- Было, было, - подтвердил Майборода. В центре острова стояла старая, в несколько обхватов ива. В ее дупле хранились когда-то гранаты и патроны, а на вершине помещался наблюдательный пост. Разыскивали полусгнившие остатки свай, на которых стоял выстроенный партизанами склад для винтовок. Были тщательно обследованы дуплистые ивы, но нигде ничего похожего на тайник не обнаружили.
- Надо рыть землю, - предложила Ольга.
- А ты попробуй, милашка, покопай, - засмеялся Майборода.
Не понимая, почему он смеется, Ольга несколько раз ковырнула ножом мягкую, податливую почву. Небольшая ямка сразу же наполнилась водой. Ольга перешла на другое место и снова попробовала копать - опять вода. Не оставалось сомнений в том, что на Атаманском - главной базе отряда Гудкова - никакого тайника нет, - Пойдем завтракать, - нарушил тягостное молчание Кулибаба, - да и о шкурах нужно позаботиться, а то пропадут.
- Вы идите, а я еще поищу, - сказал Жмуркин и стал снова выстукивать стволы и копать землю.
Возня с охотничьими трофеями немного развлекла участников экспедиции. Только Проценко, раздосадованный первой неудачей, был хмур и, отойдя в сторону, уселся на полусгнивший ствол поваленной бурей ивы. Он думал о том, что же делать дальше. Где искать?
Ракитина и ребята обступили Кулибабу, который, ловко орудуя охотничьим ножом, снимал с кабана шкуру.
В это время, бормоча что-то себе под нос, Христофор Ферапонтович заканчивал потрошить утку.
- Ну-ка, хлопчики, эвон под ивой накопайте глины, - скомандовал он. Ребята повиновались.
- А зачем глина? - поинтересовался Васька. - Утку жарить, - пожалуй, даже с некоторым удивлением ответил Петяшка: неужели, дескать, таких простых вещей не знаешь!
По виду Васьки нетрудно было догадаться, что он ничего не понял, но спрашивать не стал, чтобы Петяшка не зазнался, Христофор Ферапонтович спустился к воде, тщательно промыл утку. Потом развел глину и, к удивлению Васьки, начал обмазывать ею чистенькую тушку птицы.
- А разве так можно? - усомнился Васька. - А я думал, что так только индейцы жарят, Я читал…
- В каких книжках? - заинтересовался Петяшка.
- Эх, ты! - торжествовал на этот раз Васька. - Не знаешь! У Майн Рида, у Купера.
Обмазанную глиной утку Майборода положил на землю, засыпал слоем сухой глины, а сверху развел костер.
Лаврентий Кулибаба принес кусок грудинки, ничем не отличавшейся от домашней свинины. Майборода нарезал мясо кабана на небольшие куски, сложил их в котелок, крепко посолил, положил туда два стручка красного перца и повесил над костром.
Лаврентий Кулибаба, Петяшка и вызвавшаяся им помогать Ольга сняли шкурки с хауса и птиц.
Наконец Христофор Ферапонтович объявил, что полдник готов. Подошел Жмуркин. Подсел поближе Проценко.
Сначала ели жаренку. Впрочем, ели не все. Ольга Ракитина, Жмуркин и Васька, никогда не пробовавшие кавказской пищи, взяв по ложке, долго отдувались, пили воду и второй раз лезть в котелок не отважились.
- Ну и перец! - вытирал выступившие слезы Васька. - Словно горячий примус проглотил!
К их счастью, утка была без перца, а то бы сидеть им голодными.
- Пища богов! - зажмурился от удовольствия Васька, проглотив первый кусок охотничьего блюда. - Никогда не ел ничего вкуснее.
Шкуры хауса, кабана и птиц были обработаны, свернуты в аккуратные трубки. В таком виде они будут отравлены в город, а там препараторы превратят их в чучела для музея.
Делать на Атаманском было нечего.
- Ну, Грицько, - предложил Кулибаба, - пошли на другие острова. Их тут богато. До вечера на трех-четырех побываем, Проценко несколько минут молчал, задумчиво смотря куда-то вдаль. Потом он снял очки, обвел всех взглядом добрых близоруких глаз и неожиданно сказал:
- Нет, дядя Лаврентий, мы больше никакие острова осматривать не будем. Надо отправляться в горы Скалистого хребта и искать там.
Жмуркин недоверчиво хмыкнул. Проценко обернулся к нему.
- Я все думал, почему записка адресована именно мне. И вот я догадался, о какой решетке идет речь. Решетка - это шифр. У меня дома хранится одно письмо, вернее записка Натальи Гудковой, которая написана этим шифром.
- А ключ к шифру, - оживился Жмуркин, - ключ есть?
- Есть и ключ.
Следование экспедиции по намеченному маршруту прервалось.
Новая пропажа, новая неожиданность
Проценко выдвинул ящик письменного стола, вытащил объемистую папку и начал перебирать лежащие в ней бумаги. Не найдя того, что искал, он просмотрел их снова. Затем стал перелистывать с лихорадочной поспешностью и снова торопливо выдвигать один за другим ящики стола.
- Украли! - растерянно обведя взглядом обступивших его участников экспедиции, проговорил он. - Нет ни письма, ни ключа к шифру. Украли.
- Кто мог украсть? - зло закричал Жмуркин. - Ищите. Вы сами куда-нибудь засунули! Некому красть.
Ольга что было силы сжала руку Жмуркина выше локтя:
- Нельзя так волноваться. Очевидно, украл бумаги тот самый Ванька Каин, который взял и "Трех мушкетеров".
Жмуркин что-то пробормотал, извинился, нервно закурил.
Проценко подошел к телефону и набрал номер Решетняка.
- Филипп, - сбиваясь заговорил он, - у меня новое несчастье… Я нашел решетку. Ну, то есть не решетку, а ключ к решетке. Но у меня украли шифр. А ты, видимо, прав, искать надо в горах, а не на Тамани. Но как быть?
- Откуда ты говоришь? - спокойно перебил его Решетняк.
Узнав, что экспедиция в полном Составе вернулась обратно, Решетняк минуту помолчал, обдумывая что-то, а потом предложил:
- Вот что: детей оставь дома, а вы все приезжайте ко мне. Тут на месте и решим, как быть дальше…
- Вот всегда так - как до интересного дойдет, так нашего брата по шапке! сетовал Васька, после того как взрослые уехали.
Алла и Шура разом, как по команде, вздохнули.
- А там небось что-нибудь новое, - продолжал ворчать Лелюх, - события развиваются.
Сам того не подозревая, Васька Лелюх на этот раз оказался провидцем.
В подъезде краевого управления милиции Проценко и его спутников встретила с заранее приготовленными пропусками Анечка Колесникова.
- Вас просили зайти в комнату двадцать четыре, к завхозу, - обратилась она к Жмуркину, - там нужно что-то с машиной уточнить. Перерегистрация знаков, что ли. Вы прямо сейчас зайдите. Как раз и Филипп Васильевич отлучился.
Разыскав комнату двадцать четыре, Жмуркин без стука толкнул дверь. Особенно церемониться с завхозом он не собирался.
За столом сидели Решетняк и какой-то майор. На диванчике около стены расположились два молодых человека в штатском.
- Входите, - повелительно произнес Решетняк, а когда опешивший Жмуркин сделал несколько шагов вперед, насмешливо добавил: - Что-то вы робки стали, Коршун.
Жмуркин отпрянул к двери, но только что сидевшие на диване молодые люди оказались уже позади него. Один из них сдавил запястье правой руки Жмуркина, а второй быстро и ловко выхватил плоский пистолет из заднего кармана его брюк.
- Значит, Ваньку Каина из этого пистолета прикончили?
- Я не понимаю вас, - пробормотал Жмуркин. - Кого вы называете Коршуном? Какое отношение ко мне имеет Ванька Каин?
Решетняк в упор посмотрел на него и сказал:
- Чтоб вы не думали, что я вас беру "на пушку", сюда приведут вашего друга, который рассказал уже все. Давайте, Потапов.
Один из державших Жмуркина молодых людей выглянул в коридор и крикнул:
- Введите арестованного!
Жмуркин не отрываясь смотрел на дверь.
Два конвоира пропустили впереди себя невысокого, плотного человека с коротко остриженными черными волосами, сильно тронутыми проседью.
- Слягавил, Князь! - бросился к нему с поднятыми кулаками Жмуркин.
Но Потапов успел схватить его за руки.
- Поганый болтун! - в бешенстве заорал арестованный, и его глаза налились кровью. - Подвяжи язык!
- Уведите, - кивнул Решетняк конвоирам на арестованного, которого Жмуркин назвал Князем. - Опростоволосились, Коршун. Думаю, больше вам запираться не к чему. Знакомьтесь - майор Сомов, Поведет следствие по вашему делу.
Ничего больше не добавив, Решетняк вышел и направился к себе в кабинет.
Подавленное настроение Проценко невольно передалось Ольге. Они сидели с убитым видом.
Решетняк весело посмотрел на них и спросил:
- Почему такое уныние?
Не поднимая головы, Проценко глухо ответил.
- Несчастье, Филипп. Этот мерзавец Ванька Каин, оказывается, украл вместе с "Тремя мушкетерами" одно письмо Натальи, а в нем…
Решетняк не дал ему докончить:
- Если ты говоришь о шифрованном письме и ключе к шифру, то их взял я, а не Ванька Каин.
- То есть как? - изумился Проценко.
- Сейчас, сейчас, - засмеялся подполковник. - Этакий нетерпеливый народ! Все по порядку расскажу.
- Нужно подождать Жмуркина, - остановил его Проценко, - он больше всех переживал.
- Пожалуй, Жмуркина ждать не стоит, - улыбнулся Решетняк, - я его только что арестовал. Кстати, и фамилия его не Жмуркин.
- Как? За что? Не может быть!
- Придется запастись терпением, - ответил Решетняк, - нам пока еще тоже не все ясно, но думаю, что уже сегодня многое прояснится. Я уверен, что вечером смогу вам кое-что рассказать. Приходите ко мне сюда в двадцать один ноль ноль. Сейчас же прошу извинить меня, дорогие друзья, надо принять участие в допросе Жмуркина и еще одного его приятеля…
Тайна "Трех мушкетеров"
В девять часов вечера Проценко и Ольга снова были в кабинете Решетняка.
Филипп Васильевич представил им немолодого майора милиции:
- Знакомьтесь - старший следователь Степан Степанович Сомов. Вот он нам и расскажет то, что ему известно о Жмуркине, об убийстве Ваньки Каина и о тайне "Трех мушкетеров".
Майор Сомов опустился в кресло, подождал, пока рассядутся его слушатели, и начал неторопливый рассказ.
…Вскоре после окончания войны в один из исправительных трудовых лагерей на Урале поступил новый заключенный. Фамилия его была Коршунов, звали его Максим. Осужден он был сроком на пять лет за мошенничество.
Попав в тюрьму, Коршунов не утратил своего веселого, общительного нрава. Он был дисциплинирован, хорошо работал, а по вечерам развлекал заключенных то пением, то забавными рассказами о своих мошеннических проделках, которыми начал заниматься чуть ли не с десятилетнего возраста. Но чаще всего в свободное время Максим рисовал на листке бумаги углем или карандашом портреты своих товарищей по заключению. Портреты эти в лагере имели большой успех. Многие удивлялись тому, как Коршунов - в лагере его звали "Коршун" - ловко и быстро добивается в рисунке портретного сходства.
- Чего ж вы хотите, - улыбался он, слыша возгласы одобрения, - я ведь в художественном училище занимался. Как раз бы в конце сорок первого окончил, да война помешала.
В этом лагере отбывал наказание заключенный по кличке "Князь". Утверждали, что он действительно происходит из семьи каких-то кавказских князей.
С первых же дней пребывания в лагере Коршунов заметил, что уголовники боятся немолодого, неразговорчивого Князя и сносят от него любые притеснения. А он с ними не церемонился: отбирал передачи, заставлял вместо себя убирать барак, нередко, срывая зло, награждал оплеухами и пинками.
Других заключенных, не уголовников, Князь открыто презирал и ни в какие сношения, с ними не входил.
Тем удивительнее показалось всем, что этот злобный, скрытный человек начал водить дружбу с Максимом Коршуном. Князь явно ухаживал за Коршуном, открыто пытался приблизить его к себе. Он всячески старался почаще оставаться с Коршуном один на один и подолгу о чем-то с ним разговаривал.
Юркие проныры-карманники однажды решили подслушать, о чем же ведутся эти оживленные беседы. Удивлению их не было предела: Князь интересовался картинами. Втихомолку лагерники много смеялись.
Интерес матерого бандита к живописи удивлял и Коршунова, но в конце концов он решил, что у каждого человека может проснуться интерес к искусству, даже в самом преклонном возрасте.
Князь же внимательно приглядывался к Коршунову, расспрашивал о "деле", за которое тот попал в лагерь. Наконец он понял, что Коршун для него "свой" и таиться перед ним нечего.
- Слушай, Коршун, правду говорят, что есть такие картины, которые десятки, а то и сотни тысяч стоят?
Максим Коршунов подтвердил это. - Так вот слушай, Коршун, - продолжал Князь, - мы можем обделать хорошее дело. Срок и у меня и у тебя кончается почти в одно время. Я на месяц раньше тебя выйду. Тебя дождусь, и мы раздобудем десяток или там два таких картинок. Только вот куда их сбыть? На толкучке таких денег не дадут.
- Сбыть не штука, - успокоил его Коршун: - иностранцам в Москве. Всякие там чины посольств. Они с удовольствием покупают. Это я бы обтяпал. Но картин не взять. Картинные галереи, где висят такие полотна, охраняют почище любого банка. Там, кроме сторожей, сигнализация, фотоэлементы. Да мало ли что.
- А мы и не будем брать в галерее. У нас дело будет почти без риска.
И Князь стал рассказывать:
- В сорок втором году сидел я в ростовской тюрьме. Суда мне еще не было, но дело пахло керосином. Нас, меня и дружка моего, звали его Сенька Кривой, застукали на вооруженном налете. Банк один с Украины эвакуировался, ну, мы и решили его распотрошить. Дело-то было плевое. Банк этот временно помещался в какой-то школе. Ни тебе железных дверей, ни решеток на окнах. Мужчины на фронт ушли, охрана - две бабы-милиционерши. Одна снаружи, а другая: внутри здания. Ту, что снаружи, дружок мой без шума пришил финкой. Выставили мы раму и забрались в школу, но не в ту комнату, где сейф стоял, а рядом. Приоткрыли чуть дверь, видим милиционерша стоит и вроде прислушивается. А тут, как назло, у меня под ногой Половица скрипнула. Она за наган и командует: "Ни с места!" - а сама к телефону пятится, он у нее за спиной на столике стоял, а с нашей двери глаз не сводит. "Бросай пушку!" - кричу я ей. А она вместо этого из нагана - раз и другой. Ну, ей-то не видно, куда в темноту стрелять, а она у меня на свету как на ладони. Я ее враз снял. С первого выстрела. Наган у нее выпал из рук, и сама упала. Но еще живая была. Пришлось финкой кончить.
Коршунов заинтересованно спросил:
- Ну, а дальше?
- У нас с собой какой надо инструмент был. Один сейф спокойно вскрыли, за другой принялись… Тут нас и взяли: патрули выстрелы услышали. Да меня и Кривого в Ростове знали по делам разным. Так что ждали мы - четыре сбоку, ваших нет.
Князь затянулся папиросой и замолчал. Слушавший с огромным интересом Коршун начал его теребить!
- Дальше! Дальше! Суд-то все-таки не дал высшую меру?
- Суд-то бы дал, - усмехнулся Князь, - да не успел: фашисты подошли и нас из тюрьмы выпустили. Да не только выпустили, а и на службу определили. В полицию свою. Мы сперва думали утечь, а потом глядим - служба подходящая. Берем что хотим, а риску куда меньше. В Ростове мы пробыли недолго. Немцы Краснодар взяли, а я и Кривой - оба кубанцы, так нас в Краснодар перевели. Ну, а как мы там служили, это к делу не относится. Не в том суть. Однажды Кривого забрали в отряд по борьбе с партизанами. Не было его недели две. Вернулся он злой как черт. Партизаны ему руку прострелили, и поживиться он ничем не смог. Даже начальник карательной экспедиции капитан СС Шульц всего-навсего заполучил какую-то маленькую картину и иконку.
Сомов вел рассказ так, что слушатели невольно забывали, что перед ними майор милиции. Казалось, сам Князь, матерый бандит-рецидивист, изменник и фашистский прихвостень, рассказывает о своих кровавых преступлениях.
- Ты думаешь, - спросил Коршунов Князя, - что этот Шульц заполучил ценные полотна?
- Какие полотна! - окрысился Князь. - Шульц привез из карательной экспедиции маленькую картину и иконку.
- Ты не злись, Князь, - спокойно увещевал его Коршунов, - я тебя внимательно слушаю. Чем дальше, тем внимательнее. Полотнами художники называют любую картину, любое свое произведение, в том числе и иконы.
- А, - осклабился Князь, - у них тоже, как у нас, свой жаргон.
- Считай как знаешь. Жаргон так жаргон, - согласился Коршунов. - Словом, профессиональная терминология. Ну да наплевать на нее. Где этот самый Шульц и захваченные им картины?
- Не торопись, - охладил его пыл Князь, - слушай по порядку. Шульц боялся партизан и около дома, где он жил, всегда ставили пост из одного эсэсовца и одного полицая.
Однажды утром заступил я на этот пост. Мне уже не раз приходилось дежурить около шульцевской квартиры, и я знал всех, кто ходит к Шульцу. Только я заступил на пост, является соседка, Самойличиха. Вообще-то Шульц с русскими знакомства не водил. А с этой бабой у него были дела. Она ему продавала и меняла вещи, которые мы "организовывали" во время облав и обысков.
Пробыла Самойличиха в доме не больше минут пятнадцати и вышла с каким-то большим узлом. Мы ее не трогали, поскольку она всегда от Шульца вещи выносила.
Проходит часа два. Вдруг слышим в доме крик. Вылетает на крыльцо Шульц, подбегает ко мне, хватает за грудки и прямо в глаза пистолет тычет.
Он по-русски умел неплохо говорить а тут со зла мешает немецкие слова с нашими, и я долго не мог понять, чего он вызверился. Но наконец разобрал. Оказывается, он спал, а в это время у него украли какую-то икону, картину и книгу.
Я, по правде сказать, удивился. Немец хапуга был, но безалаберный. Мы с Кривым сколько раз у него тягали и деньги и вещи, и никогда он не бушевал, а тут из-за каких-то пустяков из себя выходит, Я ему так и скажи:
- Не извольте, дескать, беспокоиться. Подумаешь, добро. Я вам через час сотню икон и машину книг организую.
Он кричит: "Ты есть болван! Ты есть швайн!" - ну "свинья", значит. И опять в нос пистолет сует и требует, чтобы я отдал пропажу.
Я вижу - стрельнет: не в себе немец.
- Не брал я никаких икон. На кой они мне нужны. Не иначе, Самойличиха унесла.
Насилу ему втолковал, что приходила его компаньонка и унесла какой-то узел.
Тогда он нам приказал за ним идти и бросился как есть, неодетый, к дому Самойличихи.