- Я знаю, кто это сделал. Это из младшей палаты двое. Я видел, как они следили за нами. Только… я не скажу, кто они. Если вы их накажете, они всё равно ничего не поймут. Они потом поймут. Когда сами построят что-нибудь, и это кто-нибудь сломает просто так, из вредности. Поймут, я знаю, ведь я-то понял… Сегодня. А раньше - раньше я был такой же, как они. Эстонец как-то осел в своём кресле, словно снеговик под солнцем. Его глаза больше не сверкали ледяными искрами, королевская осанка куда-то подевалась. Помолчав немного, он встал и показал Поэту на дверь:
- Надо поговорить…
Оба направились в комнату доктора. Через пару минут до нас, оставшихся на кухне, донеслись отчаянные вопли и рыдания.
- НЕТ! НЕТ! НЕ ХОЧУ! Я БОЛЬНОЙ! Я ПСИХ! Я БУЙНЫЙ! МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ВЫПИСЫВАТЬ!!!
Поэт выбежал в кухню весь в слезах. Мы вскочили… и замерли с дурацкими рожами, потому что не знали, что делать. Из столбняка нас вывело появление Эстонца. Доктор остановился на пороге кухни, тяжело привалившись к дверному косяку.
- Как же так?! - наперебой закричали Миша и Юра, бросаясь к Эстонцу. - Это жестоко! Бесчеловечно! Как вы можете нас разлучать?!
- Хорошо, - сказал Эстонец. - Вас двоих я тоже выписываю…
- За что?! - отшатнулись ребята.
- Просто так, - ответил доктор. - Такой я вредный. Такой подлый. Люблю, когда всем плохо. Бессердечное чудовище…
Он схватился за грудь, сминая нарядную вышивку. Мы стояли с распахнутыми ртами. Слишком много новостей за каких-то полтора часа. Слишком много… Доктор посмотрел на нас и сказал:
- Нашу лечебницу закрывают.
Глава 11. Разлука
- Спокойно, мужики, спокойно, - сказал Дядя Фил, бросив деревянную лопату в пустую тачку.
Развернув тачку, доктор покатил её прочь от навозной кучи. Тачка сильно грохотала по неровному асфальту, так что, больше доктор ничего не сказал, пока мы все вместе не вошли в конюшню. Дядя Фил остановился у ближнего денника и открыл тяжёлую дверь, на которой висела табличка: "Паладин. Добрый - Плясунья. Орловская рысистая порода".
В открытую дверь сразу же выглянула приветливая серая морда. Поэт рассеянно погладил коня и спросил:
- Так это правда, или нет?
- Неправда, - услыхали мы уже из денника.
- Но Эс… то есть, доктор Томмсааре сказал, что…
- Доктор Томмсааре в последнее время неважно себя чувствует и поэтому немного погорячился, - сказал Дядя Фил, сгребая лопатой грязные опилки. - Пока что нас никто не закрывает…
- Вы сказали "пока что"! - прицепился Юра. - Почему?
- Тебе-то какое дело? - проворчал Дядя Фил, вываливая в тачку полную лопату навоза. - Тебя уже выписали!..
- Мы волнуемся за Илью! - заявили Миша с Васей.
- Да, Каарел прав, вы уже поправились, - вздохнул Дядя Фил.
Он бросил лопату и встал в дверях денника во всей красе: потное лицо, всклокоченные волосы, в бороде - соломинки. Зеленоватый медный крест на толстом гайтане качался поверх застиранной тельняшки. Галифе в заплатках, кирзачи в дырочках. Из кармана, естественно, торчал запасной - пугательный - ремень.
- В общем-то, вы не зря за него волнуетесь, - признался Дядя Фил. - У нас действительно появились проблемы. И если лечебницу закроют, тех, кого не заберут родители, отправят в обычный интернат…
- Это плохо? - насторожились друзья.
- Чего уж хуже! - криво усмехнулся доктор. - В интернатах работают выпускники таких же интернатов, сами неудавшиеся вундеркинды. Вы представляете себе, что это такое?
Мы не представляли.
- Но кому вдруг понадобилось закрывать лечебницу? - спросил Миша. - Разве мы кому-то мешали?
- Значит, мешали, - буркнул доктор. - Мир, к сожалению, таков, что, если кто-то где-то живёт счастливо, это обязательно кому-то мешает…
Дядя Фил вздохнул и потёр руками и без того красное лицо.
- Но вы не переживайте, - сказал он. - Мы сделаем всё возможное, чтобы Илья не попал куда не следует. Конечно, это будет сложно, но мы постараемся… Ладно, идите-ка домой. Только умоляю, не терзайте расспросами Каарела: он и так места себе не находит…
Мы не стали никого терзать. Мы сидели и ломали головы, изобретая способ избежать полной разлуки. Но так ничего и не придумали. Друзья, конечно, оставили мне свои электронные адреса, но скорее просто так, на добрую память: связаться по Сети у нас не было никакой возможности.
- Интернаты не входят в общую Сеть, - просвещал нас Юра, - поскольку являются принудительно-исправительными учреждениями, как и тюрьмы. Допуск в их локальную сеть может быть разрешён лицам, достигшим совершеннолетия и только по очень веским причинам…
- А если не вы мне, а я вам позвоню? - спросил я.
- Обратная связь действует только при наличии доступа, - вздохнул Юра. - Мои родители отключили его ещё вчера, сразу после звонка Ольги Васильевны. Они до смерти боятся, что кто-нибудь случайно узнает, где я был, поэтому постараются замести все следы. Мне велено говорить, что я поправлял здоровье на озере Байкал в гостях у троюродной бабушки…
Юра достал из кармана дискету и показал нам.
- Моя легенда. Передали через Ольгу Васильевну. Велели выучить наизусть до отъезда. Вся информация о бабушке и о местности: география, флора, фауна… Даже песня про "Славное море, священный Байкал"…
- А я жил в Санкт-Петербурге, - Вася вынул точно такую же дискету. - В городе великих писателей. Посетил, разумеется, все театры… Да, похоже, придётся как следует напрячь мозги…
- Надо же, - тоскливо усмехнулся Миша, похлопывая себя по карману. - Мы с тобой, Вась, оказывается, земляки. Я вот из Эрмитажа практически не вылезал. Придётся сделать кучу набросков…
Идиотские задания отняли у нас несколько дней дружбы! Несколько последних дней… В день прощанья мы с Эстонцем стояли у калитки и смотрели, как повозка, запряжённая серым Паладином, катится прочь по широкой аллее. На козлах угрюмо скрючился Дядя Фил. Заплаканные ребята махали мне до тех пор, пока повозка не скрылась за поворотом…
Я вцепился в забор, чтобы не броситься вдогонку.
- Я самый несчастный человек на свете! - в отчаянии всхлипнул я.
- Хм, - сказал Эстонец, как мне показалось, с сомнением.
Я гневно обернулся… Доктор стоял с закрытыми глазами и держался рукой за горло, словно у него там что-то застряло. Потом он повернулся и, пошатываясь, побрёл в корпус. Кое-как вскарабкавшись на крыльцо, споткнувшись на пороге и чуть не упав, он скрылся за дверью.
Поздно вечером, когда все пациенты уже легли спать и видели десятый сон, я сидел за кухонным столом, роняя слёзы в давно остывший чай. Напротив меня сидел Эстонец. Неподвижный, словно замороженный. Мы сидели так с самого ужина. Молча.
Но, когда часы пробили одиннадцать, Эстонец вдруг подал голос.
- Никогда к этому не привыкну, - сказал он.
Я его понял. Невозможно привыкнуть к расставанию. Я никогда не привыкну к тому, что друзья больше не сидят рядом со мной за столом, я не смогу смотреть на их пустые кровати… Мои распухшие глаза зажмурились сами собой, выдавливая слёзы: они закапали в чай с новой силой.
- У меня тоже были друзья, - промолвил доктор спустя ещё четверть часа.
"Да, я что-то такое слышал", - хотел ответить я, но не смог и просто кивнул. Доктор снова замолчал. Я поднял голову. Эстонец держал в руках листок плотной бумаги и смотрел на него своим отрешённым взглядом. Под горестным отупением во мне слегка шевельнулось любопытство. Доктор поманил меня к себе, и я пересел на стул рядом с его креслом.
- Это всё ваши друзья?! - воскликнул я, увидев на сравнительно небольшой фотографии целую толпу народа, человек пятьдесят, не меньше.
Эстонец кивнул и начал рассказывать о каждом по порядку. Я не очень вникал в его рассказ: понял только, что здесь были и европейцы, и американцы, и даже японец. Имена всех народов мира текли мимо моих ушей негромкой музыкой, сливаясь с тиканьем старинных часов.
Я подумал, что мне тоже надо сделать бумажные копии наших с ребятами фотографий. Тогда не нужно будет то и дело бегать к компьютеру. И я смогу увидеть друзей когда захочу… Да и потом, мы же расстались не навек! Рано или поздно я вырасту и выйду из лечебницы. Я найду ребят, и мы снова будем дружить…
- А вот Тийна, - сказал Эстонец, и я встрепенулся; на снимке сестрёнке доктора было не больше десяти лет.
Маленькая Тийна, широко улыбаясь, обнимала за талию темноволосую девушку, стройную и красивую. Впрочем, на этой фотографии все - и юноши и девушки - были стройны и красивы как на подбор. Но ни на ком взгляд Эстонца не задержался так долго, как на старшей подруге Тийны.
- Настенька, - прошептал доктор.
- Это и есть она… ваша девушка? - осенило меня.
Наверно, я сказал что-нибудь не то. Эстонец замолчал и спрятал фотографию за пазуху. Потом доктор встал из-за стола, делая вид, что хочет налить себе чаю.
- Очень хорошая фотография! - я ринулся исправлять положение. - Удивительно, я не думал, что у человека может быть столько друзей… А почему вас на ней нет?
- Я фотографировал, - не оборачиваясь, буркнул Эстонец.
- Вы… не сердитесь, - попросил я: мне вдруг снова стало тоскливо. - Пожалуйста…
Эстонец оставил в покое чашку и повернулся ко мне.
- Мне стыдно, - заявил он, избегая моего взгляда. - Я не умею держать себя в руках. Тебе, наверно, это неприятно. Я был излишне эмоционален.
На мой взгляд, он был не более эмоционален, чем обычно, то есть, чуть живее, чем мраморная статуя. Я не знал, что сказать, поэтому промолчал. Несколько минут протекли в тишине. Потом доктор снова достал фотографию, взглянул на неё и бережно спрятал обратно.
- Они все погибли, - сказал он.
…
Оказывается, рояль может плакать так, словно у него есть сердце! Странно, что я не замечал этого раньше, хотя меня заставляли слушать музыку даже во сне… Я стоял под дверью, прижав ухо к замочной скважине, и моя решимость крепла с каждым мгновением. Проникновенный заключительный аккорд окончательно убедил меня в том, что я был прав, придя сюда. Я постучал в дверь.
- Илья? - удивилась, вставая из-за инструмента, Анна Стефановна. - Вот так встреча!.. Ну, здравствуй, заходи. Ты просто так или по делу?
Я промолчал. Я стоял и смотрел на госпожу Майер, потому что мне вдруг снова показалось, что мы были с ней знакомы давным-давно, ещё до больницы. Но ведь этого не могло быть! И тем не менее… Анна Майер… Откуда я вас знаю?..
- Что же ты молчишь? - удивилась Анна Стефановна.
Я стряхнул с себя оцепенение и, решив, что загадки подождут, перешёл к делу.
- Мне нужна ваша помощь, - сказал я. - Знаете, мне пришла мысль, что я, наверно, просто не умею играть. Пожалуйста, научите меня!
Совершенно неожиданно лицо госпожи Майер утратило приветливое выражение. Анна Стефановна выпрямилась и скрестила руки на груди.
- Это тебе зачем? - весьма прохладно спросила она.
Я опешил. Я ожидал совсем иной реакции…
- Видите ли, - растерянно забормотал я, - мне приходится играть балеринам, но у меня ничего не выходит. Все недовольны, и Ка… то есть, господин Томмсааре тоже, хоть он и молчит. Я, конечно, могу всё бросить, но другого концертмейстера у него нет… А я очень хочу ему помочь. Я понимаю, это для вас неожиданно, ведь раньше мне было всё равно, но теперь…
- Это правда? - Анна Стефановна всё ещё смотрела на меня недоверчиво.
- Анна Стефановна, ну что вы на меня так смотрите?! Вы же психиатр! Неужели, вы не видите, что я не вру?! - взмолился я.
- Я не психиатр, Илюша, - Анна Стефановна, вроде, немного успокоилась. - Я музыкант. В нашей лечебнице настоящих врачей двое: Ольга Васильевна и доктор Кузнецов. А я, как и многие другие, имею лишь свидетельство об окончании курсов первой медицинской помощи…
Я был потрясён.
- А доктор Томмсааре - неужели, он тоже не врач? Но как же он смог нас вылечить?
- Чудом, - улыбнулась Анна Стефановна; я не понял, шутит она или говорит серьёзно. - У нас тут много чудес происходит… Ну что, будем заниматься?..
Как оказалось, я пришёл очень вовремя. В тот же день господин Томмсааре объявил мне, что кружок хореографии откроется уже через неделю. Вид у доктора бы похоронный - как обычно, в последнее время. Я тешил себя мыслью, что он воспрянет духом, когда услышит мою новую потрясающую игру…
Но Анна Стефановна что-то не торопилась восторгаться моими успехами.
- Илья, о чём ты думаешь, когда играешь? - спросила она на одном из уроков. - Такое впечатление, что у тебя перед глазами не ноты, а Сертификат Гениальности!
Сертификат Гениальности… Давненько я не видел Шоу Вундеркиндов!.. Когда-то я был уверен, что рано или поздно приму в нём участие, а теперь так удивился, что не сразу нашёлся с ответом. Анна Стефановна истолковала моё молчание по-своему.
- Так-так! - нахмурилась она. - Я, всё же, была права! Вы пришли ко мне не потому, что хотели помочь господину Томмсааре…
- А почему? - удивился я.
- А потому, - буравя меня взглядом, ответила госпожа Майер, - что узнали: нашу лечебницу… скажем так, пригласили принять участие в ежегодном Шоу Вундеркиндов. Вот только интересно, кто же из врачей проболтался об этом пациенту?!
- Анна Стефановна! - воскликнул я. - Вот вы же и проболтались! Я впервые об этом слышу!
- Не верю! - Анна Стефановна скрестила руки на груди и отвернулась. - А, впрочем, всё к лучшему. Мне велено прислать на Шоу своих учеников. Новеньких брать нельзя, старых жалко. А ты вполне подойдёшь. Ты играешь, как механическое пианино. Так что, на шоу, среди других одарённых деток, ты придёшься ко двору!
Ух, как же я рассердился! Наверно, мои чувства очень ярко отражались на моём лице. Даже доктор Томмсааре при виде меня вышел из оцепенения и спросил, в чём дело. Я рассказал. Эстонец, выслушав меня, вскочил с кресла, чуть не опрокинув обеденный стол, ринулся к себе в комнату. Я услышал, как он вызывает по сети Анну Стефановну.
- Майер, вы не посмеете! - услыхал я его гневный голос. - Я никуда не пущу Илью!
- А я, Томмсааре, ни за что не пущу Наталью! - огрызнулась в ответ Анна Стефановна. - Зачем вы её выбрали?!
- Вы знаете распоряжение!
- Между прочим, лучшая в вашем классе вовсе не Наталья, а Тийна!
- Не трогайте мою сестру! Её это не касается!
- Как это не касается?! - вмешался грозный голос включившейся в дискуссию главврача Ольги Нечаевой. - Касается, ещё как! Мы не можем рисковать! Вы же знаете: мы висим на волоске! Мы должны доказать, что имеем право на существование! И мы пошлём лучших из лучших!
- НЕТ!
- Мы ничего не сможем доказать! Они уже решили нас закрыть! Мы просто выставим бедных детей на посмешище!..
- Ещё ничего не известно! Это наш последний шанс! Между прочим, ко мне поступило распоряжение прислать на шоу вас, Анна Стефановна, и вас, Каарел, и вас, доктор Кузнецов!
- Я-то тут причём?! - раздался голос Дяди Фила. - Идите вы, не поеду я никуда!
Врачи разругались до того, что перестали друг с другом разговаривать. Через недельку-другую они, конечно, помирились, но лучше от этого не стало. Словно тяжёлая чёрная туча нависла над нами. Даже погода изменилась: похолодало, зарядили мелкие, унылые затяжные дожди…
Анна Стефановна, разобравшись, наконец, в чём дело, чуть ли не со слезами просила у меня прощения. Говорила, что просто нервы не выдержали.
- Но неужели я действительно так плохо играю? - уныло поинтересовался я.
Она вздохнула:
- Ты не расстраивайся, в конце концов, не это в жизни главное…
Тийна так не считала.
- Мы должны отстоять нашу лечебницу, - говорила она. - И на этом шоу мы должны быть лучшими!
Все ребята, которых отобрали для поездки на "позорище" (так Анна Стефановна называла Шоу Вундеркиндов), были согласны с Тийной. И чем больше падали духом наши учителя, тем сильнее становилась наша жажда доказать им нашу любовь, а там - кто знает! - может быть, и победить…
Глава 12. На гастроли в преисподнюю
Условленный день настал. Рано утром мы, те, кто должен был ехать, стояли вместе с толпой провожающих перед Главными Воротами и ждали врачей. Они появились через четверть часа. Мы с удивлением глазели, как из повозки, запряжённой серым Паладином, выходит красивый мужчина в смокинге и подаёт руку прекрасной даме в вечернем платье. Минуту спустя мы признали в этой паре доктора Кузнецова и Анну Стефановну.
Дядя Фил, аккуратно причёсанный, с ровно подстриженной бородкой, казался не то графом, не то академиком. Анна Стефановна, сверкающая драгоценностями, выглядела по меньшей мере герцогиней. А вот господин Томмсааре каким был, таким и остался, разве что сменил свой затрапезный балахон на новый, без заплаток.
У главврача Ольги Васильевны были откровенно заплаканные глаза. Она не стала выходить из повозки. Госпожа Нечаева, наверно, хотела произнести напутственную речь, но вместо этого снова заплакала.
- Вот, посылаю вас, как овец к волкам, - произнесла она, вытирая слёзы совершенно мокрым платком.
- Да ладно тебе, Оленька, - проговорил Дядя Фил. - Не бойся. Не такие уж мы и овечки!..
Ольга Васильевна встревожено посмотрела на него и погрозила пальцем:
- Филипп!..
- А что я? - великолепный доктор развёл руками. - Постараюсь обойтись без жертв и разрушений, так уж и быть… Только пусть они первые не лезут!.. Да вот и Каарел всегда за мной присмотрит…
- Ну ладно! Долгие проводы - лишние слёзы… С Богом!..
Ворота бесшумно разъехались в стороны. Нашим взорам открылась поросшая травой лесная дорога…
- Вот интересно, - сказал я идущей рядом Тийне. - Два года назад, когда меня везли по ней, мне казалось, что я еду в тюрьму…
- А теперь тебе кажется, что ты покидаешь родной дом, - кивнула Тийна.
- Но ведь мы вернёмся! - сказал я. - И всё будет хорошо… Обязательно!..
Мы не спеша шли по лесу. Иногда кто-нибудь, забыв, куда мы идём и зачем, сворачивал с дороги по грибы. Наконец, мы вышли на шоссе. У меня слегка закружилась голова: я совсем отвык от шума и скорости автомагистрали. Неподалёку от того места, где наша дорога выходила на шоссе, стоял небольшой синий автобус. При виде него Тийна вдруг покачнулась и схватилась за меня.
- Что с тобой?! - перепугался я, поняв, что она теряет сознание; я осторожно усадил её на траву.
- Пропустите! - к нам сквозь толпу проталкивались врачи.
Эстонец тяжело уселся рядом с сестрой.
- Может, не поедешь? - с надеждой спросил он.
- Нет, - прошепталаТийна. - Я должна… Я должна, наконец, преодолеть свой страх…
Но, едва взглянув на автобус, она снова побледнела, как лепесток ромашки.
- Ты не поедешь! - заявил Эстонец.
- Пускай едет!
Все обернулись. Из лесу тихо вышла Надежда. Она посмотрела на нас и скорбно улыбнулась Эстонцу:
- А не то, кто же привезёт тебя обратно?
Анна Стефановна вздрогнула.
- Надюша, что же вы нас пугаете? - пролепетала она.
- А вы не бойтесь, - сказала Надежда. - Кирюша у нас святой!..
Сказала - и ушла обратно в лес. Дядя Фил с тяжким вздохом открыл походную аптечку.
- Ехать три часа, - бормотал он, набирая в шприц лекарство. - Сделаю три кубика, пожалуй… Как раз проснётся к приезду…