Амалия Викторовна, выслушав комсорга, кивнула и сказала, что если бы это заявление он изложил на английском языке, то ей не нужны были бы никакие опросы, а так что ж - пожалуйста. И она стала рассказывать нам про Англию, где сама прожила несколько лет, про Шекспира, Байрона и Льюиса Кэрролла. С нетерпеливо-мягким и новым для нас произношением она как бы вязала свою речь из русско-английских фраз, убаюкивающе шевеля при этом пальцами, как в настоящей вязке. Под конец урока Амалия Викторовна поинтересовалась, не из нашего ли класса ученик вчера беседовал с ней по-английски в магазине. Все так уверенно загалдели "Не-ет", что меня возмутила эта унизительная солидарность. Я поднялся и сказал, что да, из нашего, это я, Аскольд Эпов. Класс пораженно повернулся ко мне и замер. Узнав меня, Амалия Викторовна улыбнулась и укоризненно оглядела остальных: вот, мол, видите. Я нахмурился, потому что этой укоризной она как бы сделала меня выскочкой. Открыв журнал и чуть помедлив, очевидно, просматривая мои жуткие отметки, Амалия Викторовна объявила тем не менее, что ставит мен пять за внеклассную работу над английским.
Народ ахнул.
На переменах меня и без того дергали, выпытывая анкетные результаты, а тут прямо осадили: что это за внеклассная работа? Я вкратце растолковал, и все удивленно и уважительно смолкли.
Пятерка взбудоражила меня опять - ведь как ни крути, а Валя спасла меня. Неожиданно я впервые трезво подумал: а зачем я был ей нужен? Зачем она занималась мною так рьяно, что даже влюбила в себя. - чтобы я лучше усваивал?.. Да мне бы легче остаться двоечником, чем покупать пятерки по такой цене!.. Если она решила проверить свои учительские способности - проверяй их на Толик-Яве, там, кстати, есть где развернуться! Если хотела помочь Светлане Петровне - надо было тянуть худших, а я еще держался, и пусть на соломинке, но выплыл бы и сам! Корысть?.. Какая к черту корысть! Я ей ничем не платил, кроме как втюрился безбожно!.. Зачем же? Хоть Валя и подлая, но умная девчонка, значит, было же это самое "зачем"!.. Я не находил. Я дважды бегал на четвертый этаж, к девятиклассникам, чтобы вблизи и четко разглядеть Толик-Яву, как будто он одним своим видом рассеял бы мои недоумения, но его нигде не было… И вот эта неразгаданность томила меня и щадяще мешала поставить горький крест на моей любви.
Глава двадцать первая
Форум приближался.
Его назначили было на семь часов, но многие заопасались, как бы родители, привыкшие к вольности субботних вечеров, не загуляли и не сорвали затеи. Довод был несерьезный, но житейски мудрый, и форум перенесли на два часа дня. Выбрали для него кабинет физики - самый просторный.
Мы заранее заняли ряд у окна, сев по трое за один стол. Зеф, Шулин и я оккупировали последний. Эти битюги так стиснули меня своими плечами, что мне пришлось полулечь. Покручивая клеммы на расклепанных сверху болтиках, торчавших из столешницы, я наблюдал. Родители входили неуверенно и с опаской, в точности как и мы, когда являемся к ним на работу. У отца сегодня был выходной, но до форума он собирался съездить на один из заводов, где хандрит какая-то пустотная установка. Он обещал заскочить и за мамой, но пока их не было. А родители все скапливались, молча и сосредоточенно, словно заговорщики.
Никто из наших не встречал своих родичей, кроме дежурных в вестибюле и у кабинета: или стеснялись возможных нежностей, или принципиально, как я; лишь тыкали друг друга локтями - вон, мол, твои, да кое-кто, не выдержав, вскидывал руку, а то и коротко окликал: "Мам!" или "Пап!" Да и сами родители не очень рвались к контакту, понимая что на людях не место любезничать. Они размещались на двух остальных рядах, им было тоже тесновато. На их стороне были Яблочков, Попов, Менделеев, Эйнштейн, такой же, как у меня, только крупнее, на их стороне были все физические формулы и законы, а на нашей - лишь окна да мир за окнами.
В два дали звонок для второй смены, тут же появились завуч Анна Михайловна и наша классная Нина Юрьевна. Они сели на стулья против нашего ряда. Дежурный остался у дверей, чтобы без лишнего шума устраивать опаздывающих. Мои где-то задержались.
Забровский вышел с тетрадкой к столу и, обозрев поле битвы, начал:
- Товарищи!.. Совместное собрание родителей и учеников - не новость, но вы сами знаете, как часто они бывают скучными и малополезными, потому что вертимся мы вокруг ерунды и чуть ли не поем "В лесу родилась елочка". Для восьмого класса это нелепость! Нам уже по пятнадцать лет!.. И вот мы решили поговорить крупнее. И провели анкету. Конечно, анкета не скальпель, но и не молоток неандертальца. И кое-что нам удалось вскрыть, а именно - узнать, какие мы есть! Не какими должны быть, это известно и нам и вам, а какие есть! Это важнее, потому что это жизнь!.. Ну… да, Нина Юрьевна, у вас что-нибудь будет?
- Два слова. - Она встала и напряженнее обычного - прямо вот-вот расплачется! - сказала: - Ребята получили очень интересные и серьезные данные, поэтому давайте будем очень внимательными и активными… Пожалуйста, Забровский!
Родители подвигались для удобства, Васька открыл тетрадку, и тут чей-то голос заметил:
- А председателя-то!
- Председателя? - переспросил Забор.
- Дак положено!
- Это можно, раз положено, - согласился Васька. - Председателем буду я. Нет возражений?
- Не-ет! - отозвался класс.
- И секретаря, - добавил тот же голос.
В третьем ряду, под Менделеевым, я засек маленького дядьку, заклиненного между двумя женщинами, одна из них его одернула: мол, не суйся, люди без тебя знают.
- Можно и секретаря. - Васька скользнул невозмутимым взглядом по нашим головам. - Секретарем будет Садовкина, у нее хороший почерк. Одобряете?
- Одобряем! - крикнули мы.
- Наташа, пиши там… Еще кого положено? Если президиум, то ему негде сесть. Будем считать, что все вы в президиуме!
Родителям понравилась находчивость комсорга. Ваську вообще не смущала масса, даже взрослая; я, например, и перед ребячьей робею, а он нет, скорее, один на один он стесненнее себя чувствует, как елец в тазу, а в массе - как в реке.
- Итак, в классе нас тридцать: шестнадцать девочек и четырнадцать парней. К счастью, никто за это время не болел, и заполнены все тридцать анкет. Анкеты анонимные, то есть без подписей, так что где Петя и где Катя, не поймешь.
- Простите! - привстал крупный и плотный, с курчавой головой отец Мишки Зефа, работавший каким-то средним начальником в какой-то средней жилищно-коммунальной конторе. - Значит, вы не скрываете авторов, а просто не знаете их?
- Совершенно верно.
- И выходит, что анкету, например, моего сына здесь не найти? - уточнил Зеф-старший.
- Нет.
- Странно. А с кого же спрашивать?
- Что спрашивать? - не понял Васька.
- Ну, вот вы сейчас огласите итоги, и вдруг обнаружится какой-то непорядок. Так с кого спрашивать?
- С себя! - подсказали с места.
- Нет, я серьезно!
- Спрашивают с подчиненных, заметил грубоватый женский голос, - а дети не подчиненные!
- А кто, - начальники? - нахмурился Зеф-старший.
- При чем тут иерархия?
- А при том, что без этой иерархии получится иерархия похуже! Они сядут нам вот сюда, - Зеф-старший похлопал себя по упитанной шее, на которую действительно можно было сесть, - и удила в зубы вставят!
- Вставят! - подхватил тот мужичок.
Народ загудел. Мишка, пристукивая меня кулаком по плечу, цедил сквозь зубы еле слышно: "Да сядь, сядь, не позорься!" Васька призвал к тишине, а поднявшаяся Нина Юрьевна сказала, что этот вопрос сложный и о нем можно поговорить на отдельном родительском собрании, а с анонимными анкетами уже не переиграть - как ребята решили, так и сделали.
- Зря! - вздохнул Зеф-старший.
- Зря-зря! - поддакнул и субъект под Менделеевым, за что получил от жены новый тычок под ребра.
Осторожно вошла Авгина тетя Катя и бочком-бочком прокралась в задние ряды. Дяди Вани не было - успел, видно, клюкнуть, и тетя Катя не взяла его, хотя он, может быть, с педагогическим пылом тоже рвался на форум. Шулин сразу повеселел: мол, и за меня переживают.
А мои безбожно опаздывали. Ну и пусть! Раз их не волнует моя судьба - не надо!
Забор кашлянул и стал читать: сначала вопрос, потом - разные варианты ответов на него. В анкете вопросы стояли вперемежку, без особой продуманности, а при анализе мы их выстроили по нарастанию сложности, чтобы аудитория не расслаблялась. Я мрачновато-пристально следил за правым флангом и видел то, что и предполагал: вопросы, в которых выражалось наше отношение к друзьям, учителям, литературе, искусству, музыке, - все эти вопросы никого не трогали, потому что не угрожали прямо ни завтрашнему дню, ни здоровью. Первый шелест порхнул по рядам тогда, когда Васька объявил, что школу хотят бросить после восьмого класса четыре человека. А когда комсорг оповестил, что способными себя считают только шестеро, в институт метят двадцать пять и лишь пятеро собираются работать, родители беспокойно заворошились и зашушукались, вскидывая головы и выискивая своих птенцов, словно тут же надеясь понять, кто способный и кто куда целит…
Забор помедлил и сказал, не глядя в тетрадку:
- Курят десять человек.
- О-о! - испугались женщины.
- Пьют двадцать три.
- А-а! - в единодушном возмущении задохнулись оба ряда, а наш тревожно оживился.
Нетерпеливо помахивая рукой, поднялся Зеф-старший и обратился к Анне Михайловне и Нине Юрьевне:
- Нет, дорогие товарищи учителя, это несерьезно! Вы зачем нас собрали? Чтобы поиздеваться или чтобы по-деловому обсудить положение в классе? Если по-деловому - давайте, вы открыто - мы открыто, а издеваться - увольте. Выходит самое настоящее издевательство! Видите, что вытворяют дети: разбегаются, курят, пьют! Это же пожар! Но странный, скажу я вам, пожар: горит, а тушить некого! В кого огнетушитель направить? В белый свет, как в копеечку?.. Нет, так дело не пойдет! Это бесполезное мероприятие! - И он оглядел нас. Мишка демонстративно повалился грудью на стол и зажал голову руками, а я выпрямился. - И ты, комсорг, прошляпил - клюнул на удочку каких-то разгильдяев! Это ведь разгильдяй аноним изобрел, не иначе; это ему выгодно, чтобы все шито-крыто было, ни спроса, ни ответа! Вот вам и отсутствие иерархии! - мстительно заключил Зеф-старший и сел.
Так, значит, я разгильдяй? Прекрасно! Кто еще как выразится? Где там знаток собраний?.. И только я вспомнил про него, как он, отвоевав у соседок свое тщедушное тело, встал, решив, видно, что стоящего на виду у всех жена не посмеет одергивать и он может наговориться всласть.
- Товарищ прав насчет анархии! - круто взял родитель.
- Иерархии, - поправили его.
- Да, да! Анархию тут никак нельзя допускать! И насчет удилов прав товарищ - вставят, если проморгать! А все, думаете, из-за чего? - со всезнающим прищуром обратился он к собранию. - Из-за трусости! Они же зайцы! Пакостливы, как кошки, а трусливы, как зайцы!
Забор прервал оратора:
- Простите, как ваша фамилия? Товарища Зефа мы знаем, а вот вас… А то у нас избран секретарь, и ей положено записывать все выступления.
- Записывайте, я не боюсь! Я правду говорю, на правде вырос! - затараторил мужичок. - И не постесняюсь…
- Фамилия ваша! - потребовал Васька.
- Моя? Вон мой сын сидит. Встань, Иван! - из середины нашего ряда медленно, как росток подсолнуха при специальной киносъемке, поднялся Ваня Печкин, держа голову перпендикулярно телу. - Вот как моя фамилия! Печкин. И у нас в семье без хитростей, напрямки! Я и сыну велел подписать анкету. Подпиши, говорю, и чтобы никаких этих… секретов, потому как школа, а не шайка какая-то! И он подписал!
- Нету подписанных анкет! - громко сказал я.
- Как нету? - удивился Печкин-старший.
- Ни одной.
- Иван, ты подписал?
- Нет, - прогундосил тот.
- А почему?
- Потому что, как все.
- Ах, как все?! Слышите? - взвинтился любитель правды. - Значит, и куришь, как все?
- Нет.
- И пьешь?
- Нет, - тоньше, готовый всхлипнуть, ответил Ваня Печкин, мотая еле видимой со спины головой.
- Не ври!
Я прошептал:
- Вот зануда!
- Этот-то? Да-а, - согласился Шулин. - Чище моего дядьки!
- Он же ни черта не понимает! Что бы ему такое ляпнуть?
- Только масла подольешь.
- И подолью! Пусть он живьем сгорит! Я им всем подолью, раз они сидят, рот разинули!
Злость моя накалялась. Почему ни Забор, ни Нина Юрьевна, ни Анна Михайловна, ни остальные пятьдесят человек не перебьют этого умника, который заграбастал форум в свои лапы и с треском кособочит его? Выскочил, Наполеон, пуп земли! Дмитрий Иванович, воззвал я к Менделееву, ты хоть трахни его по башке каким-нибудь элементом потяжелее из своей таблицы! Или ты, старик Эйнштейн, сделай, ради бога, так, чтобы он убрался отсюда со скоростью света!.. Точно вняв моим мольбам, Нина Юрьевна придержала наконец ретивого скакуна, заметив:
- Товарищ Печкин, не горячитесь!
- Это же мой сын, единственный, опора и можно сказать, гордость наша с матерью! И как мне не горячиться, когда его нам портят на глазах! Золото был парнишка, послушный, нет вот, сбили с толку! Сегодня подучили нарушить отцовский наказ, а завтра подучат отцу голову оторвать! И оторвет! Прав товарищ - вставят удила!
Нина Юрьевна опять встряла:
- Напрасно вы паникуете. Вы и товарищ Зеф. Не так уж все гибельно и плохо, как вам кажется.
- Куда уж лучше!.. Ну, ладно, со своим-то я дома разберусь, а вот другие-то, другие-то? - И он с горестным вздохом обозрел нас, как братскую могилу. - Где тут смелые и честные ребята?.. Кто прямо скажет, что хочет бросить школу, а?
Застучав карандашом, поднялась Анна Михайловна и членораздельно-строго проговорила:
- А вот этого и не нужно, товарищ Печкин. Садись, Ваня. Вы можете и высказываться, и спорить, и даже кричать. И мы с Ниной Юрьевной тоже, наверное, вот-вот закричим, потому что многое понимаете неверно. Но есть одна черта, которую запрещено переступать, это тайна анкеты! Ребята в сумме своей открыли нам души, и нельзя провоцировать их на отдельные признания. Это нечестно! Они сами доверяются, когда можно.
- Доверяются они!
- Если мы, конечно, достойны их доверия.
- Ну, раз так, то помолчу, - сказал недовольно Печкин и сел с таким видом, как будто самой правде-матке сунули в рот кляп и она теперь беспомощна. - А все ж таки народец трусоват, - добавил он глубокомысленно и важно.
Во мне что-то перевернулось и жаром ударило в голову. Чувствуя, что недопустимо оставлять Печкина победителем, я выкрикнул:
- Анна Михайловна, можно мне?
- Что, Эпов?
- Я хочу довериться товарищу Печкину! - Завуч переглянулась с Ниной Юрьевной, но я уже вышагнул позади Мишки из-за стола и повернулся к Печкину лицом. - Вы хотели узнать, кто бросает школу. Так вот - я!
Печкин ворохнулся, точно собираясь снова встать, но усидел и несколько растерянно переспросил:
- Бросаешь, значит?
- Бросаю.
- Насмелился, значит, признаться? Это хорошо! А ты знаешь постановление?
- Какое?
- Министров об обязательном среднем образовании?
- Нам читали.
- Ага. И как же ты?
- А что я? Это постановление для нормальных. Если вы нормальный, то пожалуйста - обязательно образовывайтесь. А вот я, Аскольд Эпов, ненормальный! Не лезет в меня наука, хоть лопни! - вдохновенно жестикулируя, восклицал я, бочком, шаг за шагом продвигаясь к учительскому столу, словно, не надеясь на свои силы, инстинктивно искал там поддержку. - Вот вы очень умный, товарищ Печкин, а я круглый дурак!
Печкин смутился.
- Это ты, парень, брось! - растерянно сказал он. - Дураков сейчас нет. Не то время.
- Есть! Как есть болезни и смерть, так есть и дураки. И если вам нужен пример дурака, то вот он, - и я простодушно указал на Ваню Печкина, - ваш сын!
Случилась немая гоголевская сцена, лишь покороче - народ мигом ожил и заходил ходуном от возмущения. Я видел только одни блестящие гневом глаза. Забор схватил меня за руку, за другую поймала Нина Юрьевна, и оба что-то начали выговаривать мне и куда-то тянуть.
Печкин-старший взвился, чуть не столкнув свою жену, и проверещал:
- Нахал!.. Вон его!
Но я, никому и ничему не внемля, ослепленный свои обличителным порывом, со стиснутыми руками, продолжал речь:
- Вы гордитесь им, а знаете ли, что он самый затурканный и одинокий в классе? И то, что он плюнул на ваш наказ и не поставил подписи под анкетой, это первая его жертва классу. И молодец! Значит, еще не пропащий! А вы его за это будете сегодня ремнем пороть! Вот и все ваше понимание!
Печкин кричал:
- Хулиган! Шпана! Кто его отец?
И тут запоздало вошли мать с отцом. Меня сразу отпустили, и я обрадованно бросил:
- Вот мой отец и моя мать! Кто там спрашивал? Говорите с ними, а я кончил!
И без памяти вылетел из гудящего кабинета.
Глава двадцать вторая
"Сплотились, называется!.. Узнали друг друга!" - мелькнуло у меня в голове, когда я сбегал по лестнице.
Тетя Поля была на месте. Она, что-то посасывая, пила чай из большой зеленой кружки. Я досадливо поморщился, что и тут сейчас придется говорить, объяснять, втолковывать, и уже собрался было в одном пиджаке выскочить наружу, но она узнала меня и молча распахнула раздевалку. И чуть погодя, когда я растворился среди стоек, донесся ее голос:
- Опять что-нибудь?
- Да-а! - скривился я.
- Вот неймется людям!.. Сделай меня бог снова девчонкой да посади за парту, я бы не знаю какой была! Шелковой! По струнке бы ходила, получала одни пятерки и молилась бы на всех!.. И что ж ты натворил?
- Обозвал.
- Опять? Да ты что, сбесился, что ли? - поразилась тетя Поля. - И опять учителя?
- Нет, пацана.
- Ну, это не страшно! Мало ли вы друг дружку на бегу обзываете! Это учителя нельзя! А друг дружку можете крестить как душеньке угодно!
Я вдруг поймал себя на том, что медлю и не свою куртку ищу, а чужие перебираю, да и с тетей Полей разговорился, чтобы помедлить. Может быть, вдогонку мне пошлют кого-нибудь, чтобы вернуть меня? Ведь я действительно ничего страшного не сделал! Я лишь хотел проучить Печкина-старшего. По-моему, Анна Михайловна с Ниной Юрьевной и сами бы не прочь хватить Печкина-старшего по мозгам такой же дубинкой, но им дубиной нельзя - они педагоги, им веером можно, от которого Печкин только зевнет, а вот пусть-ка он теперь почухается!.. И Забор одобрит меня - он жаждал встряски, наверное, не такой, но уж какая получилась.
Послов не было. Я бы все равно, конечно, не вернулся, хотя мне и хотелось, но послы бы как-то взбодрили меня. Что ж!.. Я запахнулся плотнее - и на улицу. Почему-то решив, что за порогом так же метельно и холодно, как и в тот мой уход, я даже растерялся, когда окунулся в свежесть, теплынь и солнце.
У подъезда стоял отцовский "уазик". Дядя Гриша, увидев меня, крикнул: