Бим сидел у куста сирени с поблеклыми уже листьями до самого вечера. Приезжали машины, из них выходили люди в белых халатах и вели кого-то под руки или просто шли следом изредка выносили из автомобиля человека на носилках, тогда Бим чуть приближался, проверял запах: нет, не он. В вечеру на собаку обратили внимание и другие люди. Кто-то принес ему кусочек колбасы - Бим не притронулся, кто-то хотел взять его за ошейник - Бим отбежал, даже тот дядька в черном халате несколько раз проходил мимо и, остановившись, смотрел на Бима сочувственно и не топал ногами. Бим сидел статуей и никому ничего не говорил. Он ждал.
В сумерках он спохватился: вдруг хозяин-то дома? И побежал торопливо, легким наметом.
По городу бежала красивая с блестящей шерстью, ухоженная собака - белая, с черным ухом. Любой добрый гражданин скажет: "Ах, какая милая охотничья собака!"
Бим поцарапался в родную дверь, но она не открылась. Тогда он лег у порожка, свернувшись калачиком. Не хотелось ни есть, ни пить - ничего не хотелось. Тоска.
На площадку вышла Степановна:
- Пришел, горемышный?
Бим вильнул хвостом только один раз ("пришел").
- Ну вот теперь и поужинай. - Она пододвинула ему миску с утренней кашей.
Бим не притронулся.
- Так и знала: накормился сам. Умница. Спи, - и закрыла за собой дверь.
В эту ночь Бим уже не выл. Но и не отходил от двери: ждать!
А утром снова забеспокоился. Искать, искать друга! В этом весь смысл жизни. И когда Степановна выпустила его, он, во-первых, сбегал к людям в белых халатах. Но на этот раз какой-то тучный человек кричал на всех и часто повторял слово "собака". В Бима бросали камнями, хотя и нарочито мимо, махали на него палками и наконец больно-пребольно стегнули длинной хворостинкой. Бим отбежал, сел, посидел малость и, видимо, решил: тут его быть не может, иначе не гнали бы так жестоко. И ушел Бим, слегка опустив голову.
По городу шел одинокий, грустный, ни за что обиженный пес.
Вышел он на кипучую улицу. Людей было видимо-невидимо, и все спешили, изредка торопливо перебрасываясь словами, текли куда-то и текли без конца. Наверняка Биму пришло в голову: "А не пройдет ли он здесь?" И без всякой логики сел в тени, на углу, неподалеку от калитки, и стал следить, не пропуская своим вниманием почти ни одного человека.
Во-первых, Бим заметил, что все люди, оказывается, пахнут автомобильным дымом, а уж через него пробиваются другие запахи разной силы.
Вот идет человек, тощий, высокий, в больших, порядком стоптанных ботинках, и несет в сетке картошку, такую же, какую приносил домой хозяин. Тощий несет картошку, а пахнет табаком. Шагает быстренько, спешит, будто кого-то догоняет. Но это только показалось - догоняют кого-то все. И все что-то ищут, как на полевых испытаниях, иначе зачем и бежать по улице, забегать в двери и выбегать и снова бежать?
- Привет, Черное Ухо! - бросил тощий на ходу.
"Здравствуй" - угрюмо ответил Бим, двинув по земле хвостом, не растрачивая сосредоточенности и вглядываясь в людей.
А вот за ним идет человек в комбинезоне, пахнет он так, как пахнет стена, когда ее лизнешь (мокрая стена). Он почти весь серо-белый. Несет длинную белую палку с бородкой на конце и тяжелую сумку.
- Ты чего тут? - спросил он у Бима, остановившись. - Уселся ждать хозяина или затерялся?
"Да, ждать", - ответил Бим, посеменив передними лапами.
- Тогда на-ка вот тебе. - Он вынул из сумки кулек, положил перед Бимом конфету и потрепал пса за черное ушко. - Ешь, ешь. (Бим не прикоснулся.) Дрессированный. Интеллигент! Из чужой тарелки есть не будет. - И пошел дальше тихо, спокойненько, не так, как все.
Кому как, а для Бима этот человек - хороший: он знает, что такое "ждать", он сказал "ждать", он понял Бима.
Толстый-претолстый, с толстой палкой в руке, в толстых черных очках на носу, несет толстую папку: все все у него толсто. Пахнет он явно бумагами, по каким Иван Иваныч шептал палочкой, и еще, кажется, теми желтыми бумажками, какие всегда кладут в карман. Он остановился около Бима и сказал:
- Фух! Ну и ну! Дошли: кобели на проспекте.
Из калитки появился дворник с метлой и стал рядом с толстым. А тот продолжал, обращаясь к дворнику, указывая пальцем на Бима:
- Видишь? На твоей небось территории?
- Факт, вижу, - и оперся на метлу, поставив ее вверх бородой.
- Видишь… Ничего ты не видишь, - сказал сердито. - Даже конфету не жрет, заелся. Как же дальше жить?! - он злился вовсю.
- А ты не живи, - сказал дворник и равнодушно добавил: - Ишь как ты исхудал, бедняга.
- Оскорбляешь! - рявкнул толстый.
Остановились трое молодых ребят и почему-то улыбались, глядя то на толстого, то на Бима.
- Чего вам смешно? Чего смешно? Я ему говорю… Собака! Тыща собак, по два три кило мяса каждой - две три тонны в день. Соображаете, сколько получится?
Один из ребят возразил:
- Три кило и верблюд не съест.
Дворник невозмутимо внес поправку:
- Верблюды мясо не едят. - Неожиданно он перехватил метлу поперек палки и так-то сильно замахал ею по асфальту перед ногами толстого. - Посторонись, гражданин! Ну? Я чего сказал, дубова твоя голова!
Толстый ушел, отплевываясь. Те трое ребят тоже пошли своей дорогой, посмеиваясь. Дворник тут же и перестал мести. Он погладил Бима по спине, постоял немного и сказал:
- Сиди, жди. Придет, - и ушел в калитку.
Из всей этой перепалки Бим не только понял - "мясо", "собака", возможно, "кобели", но слышал интонацию голосов, и, главное, все видел, а этого уже достаточно для того, чтобы умной собаке догадаться: толстому - плохо жить, дворнику - хорошо. Один - злой, другой - добрый. Кому уж лучше знать, как не Биму, что ни свет ни заря на улицах живут только дворники и что они уважают собак. То, что дворник прогнал толстого, Биму даже отчасти понравилось. А в общем-то это случайная пустяковая история только отвлекла Бима. Хотя, может быть, оказалась полезной в том смысле, что он начинал смутно догадываться: люди все разные, они могут быть и хорошими, и плохими. Ну что ж, и то польза, скажем мы со стороны. Но пока для Бима это было совершенно неважно - не до того: он смотрел и смотрел на проходящих.
От некоторых женщин пахло остро и невыносимо, как от ландышей, пахло теми беленькими цветами, что ошарашивают нюх и возле которых Бим становился бесчутым. В таких случаях Бим отворачивался и несколько секунд не дышал - ему не нравилось. У большинства женщин губы были такого цвета, как флажки на волчьей облаве. Биму такой цвет тоже не нравился, как и всем животным, а собакам и быкам в особенности. Почти все женщины что-нибудь несли в руках. Бим приметил, что мужчины с поноской попадаются реже, а женщины - часто.
…А Ивана Иваныча все нет и нет. Друг ты мой! Где же ты?…
Люди текли и текли. Тоска Бима как-то немножко забылась, рассеялась среди людей, и он еще внимательней вглядывался вперед - не идет ли он. Сегодня Бим будет ждать здесь. Ждать!
Около него остановился человек с мясистыми обвислыми губами, крупно морщинистый, курносый, с глазами навыкате, и вскричал:
- Безобразие! (Люди стали останавливаться.) Кругом грипп, эпидемия, рак желудка, а тут что? - тыкал он всей ладонью в Бима. - Тут среди массы народа, в гуще тружеников, сидит живая зараза!
- Не каждая собака - зараза. Смотрите, какой он милый пес, - возразила девушка.
Курносый смерил ее взглядом сверху вниз и обратно и отвернулся, возмущаясь:
- Какая дикость! Какая в вас дикость, гражданочка.
И вот… Эх, если бы Бим был человеком! Вот подошла та самая тетка, "советская женщина" - та клеветница. Бим сначала испугался, но потом, взъерошив шерсть на холке, принял оборонительную позицию. А тетка затараторила, обращаясь ко всем, стоящим полукругом в некотором отдалении от Бима:
- Дикость и есть дикость! Она же меня укусила. У-ку-си-ла! - и показывала всем руку.
- Где укусила? - спросил юноша с портфельчиком. - Покажите.
- Ты мне еще, щенок! - Да и спрятала руку.
Все, кроме курносого, рассмеялись.
- Воспитали тебя в институте, чертенка, вот уж воспитали, гаденыш, - набросилась она на студента. - Ты мне, советской женщине, и не веришь? Да как же ты дальше-то будешь? Куда же мы идем, дорогие граждане? Или уж у нас советской власти нету?
Юноша покраснел и вспылил:
- Если бы вы знали, как выглядите со стороны, по позавидовали бы этой собаке. - Он шагнул к тетке и крикнул: - Кто дал вам право оскорблять?
Хотя Бим не понял слов, но выдержать больше не смог: он прыгнул в сторону тетки, гавкнул изо всей силы и уперся всеми четырьмя лапами, сдерживаясь от дальнейших поступков (за последствия он уже не ручался).
Интеллигент! Но все-таки - собака!
Тетка завопила истошно:
- Мили-иция! Мили-иция!
Где-то засвистел свисток, кто-то, подходя, крикнул:
- Пройдемте, гр-раждане! Пройдемте по своим делам! - Это был милиционер (Бим даже повилял чуть хвостом, несмотря на возбуждение). - Кто кричал?! Вы? - обратился милиционер к тетке.
- Она, - подтвердил юноша студент.
Вмешался курносый:
- Куда вы смотрите! Чем занимаетесь? - запилил он милиционера. - Собаки, собаки - на проспекте областного города!
- Собаки! - кричала тетка.
- И такие вот дикие питекантропусы! - кричал и студент.
- Он меня оскорбил! - почти рыдала тетка.
- Граждане, р-разойдись! А вы, вы, да и вы, пройдемте в милицию, - указал он тетке, юноше и курносому.
- А собака? - взвизгнула тетка. - Честных людей - в милицию, а собаку…
- Не пойду, - отрубил юноша.
Подошел второй милиционер.
- Что тут?
Человек в галстуке и шляпе резонно и с достоинством разъяснил:
- Да вон, энтот студентишка не хочеть в милицию, не подчиняется. Энти вон, обоя, хотять, а энтот не хочеть. Неподчинение. А это не положено. Ведуть - должон иттить. Мало бы чего… - И он, отвернувшись от всех прочих, поковырял в собственном ухе большим пальцем, как бы расширяя слуховое отверстие. Явно это был жест убежденности, уверенности в прочности мыслей и безусловного превосходства перед присутствующими - даже перед милиционерами.
Оба милиционера переглянулись и все же увели студента с собой. Следом за ними потопали курносый и тетка. Люди разошлись, уже не обращая внимания на собаку, кроме той милой девушки. Она подошла к Биму, погладила его, но тоже пошла за милиционером. Сама пошла, как установил Бим. Он посмотрел ей вслед, потоптался на месте, да и побежал, догнал ее и пошел рядышком.
Человек и собака шли в милицию.
- Кого же ты ждал, Черное Ухо? - спросила она, остановившись.
Бим уныло присел, опустил голову.
- И подвело у тебя живот, милый. Я тебя накормлю, подожди, накормлю, Черное Ухо.
Вот уже несколько раз называли Бима "Черное Ухо". И хозяин когда-то говорил: "Эх ты, черное ухо!" Давно-давно он так произнес, еще в детстве.
"Где же мой друг?" - думал Бим. И пошел опять же с девушкой в печали и унынии.
В милицию они вошли вместе. Там кричала тетка, рыкал курносый дядька, понурив голову, молчал студент, а за столом сидел милиционер, незнакомый, и явно недружелюбно посматривал на всех троих.
Девушка сказала:
- Привела виновника, - и указала на Бима. - Милейшее животное. Я все видела и слышала там с самого начала. Этот парень, - она кивнула на студента, - ни в чем не виноват.
Рассказывала она спокойно, то указывая на Бима, то на кого-нибудь из тех трех. Ее пытались перебить, но милиционер строго останавливал и тетку, и курносого. Он явно дружелюбно относился к девушке. В заключение она спросила шутя:
- Правильно я говорю, Черное Ухо? - А обратившись к милиционеру, еще добавила: - Меня зовут Даша. - Потом к Биму: - Я Даша. Понял?
Бим все существом показал, что он ее уважает.
- А ну, пойди ко мне, Черное Ухо. Ко мне? - позвал милиционер.
О, Бим знал это слово: "Ко мне". Точно знал. И подошел.
Тот пошлепал по шее легонько, взял за ошейник, рассмотрел номерок и записал что-то. А Биму приказал:
- Лежать!
Бим лег, как и полагается: задние ноги под себя, передние вытянуты вперед, голова - глаза в глаза с собеседником и чуть набочок.
Теперь милиционер спрашивал в телефонную трубку:
- Союз охотников?
"Охота! - вздрогнул Бим. - Охота! Что же это значит здесь-то?"
- Союз охотников? Из милиции. Номер двадцать четыре посмотрите. Сеттер… Как так нету? Не может быть. Собака хорошая, дрессированная… В горсовет? Хорошо. - Положил трубку и еще раз взял, что-то спрашивал и стал записывать, повторял вслух: - Сеттер… С внешними наследственными дефектами, свидетельства о родословной нет, владелец Иван Иванович Иванов, улица Проезжая, сорок один. Спасибо. - Теперь он обратился к девушке: - Вы, Даша, молодец. Хозяин нашелся.
Бим запрыгал, ткнул носом в колено милиционера, лизнул руку Даше и смотрел ей в глаза, прямо в глаза, так, как могут смотреть только умные и ласковые доверчивые собаки. Он ведь понял, что говорили про Ивана Иваныча, про его друга, про его брата, про его бога, как сказал бы человек в таком случае. И вздрагивал от волнения.
Милиционер строго буркнул тетке и курносому:
- Идите. До свидания.
Дядька начал пилить дежурного:
- И это все? Какой же у вас будет порядок после такого? Распустили!
- Идите, идите, дед. До свидания. Отдыхайте.
- Какой я тебе дед? Я тебе - отец, папаша. Даже нежное обращение позабывали, с-сукины сыны. А хотите вот таких, - ткнул он в студента, - воспитывать, по головке гладить, по головке. А он вас - подождите! - гав! и скушает. - Гавкнул действительно по-собачьи, натурально.
Бим, конечно, ответил тем же.
Дежурный рассмеялся:
- Смотрите-ка, папаша, собака-то понимает, сочувствует.
А тетка, вздрогнув от двойного лая человека и собаки, попятилась от Бима к двери и кричала:
- Это он на меня, на меня! И в милиции - никакой защиты советской женщине!
Они ушли все-таки.
- А меня что - задержите? - угрюмо спросил студент.
- Подчиняться надо, дорогой. Раз приглашают - обязан идти. Так положено.
- Положено? Ничего такого не положено, чтобы трезвого вести в милицию под руки, как вора. Тетке этой надо бы пятнадцать суток, а вы… Эх, вы! - И ушел, пошевелив Биму ухо.
Теперь Бим уже совсем ничего не понимал: плохие люди ругают милиционера, хорошие тоже ругают, а милиционер терпит да еще посмеивается тут, видимо, и умной собаке не разобраться.
- Сами отведете? - спросил дежурный у Даши.
- Сама. Домой. Черное Ухо, домой.
Бим теперь шел впереди, оглядываясь на Дашу и поджидая: он отлично знал слово "домой" и вел ее именно домой. Люди-то не сообразили, что он и сам пришел бы в квартиру, им казалось, что он малоумный пес, только Даша все поняла, одна Даша - вот эта белокурая девушка, с большими задумчивыми и теплыми глазами, которым Бим поверил с первого взгляда. И он привел ее к своей двери. Она позвонила - ответа не было. Еще раз позвонила, теперь к соседям. Вышла Степановна. Бим ее приветствовал: он явно был веселее, чем вчера, он говорил: "Пришла Даша. Я привел Дашу". (Иными словами нельзя объяснить взгляды Бима на Степановну и на Дашу попеременно.)
Женщины разговаривали тихо, при этом произносили "Иван Иваныч" и "осколок", затем Степановна открыла дверь. Бим приглашал Дашу: не спускал с нее глаз. Она же первым делом взяла миску, понюхала кашу и сказала:
- Прокисла. - Выбросила кашу в мусорную ведро, вымыла миску и поставила опять на пол. - Я сейчас приду. Жди, Черное Ухо.
- Его зовут Бим, - поправила Степановна.
- Жди, Бим. - И Даша вышла.
Степановна села на стул. Бим сел против нее, однако поглядывая все время на дверь.
- А ты пес сообразительный, - заговорила Степановна. - Остался один, а видишь вот, понимаешь, кто к тебе с душой. Я вот, Бимка, тоже… На старости лет с внучкой живу. Родители-то народили да и подались аж в Сибирь, а я воспитала. И она, внучка то, хорошо меня любит, всем сердцем ко мне.
Степановна изливала душу сама перед собой, обращаясь к Биму. Так иногда люди, если некому сказать, обращаются к собаке, к любимой лошади или кормилице корове. Собаки же выдающегося ума очень хорошо отличают несчастного человека и всегда выражают сочувствие. А тут обоюдно: Степановна явно жалуется ему, а Бим горюет, страдает оттого, что люди в белых халатах унесли друга ведь все неприятности дня всего лишь немного отвлекли боль Бима, сейчас же она вновь возникла с еще большей силой. Он отличил в речи Степановны два знакомых слова "хорошо" и "ко мне", сказанных с грустной теплотой. Конечно же, Бим приблизился к ней вплотную и положил голову на колени, а Степановна приложила платок к глазам.
Даша вернулась со свертком. Бим тихо подошел, лег животом на пол, положил одну лапу на ее туфлю, а голову - на другую лапу. Так он сказал: "Спасибо тебе".
Даша достала из бумаги две котлеты, две картофелины и положила их в миску:
- Возьми.
Бим не стал есть, хотя третьи сутки у него не было во рту ни крохи. Даша легонько трепала его за холку и ласково говорила:
- Возьми, Бим, возьми.
Голос у Даши мягкий, душевный, тихий и, казалось, спокойный, руки теплые и нежные, ласковые. Но Бим отвернулся от котлет. Даша открыла рот Бима и втолкнула туда котлету. Бим подержал, подержал ее во рту, удивленно глядя на Дашу, а котлета тем временем проглотилась сама. Так произошло и со второй. С картошкой - то же.
- Его надо кормить насильно, - сказала Даша Степановне. - Он тоскует о хозяине, потому и не ест.
- Да что ты! - удивилась Степановна. - Собака сама себе найдет. Сколько их бродит, а едят же.
- Что же делать? - спросила Даша у Бима. - Ты ведь так пропадешь.
- Не пропадет, - уверенно сказала Степановна. - Такая умная собака не пропадет. Раз в день буду варить ему кулеш. Что ж поделаешь? Живность.
Даша о чем-то задумалась, потом сняла ошейник.
- Пока я не принесу ошейник, не выпускайте Бима. Завтра часам к десяти утра приду… А где же теперь Иван Иваныч? - спросила она у Степановны.
Бим встрепенулся: о нем!
- Увезли самолетом в Москву. Операция на сердце сложная. Осколок-то рядом.
Бим - весь внимание: "осколок", опять "осколок". Слово это звучит горем. Но раз они говорят про Ивана Иваныча, значит, где-то должен быть. Надо искать. Искать!
Даша ушла. Степановна - тоже. Бим снова остался один коротать ночь. Теперь он нет-нет да и вздремнет, но только на несколько минут. И каждый раз он видел во сне Ивана Иваныча - дома или на охоте. И тогда он вскакивал, осматривался, ходил по комнате, нюхал по углам, прислушивался к тишине и вновь ложился у двери. Очень сильно болел рубец от хворостины, но это было ничто в сравнении с большим горем и неизвестностью. Ждать. Ждать. Стиснуть зубы и ждать.