Глава III. Ява спешит на свидание. Ухо.
Через несколько минут мы уже были в Валькином доме. Стали искать квартиру - нету! Всё здание обошли… На самом верхнем этаже последняя квартира - восемнадцатая, а нам нужна двадцать пятая. Что такое?! Неужели обманула Валька, подшутила, выдуманный адрес дала?.. На Яву было больно смотреть - такой у него был вид. Наконец я решился спросить у какой-то бабуси. Оказалось, есть двадцать пятая, только во дворе, в так называемом флигеле.
- Выдумали какой-то флигель-мигель. Только с панталыку сбивают, - притворно сердясь, бурчал повеселевший Ява.
И в самом деле, во дворе стоял точно такой же, как и с улицы, большой шестиэтажный дом. И что его флигелем назвали?!
Когда мы входили в парадное, я заметил, как Ява, проходя мимо старинных стеклянных дверей, на миг задержался, глянул на своё отражение в стекле и пригладил рукой чуб. Я сделал вид, что не вижу.
На третьем этаже мы легко отыскали двадцать пятую квартиру. На дверях несколько кнопок от электрических звонков - наверно, в квартире много соседей. На лестнице полутемно, и мы встаём на цыпочки, чтобы прочесть надписи под кнопками. Вот… "Малиновским звонить один раз"! Это и есть. Валькина фамилия Малиновская. Точно.
- Звони, - шепчет Ява.
- Ты звони, - шепчу я и неизвестно отчего чувствую холодок в животе.
- Да позвони! Ну ты же выше, тебе удобней, - хитрит Ява.
- Тебе адрес давали - ты и звони! - не сдаюсь я.
- А ну тебя! - сердито шепчет Ява и решительно нажимает на кнопку. За дверями дребезжит звонок.
Ява отскакивает и прячется за мою спину. А мне очень надо! Я тоже отскакиваю в сторону и стараюсь выпихнуть Яву вперёд.
И тут случилось что-то невероятное. Из-за выступа стены, как призрак, вынырнул кто-то огромный и здоровенной ручищей схватил Яву за ухо. В то же мгновение хриплый голос так загремел на всю лестницу, что эхо вприпрыжку поскакало вниз по ступенькам.
- Ага! Попался! Попался наконец!
Не говорю уж про Яву, которого трепали за ухо, я и сам-то от неожиданности прирос к месту и не мог шевельнуться. А грозный голос продолжал греметь:
- Так вот кто хулиганит! Вот кто звонит и убегает!.. А бедная бабушка должна бить старые ноги, попусту выходить открывать?! Вот мы сейчас с вами поговорим!
И тут же из-за дверей послышался звонкий Валькин голос:
- Кто там?
Ой-ой-ой! Я бросил на Яву панический взгляд. Ява собрал все силы и так отчаянно рванулся, что даже если бы ему пришлось оставить ухо в дядькиной руке, он всё равно бы вырвался Да что ухо! В тот момент Ява готов был отдать полголовы, даже полтуловища, только бы вырваться, убежать хоть с тем, что останется, подальше от Валькиных глаз.
Да вы сами подумайте: в первую минуту свидания, которого вы так ждали, ваша Валечка видит (боже ты мой!), что какой-то здоровенный громила держит вас за ухо, как паршивого щенка. А вы, склонивши голову, жалко висите на своём ухе, даже не касаясь земли. Вы, который столько мечтал о той торжественной, волнующей минуте, когда откроется дверь. Она станет на пороге, и вздрогнут от радостного удивления густые ресницы, и засияют очи, и вспыхнут румянцем щёки. И она скажет: "Ой!", а потом: "Ах!", а потом "Здравствуй, здравствуй! Это ты? Как я рада!" И всё будет так прекрасно…
А вместо этого…
Как выстреленные из пушки, мы прогрохотали по лестнице вниз, выскочили во двор, потом на улицу и целый квартал бежали что есть духу, не оглядываясь. И только когда убедились, что за нами никто не гонится, отдуваясь, перешли на шаг.
Мы шли не разбирая дороги, шли и молчали.
Из Явиных глаз бежали слёзы. Он морщился и отворачивал от меня лицо. Но я всё понимал. Это просто механически… Просто ухо каким-то образом связано с тем органом, который вырабатывает слёзы. И если ухо сильно покрутить, то слёзы потекут сами собой. И это не означает, что человек плачет. Ява никогда не плакал!
Ухо у Явы вспухло, увеличилось вдвое и пылало, как мак.
Конечно, с таким ухом снова пробиваться на свидание нечего было и думать.
Мы хорошо понимали, что случилось. Произошло ужасное недоразумение: видно, какой-то шалопут развлекался тем, что звонил в квартиры и убегал. А мужчина, случайно подойдя и заметив нашу мельтешню возле дверей после того, как мы позвонили, решил, что мы хулиганим. Мы понимали, что произошла ошибка, но нам от этого легче не было. Особенно Яве. И не столько из-за уха, сколько оттого, что с Валькой не встретился и теперь, кто знает, встретится ли вообще.
Я боялся, что он во всём будет обвинять меня: ведь если б я сразу позвонил, как он просил, и если б не стал его выпихивать вперёд, может, ничего бы и не было. Но Ява проявил благородство, он ни о чём не говорил, только иногда смахивал слёзы.
Мне хотелось его развеселить, но я долго не мог придумать, как это сделать. Наконец я сказал:
- Эх, подловить бы это хрюкало, из-за которого нам попало, и зазвонить бы ему в ухо так, чтоб у него отпала охота звонить куда не надо, чтоб у него три дня в башке звенело! Тогда бы знал, как шкодить. Эх бы я ему дал!..
Но моё отважное настроение на Яву не подействовало. Я сокрушённо вздохнул.
Мы прошли парками над кручей, перешли через мостик и вышли к кинотеатру "Днипро".
- Во! - радостно воскликнул я, как мореплаватель, который увидел землю - Давай в кино сходим! Тётя же нам специально денег на это дала Айда!
Но Ява, отвернувшись, угрюмо буркнул:
- Не хочу!
- Ну и зря, - сказал я. - Чем красоваться с таким, ухом на людях, лучше часа полтора посидеть в темноте в кино А за это время ухо станет нормальным.
Всё так же не глядя на меня, Ява буркнул:
- Идём!
Я мигом бросился в кассу за билетами…
Смотрели мы "Семеро смелых" - героический фильм про полярников. В картине всё время безумствовал буран, и герои, обвешанные с головы до ног ледяными сосульками, мужественно хекая, карабкались на ледяные горы, проваливались в снег и тащили друг друга на плечах. Это немного ободрило Яву. Когда мы вышли из кино, у него в глазах уже не было такой безнадёжной грусти и отчаяния, как раньше, хотя ухо ещё имело не очень хороший вид.
Я чувствовал в животе неприятную сосущую пустоту - хотелось есть, и я надеялся, что мы сейчас поедем домой. Но Ява и слышать об этом не хотел - боялся, что тётя начнёт допытываться. Чудило! Легко ведь можно что-нибудь придумать: упал и ушибся, или в переполненном автобусе дверями прищемило, или ещё что-нибудь. Разве мало несчастных случаев может произойти с человеком в таком большом городе, как Киев? Но переубедить Яву я не мог. Мы спустились вниз к Крещатику. У Владимирской горки, там, где павильон "Мороженое", Ява остановился. Осторожно взявшись рукой за ухо, он страдальчески глянул на меня и сказал:
- Если холодное приложить, может, и полегчало бы… А? Как думаешь?
Я потрогал у себя на груди и пожал плечами. Я знал, на что он намекает. Тёткины деньги мы уже истратили на кино. Но у нас ещё были деньги. У меня на груди в потайном кармане в подкладке лежала трёшка. Мы копили её целых полгода и возлагали на неё большие надежды. Договорились тратить её только на что-нибудь уж очень интересное или на запретные удовольствия, на которые денег тётя не даст, - на полёт над Киевом на вертолёте или на фильм, на который дети до 16 лет не допускаются… А из-за того, что характер у Явы не такой серьёзный, как у меня, и он может ухнуть эту трёшку за полчаса, мы решили, что храниться она будет у меня и тратить её будем только с общего согласия.
И вот Ява намекает, чтобы взять из трёшки на мороженое. Мороженого и мне хочется, но мы ведь не на мороженое её берегли… А Ява сегодня пострадал, вон как за ухо держится! И глаза у него, как у цуцика, которому прищемили хвост. Я вздыхаю и решительно направляюсь к павильону. Ява за мной. Садимся за столик и заказываем по сто граммов самого дешёвого - сливочного. Подумаешь, тринадцать копеек порция! Не обеднеем…
Мы едим сосредоточенно, причмокивая и облизывая ложечки. Время от времени Ява прикладывает холодную ложечку к уху. Но что такое сто граммов! Через три минуты мы уже сидим перед начисто вылизанными чашечками, в которых, как в зеркале, отражаются наши поникшие носы. Ява печально щупает своё ухо. Ухо требует жертв. Я облизываю сладкие губы и с отчаянной решимостью (как с моста в воду) заказываю две порции пломбира.
Ох и вкусное же мороженое в Киеве, ох и вкусное!!!
Вы думаете, на пломбире Явино ухо успокоилось? Ничего подобного. После пломбира было шоколадное, потом фруктово-ягодное, потом ореховое. И к каждой порции прибавьте ещё по стакану газировки с сиропом. Дорого обошлось нам Явино ухо! Разошлась вся наша трёшка. Остались жалкие копейки. Я чуть не плакал, когда расплачивался.
Мы вышли из павильона пошатываясь.
Потом целых полчаса сидели на лавочке у павильона и молчали. Блаженствовали. Вот если бы каждый день обедать мороженым! И завтракать мороженым, и ужинать!
Вдруг Ява посмотрел налево и сказал:
- Ты думаешь, что там такое?
- "Чёртово колесо", - говорю.
- Так чего же мы сидим?
- Идём.
- А деньги у нас есть?
- Да на это ещё найдётся.
Уж на что, на что, а на "чёртово колесо" я и последнего не пожалею! Это же мне просто необходимо. Ведь я же собираюсь в лётчики…
Мы как раз вовремя подоспели. Последняя кабина была свободна. Только мы сели, колесо тронулось. И-их ты! Ух и здорово!
Поднимаемся-поднимаемся-поднимаемся… И всё у тебя внутри уходит вниз. А потом опускаемся-опускаемся-опускаемся… И всё у тебя внутри уходит вверх. Ну прямо как на самолёте! Вверх - как высоту набираешь. Вниз - как на посадку идёшь. (Я же всё-таки летал - что вы думали! - на "кукурузнике" сельхозавиации, который наши поля опрыскивал.)
Да ещё стоит колесо на высокой круче над Днепром. И видно с него далеко-далеко, как с самолёта. Внизу Подол, и Днепр, и ширь Левобережья, которое до самого горизонта простёрлось. А вон Труханов остров… Пляж. Ну и людей же там! Песка даже не видно. И ступить-то, наверно, некуда. Как они там не раздавят друг друга! Ого! А это что такое, между деревьев?.. Держите меня! Да это… парашютная вышка! Ну точно! Она!
Вот бы мне с этой вышки прыгнуть! Мне просто нельзя не прыгнуть. Лётчику с парашютом прыгать - всё равно что моряку плавать.
- Явочка! - говорю. - Видишь вон ту вышку? Давай с неё прыгнем!
- Давай! А что? - сразу соглашается Ява. Он хоть и не собирается в лётчики, но с чего-нибудь прыгнуть, куда-нибудь кинуться или выкинуть какую-нибудь штуку он всегда "за"!
Глава IV. Пляж. Карусели. Утопленник. Незнакомец из тринадцатой квартиры.
И вот мы бежим по лестнице из "Городка развлечений" вниз к набережной. Хорошая лестница. Только слишком длинная. Хоть и вниз бежишь, а всё равно запыхиваешься!
- Чего бежать? Не успеем, что ли? - говорю, а сам думаю: "Нужно силы для прыжка беречь. Кто знает, как оно там будет? Всё-таки первый раз!" Сбавили мы скорость. Пошли шагом.
Внизу не то ворота, не то беседка - что за штука? И на ней огромная колонна с какой-то бабалухой на конце.
- Постой, - говорит Ява. - Тут что-то написано. Ява любит читать всякие исторические и мемориальные надписи. Подходим. К стене прикреплена мраморная дощечка:
ПАМЯТНИК
В ЗНАК ПРЕДОСТАВЛЕНИЯ КИЕВУ МАГДЕБУРГСКОГО ПРАВА
Сооружён в 1802 году Архитектор А. И. МЕЛЕНСКИЙ.
Вот никогда бы не подумал, что это памятник! Ведь памятник - это или конный или пеший, но всегда какой-нибудь герой… полководец или гений. А тут какое-то Магдебургское право! Ну и ну!..
Надпись на мемориальной доске была не единственной. Кроме неё, ещё было много надписей. Но уже от руки и значительно более позднего происхождения. Всё "Магдебургское право" было густо исписано довольно-таки однотипными формулами: "Коля + Оля = любовь", "Вася + Тася = любовь", "Юра + Нюра = любовь" и т. д.
А один какой-то намалевал во-о-от такими буквищами свою формулу, аж метра на три от земли: "Жека + Лёха = любовь". Наверно, ему пришлось принести для этого из дому стремянку. Ведь не могло же у него быть такое длинное тело!
По-человечески его, должно быть, звали Алёша, а её Женя; писал он по-русски и не знал, дурачок, что по-украински "леха" - "свинья". И вышло, что он сам себя обозвал свиньёй.
То, что никто из них не имел пятёрки по чистописанию, было сразу видно - таких кривулей они навыводили. И ещё было ясно, что друг друга они, может, и любили, но больше не любили никого, потому что так испоганили памятник - смотреть тошно.
- И зачем только их грамоте учили! - с чувством сказал Ява.
"Смотри ты, какой правильный! А не ты ли, дорогой Явочка, писал мелом на сарае за школой разные лозунги против завуча Саввы Кононовича?" - подумал я. Но сказать не сказал. Ведь и сам я был грешен: писал на заборе всякие глупости. А ведь это вон как нехорошо. Больше не буду!
Исполненные благородных чувств, мы направились к пешеходному мосту, что ведёт на Труханов остров. По мосту непрерывным потоком шли люди. Куда ж это они? Там ведь и так ни стать, ни сесть… Ох, не иначе, как раздавят там кого-нибудь сегодня. Не иначе, как будут жертвы!
Жертвы… Чем ближе мы подходим к парашютной вышке, тем сильнее шевелится в моей груди что-то паршивое-препаршивое, скользкое и холодное. Высока всё-таки, холера!.. Это тебе не ива, с которой мы в речку ныряем. Если не раскроется парашют, то только - ляп! - и квакнешь…
Интересно, бывает так, что не раскрывается парашют на парашютной вышке?.. Бывают ли там несчастные случаи? И жертвы…
Мы перешли мост, свернули влево, к вышке. Интересно, о чём сейчас думает Ява? Что-то очень уж бодро он идёт, очень уж бодро. Так серьёзные люди не ходят в первый раз с парашютом прыгать.
Приглядываюсь я к парашютной вышке. Что-то не видно, чтобы кто-то с неё прыгал. Может, уже сегодня была какая-то жертва… А мы, два дурака, идём…
Умные люди вон в пинг-понг играют, в настольный теннис - совсем безопасная игра, полностью гарантирует жизнь. Стоит двадцать столов, и белые пластмассовые шарики так и скачут по ним, как пузыри во время дождя…
А вот и парашютная вышка. Ты смотри - нет ничего. И парашюта не видно. А канат, на котором он должен висеть, заброшен куда-то наверх.
Недалеко от вышки сидел под деревом какой-то полуголый пожилой дяденька в парусиновых брюках. Уже то, что Он был не в трусах, а в брюках, заставило меня подумать, что это кто-то из администрации.
Я подошёл и спросил:
- Скажите, пожалуйста, а вышка разве не работает?
Дяденька взглянул на меня и хмыкнул:
- Чего ж не работает? Работает. Только видишь - нет парашюта. Кто-то украл, говорят. А без парашюта с неё прыгать опасно. А впрочем, попробуйте, хлопцы. Я вижу, вы такие герои, что вам и парашют не нужен.
Мы поняли, что дяденька шутит. Ну конечно же, не работает вышка, не работает… Ур-р…
- Вот жалость, - сказал я.
Рядом с вышкой была карусель. Я сначала подумал - карусель как карусель, обычная. А потом присмотрелся - э, нет, не совсем обычная. На высоком железном столбе огромное колесо, а к тому колесу на длинных цепях сиденья подвешены. Крутится колесо, и сиденья крутятся, в сторону отклоняясь, - вроде того, как консервную банку на проволоке над головой раскручивать.
Глянул я на Яву:
- Давай?
- Давай.
Выскребли мы последние копейки. Заплатили. Сели. Поехали! Сперва потихоньку-потихоньку. Потом всё быстрее, быстрее…
- Ого-го-го-го-о!.. - кричу я.
Радость рвётся наружу. Ну и лихая карусель! Совсем ты как птица летишь по воздуху, как будто и не держит тебя ничто… Ух-ух-ух!..
- Др-р-р-р!.. - Это я. Рокот мотора изображаю. Будто лечу на сверхзвуковом истребителе. - Та-та-та-та-та-та-та!.. - из пулемёта стреляю по Яве.
Ява оборачивается и тоже:
- Та-та-та-та-та!..
- Иду на таран! - кричу, подлетаю к Яве - шарах его сзади! - и он отлетает от меня. А потом подлетает и - шарах меня! - и я отлетаю…
И-их!.. Вот карусель! Ну и карусель! И никаких тебе несчастных случаев!
Никаких жертв! Цепь такая, что вола выдержит.
Вот так бы летал и летал… Целый день бы летал…
А тут вдруг тише… И ещё тише… И совсем - стоп!
- Приехали! Вылезайте!
- Тю! Так мало?
- Если хотите ещё, пожалуйста - платите деньги и карусельтесь сколько вам влезет.
Де-е-ньги! Где же нам взять эти деньги, если они вот тут, в животе! И зачем мы столько мороженого слопали! Мы ведь могли меньше на две-три порции! Как раз бы на карусель. А теперь из-за этого паршивого мороженого приходится отказаться от такого для меня необходимого, такого летческого развлечения.
Эх, дурак я, дурак! Ну, у Явы ухо, ему нужно! А я чего? Чего я-то?
Вот бы мне и сэкономить. Пусть бы Ява один ел. Мороженого и в Васюковке сколько хочешь. А такую карусель когда ещё поставят?
Я уж к тому времени и вырасту…
Ява, видя моё настроение, сочувственно вздыхает и говорит:
- Идём хоть искупаемся…
- А! - машу я рукой. - Что мне купаться! Что я, в Киев купаться приехал? Я дома во-о как накупаться могу… Да и где тут. Среди людей, как в лесу, заблудишься. До воды не доберёшься. Да у берега уж и воды не осталось - одни люди…
Но это я только так сказал, чтобы досаду на чём-то сорвать. Быть на киевском пляже и не искупаться мог только какой-нибудь хворый или ненормальный. Особенно в такую жарищу. И вот стали мы пробиваться к воде.
Я не могу себе точно представить, что такое миллион человек. Но уж если представлять, то, пожалуй, нужно вспомнить киевский пляж. По-моему, там было не меньше! Кто не верит, пусть проверит.
Это было похоже на какой-то гигантский базар. Только разве что все голые и не торгуют. Никогда я не видел столько голых людей сразу. Ну, приходилось видеть одного, двух, трёх… Ну, два-три десятка - в бане. А тут миллион голых! Даже не верится, что такое бывает.
Древние люди, которые адское пекло выдумали, были просто без всякой фантазии. Разве ж у них пекло?! Вот киевский пляж в жаркий выходной день - вот это пекло! Уж тут и вправду пекутся и жарятся на солнце. Половина людей лежит нагишом молча, без движения, закрыв глаза, как мёртвые. Лишь по тому, как колышутся их животы, можно понять, что они ещё живы, ещё дышат. Другая половина непрерывно что-то ест - жуёт, глотает, чавкает, пьёт молоко из треугольных пакетов, пиво и лимонад из бутылок.