Выстрел возвестил начало первого заезда. Лошади побежали, и Южный сразу, как всегда, оказался на четвёртом месте. Двое мужчин рядом с Тимом разговаривали теперь о лошади, шедшей впереди. Но потом разговор снова перешёл на Южного. В возрастающем шуме до Тима доносились только обрывки фраз:
- Многому научился… бережёт силы… вырвется…
Однако шансов на победу у Южного, по-видимому, не было никаких. Он всё ещё держался четвёртым, но лошади, бежавшие впереди него, ушли далеко вперёд. Эрвин и мачеха все приставали к Тиму, чтобы он сказал им, на какую лошадь поставил. А Тима охватили сомнения. Теперь он со страхом следил за скачками. Южный едва заметно выдвинулся вперёд. До финиша оставалось уже совсем немного.
И вдруг лошадь, бежавшая впереди, споткнулась. Две другие, шедшие вслед за ней, испуганно мотнув головами, подались в сторону. В это мгновение Южный пронёсся мимо них великолепным галопом и благополучно пришёл к финишу первым. В рёве толпы звучало скорее разочарование, чем восторг. Тим услышал, как рядом с ним кто-то сказал:
- Самые нелепые скачки из всех, какие я видел!
На большом табло в самом верху появилась надпись: "Южный". Тим вздохнул с облегчением. Как ему хотелось сейчас рассмеяться! Но вместо этого он молча вынул из кармана талончик и, протянув его мачехе, сказал:
- Мы выиграли! Получи, пожалуйста, деньги сама!
Фрау Талер в сопровождении Эрвина бросилась к окошку кассы. А Тим, не дожидаясь их возвращения, поехал на трамвае домой, достал из старинных часов контракт и деньги и, сунув контракт за подкладку фуражки, а деньги во внутренний карман куртки, хотел было уже выйти за дверь, как вдруг услышал, что мачеха с Эрвином поднимаются по лестнице. Он едва успел спрятаться за портьеру, закрывавшую вход в небольшой чуланчик. И тут же дверь квартиры отворилась, и мачеха стала громко звать его по имени. Тим не откликнулся.
- И куда это он запропастился? - услышал он снова голос мачехи. - Он такой чудной последнее время!
Голоса стали удаляться - теперь они уже доносились не то из кухни, не то из спальни. Тим услышал ещё, как Эрвин спросил:
- Теперь мы чертовски богаты, правда?
И резкий голос мачехи издалека что-то ответил. До Тима долетело:
- …сорока тысяч…
"Ну, - подумал Тим с холодным спокойствием, - теперь я наверняка им больше не нужен".
Он вышел из чулана, неслышно открыл и закрыл входную дверь, пробрался, прижимаясь к стене, под самыми окнами своей квартиры и бросился бежать со всех ног в сторону кладбища, на восточную окраину города.
Только когда толстый усатый кладбищенский сторож спросил его у входа, какой номер могилы ему нужен, он сообразил, что ошибся: мраморную плиту для отца надо было, наверное, заказать заранее где-нибудь в другом месте. И всё-таки Тим решил хотя бы что-нибудь разузнать.
- Не могу ли я заказать у вас мраморную плиту? - вежливо спросил он сторожа.
- Мраморные плиты у нас не разрешаются, только каменные! - буркнул усатый. - Да и вообще ты обратился не по адресу. Но мастерская надгробных памятников всё равно по воскресеньям закрыта!
И вдруг Тиму пришла в голову отчаянная мысль.
- Давайте спорить, что на могиле моего отца уже лежит мраморная плита! И на ней золотыми буквами написано: "От твоего сына Тима, который никогда тебя не забудет".
- Ты проиграл пари, мальчик, ещё не успев его заключить!
- Всё равно, давайте спорить! На плитку шоколада! (Он ещё раньше заметил плитку шоколада на подоконнике сторожки.)
- А у тебя хватит денег на плитку шоколада, если ты проиграешь?
Тим вытащил из кармана свои ассигнации.
- Ну как, спорим?
- Более дурацкого пари и не выдумаешь! - пробормотал кладбищенский сторож. - Ну что ж, давай!
Они ударили по рукам и побрели по громадному, похожему на парк кладбищу, туда, где находилась могила отца Тима.
Уже издали они заметили троих рабочих в комбинезонах, возившихся у могилы. Толстый кладбищенский сторож ускорил шаг.
- Да ведь это… - Он фыркнул, как морж, и бросился бежать к могиле.
На могилу как раз положили новую мраморную плиту. На ней золотыми буквами были написаны имя и фамилия отца и даты его жизни. Внизу стояла подпись: "От твоего сына Тима, который никогда тебя не забудет".
Рабочие не обратили ни малейшего внимания на крик сторожа. Они показали ему какие-то бумаги, подтверждавшие, что плита эта положена на могилу вполне законно. Среди документов было даже специальное разрешение на замену каменной плиты плитой из мрамора. Сторож, как выяснилось, клевал носом, когда рабочие проходили мимо его сторожки, и им не хотелось его будить.
- А заплатить за всё это, - добавил один из них, - должен некий Тим Талер.
- Верно, - сказал Тим. - Вот деньги. - Он достал из кармана ассигнации и, сосчитав их, передал одному из рабочих. Теперь у него осталось всего пятьдесят пфеннигов.
Кладбищенский сторож, ворча, поплёлся обратно к сторожке.
Рабочие собрали инструменты, приподняли на прощание кепки и тоже пошли к выходу.
Тим, зажав в кулаке монету в пятьдесят пфеннигов, остался стоять один у могилы отца. В другой руке он держал свою фуражку, за подкладкой которой был спрятан странный, непонятный контракт. Он рассказывал тому, кого давно уже не было в живых, всё, что ему так хотелось бы рассказать хоть одному живому человеку.
Наконец он умолк, ещё раз осмотрел новую мраморную плиту и нашёл её очень красивой. Потом негромко сказал:
- Я вернусь, когда снова смогу смеяться. До скорого свидания! Но вдруг запнулся и прибавил: - Надеюсь, что до скорого…
Проходя мимо сторожки, он взял у рассерженного сторожа плитку шоколада. На последние деньги он купил трамвайный билет.
Куда он едет, он и сам не знал. Он знал только, что ему надо найти господина в клетчатом и вернуть проданный смех.
Лист девятый
ГОСПОДИН РИКЕРТ
Трамвайный вагон был почти пуст. Кроме Тима, здесь сидел только кругленький, небольшого роста пожилой человек с весёлым лицом, немного похожий на добродушного мопса.
Он спросил мальчика, куда тот едет.
- На вокзал, - ответил Тим.
- Тогда тебе придётся сделать пересадку. Этот трамвай не идёт к вокзалу. Это я знаю точно: я и сам еду на вокзал.
Тим держал свою фуражку на коленях и, ощупывая пальцами подкладку, слушал, как шуршит под его рукой сложенный вчетверо контракт. И вдруг ему пришло в голову, что теперь он должен стараться как можно чаще заключать самые невероятные пари. Может быть, какое-нибудь он и проиграет. Ведь тогда он вернёт свой смех!
И он сказал:
- Держу пари, что этот трамвай идёт к вокзалу!
Кругленький человечек рассмеялся и сказал то же самое, что и кладбищенский сторож:
- Ты проиграл пари, ещё не успев его заключить! - И добавил: - Ведь это "девятый"! Он ещё никогда не шёл до вокзала.
- И всё-таки я держу с вами пари! - сказал Тим с такой уверенностью, что человек с удивлением замолчал.
- Что-то уж чересчур ты в этом уверен, малыш. Так на что же мы будем спорить?
- На билет до Гамбурга, - быстро ответил Тим. Он и сам был обескуражен своим поспешным ответом. Эта мысль так неожиданно пришла ему в голову! И всё же она пришла не случайно. Ведь он давно уже решил отправиться в плавание.
- А ты что, собираешься ехать в Гамбург?
Тим кивнул.
Приветливое лицо "мопса" расплылось в улыбке.
- Тебе незачем спорить, малыш! Дело в том, что я тоже еду в Гамбург и взял два билета в двухместном купе. А тот господин, который должен был ехать со мной, задержался. Значит, ты можешь составить мне компанию.
- И всё-таки мне хотелось бы заключить с вами пари, - серьёзно ответил Тим.
- Хорошо! Давай поспорим. Но предупреждаю: ты проиграешь! А как тебя зовут?
- Тим Талер.
- Хорошее имя. Звучит, как звон монет. А моя фамилия Рикерт.
Они пожали друг другу руки. Так они одновременно и познакомились и заключили пари.
Когда по вагону прошёл кондуктор, господин Рикерт спросил его:
- Скажите, пожалуйста, этот трамвай идёт к вокзалу?
Только кондуктор хотел ответить, как вагон качнуло, и он остановился. Тим чуть не упал на господина Рикерта.
Кондуктор побежал на переднюю площадку. Как раз в эту минуту на неё вскочил чиновник управления городского транспорта с серебряными нашивками на кителе. Он взволнованно сообщил что-то кондуктору, тот взволнованно что-то ответил, потом вернулся в вагон и обратился к господину Рикерту:
- Сегодня вагон в порядке исключения пойдёт к вокзалу, потому что на нашей линии повреждён провод. Но обычно "девятый" не ходит по этому маршруту.
Он приложил два пальца к козырьку фуражки и снова пошёл на переднюю площадку.
- Чёрт побери, ловко же ты выиграл спор, Тим Талер! - рассмеялся господин Рикерт. - Сознайся-ка, ведь ты наверняка слыхал, что на этой линии оборван провод. Ну, сознайся!
Тим грустно покачал головой. Ему гораздо больше хотелось проиграть этот спор, чем выиграть. Теперь ему окончательно стало ясно, что господин Треч обладает необыкновенными возможностями.
На вокзале господин Рикерт поинтересовался, где оставил Тим свой багаж.
- Всё, что мне нужно, со мной, - ответил Тим очень неопределённо и совсем не по-детски. - А паспорт у меня в кармане куртки.
У Тима и правда был при себе паспорт. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, он добился у мачехи, чтобы она выхлопотала ему собственный паспорт, ссылаясь на то, что ему придётся показывать паспорт в кассе на ипподроме. Этот довод убедил мачеху, тем более что Тим целый год вообще отказывался играть на скачках.
Но только теперь Тим понял, как необходим ему паспорт. Ведь он ехал в Гамбург.
Купе господина Рикерта оказалось в первом классе. На двери купе висела табличка с его именем: "Христиан Рикерт, директор пароходства".
А внизу на той же табличке стояло ещё одно имя, и, прочитав его, Тим побледнел: "Барон Ч.Треч".
Когда они сели на свои места, господин Рикерт спросил:
- Тебе нехорошо, Тим? Ты так побледнел!
- Это иногда со мной бывает, - ответил Тим (и нельзя сказать, чтобы это было неправдой, потому что с кем же этого иногда не бывает!).
Поезд шёл некоторое время вдоль Эльбы. Господин Рикерт глядел на реку, на её берега - видно было, что это доставляет ему удовольствие. Но Тим не смотрел ни в окно, ни на господина Рикерта.
Ласковый взгляд "мопса" время от времени незаметно останавливался на лице мальчика, но затем снова обращался к живописным берегам реки.
Господин Рикерт был озабочен: он не переставая думал об этом мальчике.
Наконец он решил подбодрить его каким-нибудь забавным рассказом о морском путешествии, но, едва начав рассказывать, тут же заметил, что мальчик рассеян и совсем его не слушает.
Только когда господин Рикерт перевёл разговор на барона Треча, место которого в купе занимал сейчас Тим, тот стал вдруг внимательным и даже разговорчивым.
- Барон, наверное, очень богат? - спросил Тим.
- Чудовищно богат! У него есть свои предприятия во всех частях света. Пароходство в Гамбурге, которым я заведую, тоже принадлежит ему.
- Разве барон живёт в Гамбурге?
Господин Рикерт сделал неопределённое движение рукой, которое, как видно, должно было означать: "А кто его знает?"
- Барон живёт везде и нигде, - пояснил он. - Сегодня он в Гамбурге, завтра - в Рио-де-Жанейро, а послезавтра, может быть, в Гонконге. Главная его резиденция, насколько мне известно, это замок в Месопотамии.
- Вы, наверное, очень хорошо его знаете?
- Никто его хорошо не знает, Тим. Он меняет свой внешний вид, как хамелеон. Вот приведу тебе пример: много лет подряд у него были поджатые губы и колючие рыбьи глаза. Причём могу поклясться, что они были водянисто-голубого цвета. А когда я встретился с ним вчера, оказалось, что глаза у него карие, добрые. И теперь он уже не надевает больше на улице чёрные очки от солнца. Но самое странное, что человек этот, на лице которого я - клянусь тебе! - никогда раньше не видел улыбки, хохотал вчера, словно мальчишка. И ни разу не поджал губ. А раньше он делал это поминутно.
Тим поспешно отвернулся к окну. Только что он невольно поджал губы.
Господин Рикерт чувствовал, что что-то в его рассказе одновременно привлекает и расстраивает мальчика. Он переменил тему разговора:
- А что ты собираешься делать в Гамбурге?
- Хочу поступить учеником кельнера на какой-нибудь пароход.
И опять Тим сам удивился своему внезапному решению: в эту минуту оно впервые пришло ему в голову. А впрочем, и это решение было не так уж неожиданно: ведь с чего-нибудь да надо же начинать, если решил отправиться в плавание.
На лице сидевшего напротив человека, похожего на добродушного мопса, появилась радостная улыбка.
- Послушай-ка, Тим, да ты ведь просто счастливчик! - не без торжественности произнёс господин Рикерт. - Когда ты собираешься ехать на вокзал, трамвай меняет ради тебя свой маршрут, а когда тебе нужно найти место, ты тут же натыкаешься на человека, который может тебе его предоставить!
- Вы можете устроить меня учеником кельнера?
- Кельнер на корабле называется "стюард", - поправил его директор пароходства. - Для начала ты поработаешь мальчиком в кают-компании, а может быть, юнгой. Но самое главное сейчас вот что: родители твои согласны?
Тим немного подумал, потом ответил:
- У меня нет родителей.
О мачехе он умолчал: он знал, что она ни за что бы не разрешила ему отправиться в плавание. Да и вообще он больше ни минуты не хотел думать о том, что оставил позади. Его занимало сейчас другое: была ли его встреча с господином Рикертом и вправду счастливой случайностью? Или и здесь, как в истории с мраморной плитой и с "девятым" трамваем, приложил руку господин в клетчатом?
Вместе со смехом Тим потерял и кое-что другое: доверие к людям. А в этом, как известно, тоже мало хорошего.
Господин Рикерт спросил его о чём-то, и Тиму пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять смысл вопроса, - голова его так и гудела от разных мыслей.
- Я спрашиваю, согласен ли ты, чтобы я о тебе немного позаботился? - повторил господин Рикерт. - Или, может быть, тебе не нравится моё лицо?
Тим ответил, не задумываясь:
- Нет, нравится! Даже очень нравится!
И это была правда. У него вдруг возникло чувство уверенности, что этот человек хотя и служащий, но вовсе не сообщник господина в клетчатом, который теперь - к этой мысли Тиму надо было ещё привыкнуть! - превратился в богатого барона Треча. И от этой уверенности Тим стал снова самым обыкновенным, доверчивым четырнадцатилетним мальчиком.
- Что с тобой? - прямо спросил его господин Рикерт. - Ты сегодня ещё ни разу не улыбнулся. А ведь у тебя было для этого столько поводов. С тобой стряслась какая-нибудь беда?
Больше всего на свете Тиму хотелось сейчас броситься господину Рикерту на шею, как это бывает в театре на сцене. Но ведь всё это было не в театре, а на самом деле. Жгучая тоска охватила Тима - тоска по человеку, которому он мог бы рассказать всё.
Ему было так трудно справиться с тоской, и отчаянием, и с чувством полной беспомощности, что блестящие крупные слёзы градом покатились по его щекам.
Господин Рикерт сел рядом с ним и сказал, словно между прочим:
- Ну-ну, не плачь! Расскажи-ка мне, что с тобой случилось!
- Не могу! - крикнул Тим, уткнувшись лицом в плечо господина Рикерта. Всё его тело сотрясалось от рыданий.
Маленький кругленький директор пароходства взял его руку в свою и не выпускал до тех пор, пока Тим не уснул.
Лист десятый
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР
Корабль, на который Тим должен был поступить помощником стюарда, назывался "Дельфин". Это был товаро-пассажирский пароход, курсировавший между Гамбургом и Генуей.
До отплытия парохода у Тима оставалось ещё три свободных дня. Это время он мог провести в доме господина Рикерта.
Дом господина Рикерта, белый, как облако на летнем небе, стоял на шоссе, проходившем вдоль берега Эльбы; на фасаде его красовался полукруглый балкон, поддерживаемый тремя колоннами. Высокое крыльцо под балконом охраняли два каменных льва весьма мирного и благодушного вида.
Со стеснённым сердцем глядел Тим на этот радостный, светлый дом. Раньше, когда он был ещё мальчиком из переулка и умел смеяться, всё это наверняка показалось бы ему волшебным сном - домом прекрасного принца из сказки. Но тому, кто продал свой смех, трудно быть счастливым. Серьёзный и грустный, прошёл Тим между двумя добрыми львами в белую виллу.
Господин Рикерт жил вместе со своей матерью, милой, приветливой старушкой; голова у неё была вся в белых кудряшках, а голосок как у девочки, и по всякому малейшему поводу она звонко и весело смеялась.
- Ты всё такой печальный, мальчик, - сказала она Тиму. - Так не годится. Да ещё в твоём возрасте! Ещё успеешь узнать, что жизнь не так сладка. Правда, Христиан?
Сын её, директор пароходства, кивнул и тут же, отведя мать в сторону, объяснил ей, что с мальчиком, судя по всему, случилось какое-то ужасное несчастье и поэтому он очень просит её обращаться с ним как можно бережнее.
Старушка с трудом поняла, о чём толковал ей сын. Она выросла в обеспеченной, жизнерадостной семье, вышла замуж за обеспеченного, жизнерадостного человека, и старость у неё была тоже обеспеченная и жизнерадостная. Она знала об узких переулках в больших городах только из трогательных историй, над которыми проливала горькие слёзы, а про ссоры, зависть, коварство и тому подобные вещи слыхом не слыхала да и не хотела слышать.
Всю жизнь она оставалась ребёнком. Она была словно вечно цветущий голубой крокус.
- Вот что, Христианчик, - сказала она сыну после того, как он рассказал ей всё, что знал, - пойду-ка я немного погуляю с мальчиком. Вот увидишь, уж у меня-то он рассмеётся!
- Будь осторожнее, мама, - предупредил её господин Рикерт.
И старушка обещала ему быть осторожнее.
Для Тима прогулки с ней оказались особенно тяжёлыми как раз потому, что он страшно привязался к этому милому ребёнку восьмидесяти с лишним лет. Когда она брала его за руку своей маленькой мягкой ручкой, ему хотелось подмигнуть ей и рассмеяться. Он даже подразнил бы её немного, как старшую сестру, - это ей вполне подошло бы.
Но смех его был далеко. С ним разгуливал по белому свету странный господин в клетчатом - богатый барон Треч.
Теперь Тим понимал, что продал самое дорогое из всего, что у него было.
Во вторник старенькой фрау Рикерт пришла в голову замечательная идея. Она прочла в газете, что кукольный театр даёт сегодня представление по сказке "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". Это была сказка про принцессу, которая не умела смеяться. Фрау Рикерт помнила сказку очень хорошо и решила посмотреть представление вместе с мальчиком, который не умеет смеяться.