Глава вторая
Через неделю Галя и бабушка провожали маму.
На вокзале толпились люди.
Бабушка подошла к пожилому военному и сказала:
- Товарищ военный, дочка моя на фронт едет. Единственная. Молоденькая совсем… Будьте уж столь любезны, если вы едете в этом поезде, не дайте её в обиду.
- Напрасно, мамаша, беспокоитесь, - ответил военный. - Какая тут может быть обида!
- Ну, вот и хорошо! - сказала бабушка. - Благодарствуйте!
Стемнело. На вокзале зажглись огни. В их жёлтом свете сиял, как лёд, сырой от дождя перрон.
Поезд тронулся. Бабушка побежала за вагонами. Она кричала: "Дочка моя! Доченька моя дорогая!" -
и хватала на бегу проводницу за рукав, как будто от неё зависело уберечь здоровье и счастье мамы.
А мама стояла в тамбуре за проводницей и говорила:
- Мамочка, не надо. Мамочка, оставь. Мамочка, я ведь не одна, неудобно… не надо, мамочка!
Поезд ушёл в темноту. Галя и бабушка ещё долго стояли на перроне и смотрели на красный убегающий огонёк.
И тут только Галя поняла, что мама уехала, совсем уехала. Без неё. И громко заплакала. Бабушка взяла её за руку и повела домой. Тихо-тихо повела. Бабушка не любила ходить быстро.
Глава третья
А мама в это время всё ехала и ехала.
В вагоне было почти совсем темно. Только где-то под самым потолком светился, мигал, фонарь. И с той стороны вместе со светом шли облака махорочного дыма.
Все скамейки были уже заняты. Мама сидела на своём чемоданчике в коридоре вагона, увозившего её на фронт. И ей виделось, как бабушка бежит за поездом в своём развевающемся платке, и виделось ей круглое личико Гали, её растопыренные руки, пальтишко, перехваченное под мышками тёплым вязаным шарфом, и ножки в маленьких тупоносых калошах… И она шептала, как бабушка: "Дочка моя, доченька моя дорогая!.."
Поезд шёл мимо голых деревьев, шумел колёсами и катил вперёд, всё вперёд - на войну.
Глава четвёртая
Есть на свете суровый, холодный край, называемый Дальним Севером.
Там нет ни лесов, ни полей-есть одна только тундра, вся затянутая ледяной корой. Море, которое омывает этот студёный край, называется Баренцевым. Это холодное море, но в нём проходит тёплое
течение Гольфстрим, и от этого море не замерзает. Там стоял во время войны наш Северный флот.
Галина мама получила приказ быть связисткой при штабе флота.
Штаб связи помещался в скале - в самой настоящей серой гранитной скале. Матросы вырубили в ней глубокую пещеру. У входа всегда стоял часовой, а в глубине, под тяжёлым каменным сводом, девушки-связистки днём и ночью принимали и передавали шифровки.
"Вот если бы моя Галя увидела, куда я попала!- иногда думала Галина мама. - Какая тут пещера, какие скалы! Точно в сказке! Когда будет можно, я ей про это напишу".
Но война шла, и писать обо всём этом не полагалось, да маме и некогда было писать длинные письма. То нужно было стоять на вахте, то дежурить на камбузе (так у флотских называется кухня), то ехать по заданию начальника в город Мурманск или на полуостров Рыбачий, где держала оборону морская пехота и где шли в то время самые горячие бои.
Глава пятая
И вот однажды Галина мама поехала верхом на лошади отвозить важный пакет в боевую охрану Рыбачьего полуострова.
Вокруг неё было огромное белое поле, пустое и ровное. Только далеко, там, где земля упирается в небо, стояли неровными зубцами горы. Это был хребет Тунтури.
Нигде не росло ни деревца, ни кустарника. Снег и камни лежали на белой равнине. И шёл по равнине колючий ветер, бил в глаза лошадёнке и Галиной маме. И так было пусто кругом! Даже птиц не было видно в синем небе.
Есть на свете такая суровая земля - наша, часть нашей Родины. И за неё на войне проливали кровь.
Лошадь проваливалась в сугробах и уходила в талую воду по самое брюхо.
С правой стороны в тундру врезался залив. Берег был однообразный: щебень и галька.
- Ну ты, пошла, пошла! - понукала Галина мама свою лошадку.
И вот они выбрались к самому заливу - лошадь со взмокшим брюхом и мама в разбухших от воды сапогах.
Залив был гладкий, как лист глянцевитой бумаги. Высокое, синее, поднималось над ними небо. От синевы щемило в глазах и в сердце - так чист, так спокоен был небесный купол.
И вдруг воздух дрогнул. Откуда-то со стороны Тунтурей прилетела мина. С грохотом брызнули в небо камни и снег.
Лошадь прижала уши, и мама почувствовала, как она дрожит.
- Ну, старушка, родная, гони!- закричала мама и изо всех сил пришпорила лошадь.
Лошадь дёрнулась, кинулась вскачь, хрипя и спотыкаясь. А вокруг них земля дрожала от новых взрывов.
Это немец, который засел на сопках, обстреливал сверху подходы к нашим землянкам, чтобы никто не мог ни подойти, ни подъехать к ним.
Не успела мама отъехать от первой воронки и десяти метров, как что-то словно стукнуло её по плечу. Лошадь всхрапнула, взвилась на дыбы, а потом сразу упала на снег, подогнув передние ноги.
Мама сама не знала, долго ли она пролежала на снегу. Время было весеннее, солнце в тех краях весной и летом не заходит, и она не могла угадать, который теперь час. А часы у неё сломались.
Она очнулась не то от боли в плече, не то от холода, не то просто так. Очнулась и увидела, что лежит на взрытом снегу, рядом со своей убитой лошадью.
Маме очень хотелось пить. Она пожевала снегу, потом потихоньку вынула ногу из стремени, поднялась и пошла вперёд. Рукав её куртки совсем взмок от крови. Её тошнило. Но мама не возвратилась в штаб и даже ни разу не обернулась, не подумала, что можно возвратиться. Она шла вперёд, всё вперёд, одна в пустынном и белом поле. А вокруг неё тундра так и гудела от взрывов. Мёрзлые комья взлетали до самого неба и, дробясь на куски, валились вниз.
Мама шла очень долго. Она с трудом переставляла ноги и думала только одно: "Ну, ещё десять шагов! Ну, ещё пять! Ну, ещё три!"
Она сама не поверила себе, когда увидела наконец, что беловато-серые зубцы гор совсем близко подступили к ней. Вот уже виден и жёлтый дым наших землянок. Ещё сто раз шагнуть - и она пришла.
- Пришла!.. - сказала мама и упала в снег: ей стало совсем худо.
Минут через сорок бойцы заметили издали на снегу её чёрную шапку-ушанку. Когда маму подняли и понесли в санитарную часть, её раненая рука свесилась с носилок и, словно мёртвая, волоклась за ней по высоким снежным буграм.
В санчасти на маме разрезали куртку и под курткой нашли пакет, который она принесла из штаба.
Глава шестая
В Куйбышеве бабушка и Галя получили письмо - не от мамы, а от начальника госпиталя.
Сначала они очень испугались и долго не могли понять, что там написано. Но потом всё-таки поняли, что Галина мама ранена, упала с лошади и чуть не замёрзла в снегу.
- Так я и знала! Так я и знала! - плача, говорила бабушка. - Чуяло моё сердце!
- Моя мама ранена, - рассказывала Галя во дворе. - Мы так и знали!
Соседские девочки, которые отправляли подарки бойцам на фронт, сшили для мамы кисет и вышили: "Смело в бой, отважный танкист!" Они не знали, что Галина мама была связисткой.
Кисет с махоркой девочки отдали Галиной бабушке. Бабушка высыпала махорку и положила в кисет носовые платки, гребешок и зеркальце.
И Галя поехала с бабушкой в Москву, где лежала в госпитале мама.
Они остановились у родных, в Большом Каретном переулке, и каждый день ездили на троллейбусе навещать маму. Они возили ей клюквенный кисель в стакане, какао в термосе и варёные яйца.
Бабушка кормила маму с ложечки, потому что мамины больные, отмороженные руки ещё не двигались. А Галя стояла рядом и уговаривала её, как маленькую: "Ну, съешь ещё немножечко! Ну, за меня! Ну, за бабушку!.."
Глава седьмая
И вот мама почти совсем поправилась. Её выписали из госпиталя и дали отпуск на месяц. Она опять научилась быстро ходить и громко смеяться, только руки у неё ещё не гнулись, и бабушка причёсывала её п одевала, как раньше одевала и причёсывала Галю.
А Галя возила её через день в госпиталь на электризацию, брала для неё в троллейбусе билет, открывала ей двери, застёгивала на ней шинель. И мама называла её: "Мои руки".
Как-то раз мама получила открытку, на которой красивыми лиловыми буквами было выстукано по-печатному:
"Уважаемый товарищ, вам надлежит явиться в наградной отдел, на Скаковую улицу, такого-то числа в три часа дня".
Открытка была послана несколько дней тому назад, но пришла с опозданием. Такое-то число было уже сегодня, а до трёх часов оставалось всего полтора часа.
Мама, Галя и бабушка поскорей оделись и поехали на Скаковую улицу.
Они приехали без десяти три. Галя с трудом от-тянула тяжёлую дверь, и они с мамой вошли в подъезд. А бабушка не захотела войти.
- Я лучше здесь похожу, - сказала она: - уж очень я волнуюсь.
У вешалки с мамы сняли шинель. А Галя сама сняла свой тулупчик. И тут всем стало видно, что под шинелью у мамы красивая парадная форма офицера Военно-Морского Флота, а под тулупчиком^ у Гали - матросская блуза, перешитая бабушкой из маминой краснофлотской фланелевки.
- Гляди-ка! Два моряка! - сказала гардеробщица.
Они поднялись по широкой лестнице. Впереди шла мама, осторожно неся свои руки в перевязках, а сзади - Галя.
За дверью сказали: "Прошу!" -и они вошли.
У стола сидел человек. Перед ним лежала белая коробочка. Всё сияло на человеке: золотые погоны, два ряда пуговиц, золотые нашивки на рукавах и много орденов. Галя и мама остановились у входа.
Галя посмотрела на маму. Мама была так красиво причёсана! Над воротом синей блузы виднелся край крахмального воротничка. Из бокового кармана блузы торчал платочек. А в кармане юбки, Галя это знала, лежал подарок куйбышевских ребят - кисет с надписью: "Смело в бой, отважный танкист!" Как жалко, что кисета не было видно!
Мама стояла навытяжку. Рядом в матросской куртке стояла навытяжку Галя.
Человек покашлял и взял коробочку. Он сказал:
- За ваши заслуги в борьбе с захватчиками…- и протянул коробочку.
Но мамины руки лежали в чёрных перевязках. Они были в рубцах и лилово-красных пятнах, похожих на ожоги. Они защищали Родину, эти руки. На них остался багровый след её холодов и вражеского огня. И человек, стоявший против мамы, на минуту задумался. Потом он шагнул вперёд, подошёл прямо к Гале и отдал коробочку ей.
- Возьми, девочка, - сказал он. - Ты можешь гордиться своей мамой!
- А я и горжусь! - ответила Галя.
Но тут мама вдруг отчеканила по-военному:
- Служу Советскому Союзу!
И они обе - мама и Галя - пошли к выходу.
Впереди шла Галя с коробочкой, сзади - мама с руками в перевязках.
Внизу, в подъезде, Галя открыла коробочку. Там был орден Отечественной войны - единственный орден, который передаётся по наследству детям.
У входа их поджидала бабушка. Она увидела мамин орден и громко заплакала. Все прохожие стали на них оглядываться, и мама сказала бабушке:
- Мамочка, не надо! Перестань, мамочка! Я ведь не одна. Таких много… Ну, не плачь, право же неудобно!..
Тут какая-то пожилая женщина, проходившая мимо, заступилась за бабушку.
- Отчего же, - сказала женщина, - конечно, матери очень лестно. И не захочешь, да заплачешь!
Но Галиной бабушке так и не удалось поплакать вволю на улице. Галя тянула её за рукав.
Ей хотелось скорее-скорее рассказать во дворе всем ребятам, как и за что они получили орден.
А так как я тоже живу в Большом Каретном, в том самом доме, в том самом дворе, то и я услышала всю эту историю и записала её слово в слово, от начала до конца - по порядку.
1947
