- Объясни им, по крайней мере, что такое страусовая политика, - монотонно говорила бабушка, - они не понимают.
- Прятать голову в песок, оставляя всё остальное на съедение врагу, - вот это что такое!
- На страусов клевещут! - несерьёзно крикнул, высунувшись в дверь, папа.
- "Боялись волновать"! - кричала я. - А двойки домой приносить - этого они не боялись?
Словом, я тогда раскричалась на весь дом, и нагоняй они получили изрядный.
А потом в школе произошло ЧП; не вам мне объяснять, что ЧП - это чрезвычайное происшествие.
И происшествие на самом деле было ЧП.
Тот же самый Славка, от великого ума должно быть, взял газету, поджёг её и сунул в парту, но не в свою, а в Павликову. Там начали гореть тетрадки и обгорела с одного боку Павликова шапка.
Тут уместно сказать несколько слов о шапках.
В эту зиму наши мальчишки просто с ума посходили из-за своих шапок. Пошла мода опускать козырёк ушанки на самый нос, так что смотреть можно было, только далеко откинув назад голову. Так они и ходили теперь, задрав головы и стараясь через козырёк и переносицу хоть что-нибудь разглядеть.
Меховые ушанки в тот год были у наших мальчишек в большой цене.
Именно такая меховая ушанка и обгорела с одной стороны, когда злосчастный Славка сунул в парту горящую газету.
Сын выхватил книжки и шапку, загасил пламя, и всё обошлось бы тихо, если, конечно, не считать того, что Славку сильно вздули, но тут, на беду, мимо двери проходила классная руководительница. А из парты ещё вырывался дым - там догорала какая-то бумажка.
Представляете, как рассердилась классная руководительница!
- Кто это сделал? - грозно спросила она.
- Не знаю, - сказал Павлик.
- Не знаю, - сказал Славка.
- Валя, - обратилась она к моей дочери, - ты что, тоже не знаешь, кто это сделал?
- Не знаю, - ответила Валя.
Все трое, конечно, сказали неправду. Славка знал, потому что сам сунул в парту горящую газету. Павлик знал, потому что не мог не видеть, как её туда суют. А дочь моя сидела сзади них, как раз за Павлом, и тоже, по всей вероятности, видела, как всё это произошло.
Но все трое сказали своё "не знаю".
И вдруг поднялась Таня Кузьмина, которая сидит на одной парте с моей Валей.
Таня дрожала с головы до ног, она вытянулась в струнку, лицо её было бледно ("Она очень нервная", - пояснила мне дочь, рассказывая всю эту историю).
- Зинаида Павловна, - сказала Таня дрожа, - газету в парту сунул Лобанов.
Лобанов - это фамилия Славки.
- Хоть один-то честный человек нашёлся, - заметила Зинаида Павловна и велела Славе следовать за ней.
Тогда вскочила Валя и диким голосом завопила, что Таня врёт, хотя, как вы сами понимаете, Таня говорила чистую правду.
И вот обе эти девчонки стояли друг против друга за одной партой, разъярённые, потрясённые, одна - это Таня - тем, что её несправедливо обвинили во лжи. А другая? Другая, моя дочь, не могла бы объяснить, почему она поступила именно так, а не иначе, но была разгневана и считала себя правой.
- Кто же это сделал? - спросила её Зинаида Павловна. - Кто же, если не Лобанов?
Валя смотрела на неё во все глаза - как я знаю эту её манеру смотреть во все глаза! - и ничего не отвечала.
- Я не думала, что ты умеешь так лгать, - холодно сказала ей Зинаида Павловна и ушла, уведя за собою Славку.
Ему предстоял весьма неприятный разговор с директором.
Лишь только за ними закрылась дверь, класс взорвался: все разом вскочили и разом закричали. Сперва ничего нельзя было понять, а потом оказалось, что одни считают правой Таню, а другие - моих ребят. Одни кричали: "Это не по-товарищески!" Другие: "С какой стати замалчивать?!" Спор разгорался с силой пожара, и вот наконец было выкрикнуто страшное слово "доносчица". Представляете, какой это был ужас?
В тот день мои дети прибежали домой страшно взволнованные. Они бурно защищались, доказывая свою правоту.
- А что нам было делать - доносить, да? - спрашивал сын.
- Пожалуйста, - сверкая глазами, говорила дочь, - мы с Павликом могли бы сказать, что отказываемся отвечать на такие вопросы, пожалуйста. Только вот что бы сказала нам на это Зинаида?
Конечно, это не очень почтительно, но ребята мои за глаза всегда называли Зинаиду Павловну просто Зинаидой, и я ничего не могла с ними поделать.
- Разумеется, это было бы невежливо, - задумчиво ответила я. - Хорошо, что вы так не сказали.
Мне хотелось, чтобы они утихли, пришли в себя и смогли бы спокойно во всём разобраться. Ведь когда кричишь, дрожишь и машешь руками, тогда ничего понять нельзя.
- Что у вас случилось? - спросил папа, входя в комнату. - Почему базар?
Он шёл к приёмнику, чтобы послушать последние известия. Ребята наперебой стали рассказывать ему классные происшествия.
- Нам говорят: "Ах! Ох! Вы солгали!" - рассказывали они. - Разве это справедливо?
- Конечно, - ответил папа, садясь к приёмнику.
- А что, разве мы должны были рассказать правду? - спросила дочь вызывающе.
Папа сидел и внимательно слушал последние известия.
- А почему бы и не сказать правды? - ответил он вдруг.
- Что, доносить, да? - вскинулась дочь. - Доносить?
Папа внимательно слушал сводку погоды.
- Ждут мороза, - сказал он, качая головой, - боюсь, будет гололёд. А почему бы вам, собственно говоря, и не сказать учительнице правды: что вы не можете ответить на её вопрос. Не считаете возможным.
- Но ведь это невежливо!
- Зачем же говорить невежливо? Можно сказать и вежливо.
- Зинаида Павловна обиделась, потому что не выносит, когда ей врут, - вмешалась я. Мне хотелось, чтобы в споре была представлена и другая сторона. - Однажды в Разговоре со мной по одному такому же случаю она сказала печально: "Я думала, что мне они могли бы не врать". Ведь она строгая, но добрая.
Папа встал, выключил приёмник и направился к двери.
- Я тоже не терплю, когда мне врут. Но ради справедливости я хочу сказать вот что. Да, они все трое - и Славка, и Валя, и Павлик - солгали. Все трое они сказали одно и то же "не знаю" по одному и тому же поводу, одному и тому же человеку. И всё же солгали они по-разному. Один из них должен был говорить про себя, то есть сознаться, а двое других говорить о нём, если хотите, можно сказать и так: доносить на него. Намерения-то у них были разные - вот что. Один хотел спрятаться за ложь, а другие старались ею выручить товарища. Есть разница… - Папа стоял уже у двери. - Одно могу сказать, - прибавил он, - меньше всего я хотел бы, чтобы дети наши встали и сказали хором: "Это сделал Славка".
И он исчез за дверью своей комнаты.
Но мне показалось, что в головах наших ребят ещё не всё стало по своим местам. Ведь спор, который разгорелся в классе, ещё не был решён.
- Постой, постой, - сказала я вслед папе. - Не уходи. Я хочу знать, что ты думаешь о поступке Тани Кузьминой?
- Нечего о ней и говорить, - хмуро сказал сын. - Доносчица она, доносчица и есть.
- Доносчица? - живо спросил папа из своей комнаты. - Ну, во-первых… - Он снова появился в дверях. - Во-первых, давайте условимся, что мы понимаем под словом "донос". И тогда уже - во-вторых - посмотрим, подходит ли поступок Тани под понятие доноса.
Вы помните, что наш папа - очень умный - всегда так умно выражает свои мысли.
- Итак, во-первых, - продолжал папа, - что такое донос?
- Донос - это когда один про другого сообщает что-то плохое, - нерешительно сказал сын.
- Плохое - это правильно, - одобрил папа. - Про хорошее не доносят.
- Ну, это вы совсем не то говорите! - вмешалась я. - Разве вы не помните того доносчика, который выдал фашистам, где скрывается женщина-врач?
- Да, и это верно, - быстро сказал папа. - Тогда сформулируем следующим образом: доносят о том, за что так или иначе наказывают. Пойдёт?
С этим мы согласились.
- Может быть, скажем так: донос - это когда о человеке сообщают что-нибудь, что служит ему во вред? - вставила я.
И с этим все согласились.
- Ну вот: Славку должны наказать, это было ему во вред, значит, Танька - доносчица… - удовлетворённо заявил сын.
- Постой, - остановил его папа. - Представим себе такую историю. Вот предположим… Да что тут выдумывать, вспомним "Остров сокровищ" Стивенсона. Корабль отправился в плавание. Герой, мальчик - как его зовут, не помню, - залезает в бочку, чтобы достать единственное оставшееся там яблоко, и, сидя в бочке, случайно подслушивает разговор, из которого узнаёт о готовящемся пиратском мятеже. Этот мятеж грозит гибелью всем хорошим людям на корабле, и мальчик тотчас сообщает обо всём капитану. Можно ли его поступок назвать доносом?
- Или другой случай, - подхватила я. - Вы помните, наш Кудлатыч увидел ночью, как какие-то бандиты напали на человека и сейчас же побежал звать милицию: именно для того, чтобы бандитов схватили и покарали. Разве мы назовём это доносом? Нет ведь, правда?
- Но это же совсем другое дело! - воскликнула дочь.
- Значит, важно понять, - продолжала я, - почему человек "доносит" плохое о другом, потому ли, что он вынужден это сделать и у него нет другого выхода, или потому, что ему так захотелось.
- Или было выгодно, - подхватил папа. - Как правило, доносчик доносит из самых скверных побуждений: или для того, чтобы отомстить, или для того, чтобы выслужиться перед начальством, или для того, чтобы получить награду…
- Всё равно я с Танькой никогда разговаривать больше не стану! - пылко воскликнула дочь.
- Это твоё дело, - спокойно ответил папа, - но всё-таки понять, почему она так поступила, мы с тобой обязаны.
- Сколько бы её ни защищали… - начал сын.
- А я её и не защищаю, - ответил папа, - она поступила неправильно, и всё-таки я хочу понять, почему она так поступила.
- Как вы думаете, - спросила я, - такой она человек, чтобы выслуживаться перед учительницей?
Дети переглянулись. По их лицам я поняла, что нет, Таня не такой человек.
- Тогда почему же она так сделала? Может быть, она хотела за что-нибудь Славке отомстить?
- Вот уж нет! - воскликнула Валя. - У неё никогда никаких дел со Славкой не было. Ей и разговаривать-то с ним не о чем. Всё про футбол да про футбол?..
- Тогда почему же?
Ребята молчали. Папа, решив, что разговор исчерпан, вновь отправился в свою комнату - работать.
- Вообще-то Таня справедливая, - нерешительно сказала дочь.
- Ну, а если она справедливая, то, может быть, ей стало невмоготу видеть, как Славка трусит и старается за вас спрятаться?
Ребята снова переглянулись. "Кто её знает", - выражали их лица.
- Я вам вот что скажу, - начал папа, снова появляясь в дверях. Как видно, ему не работалось, он всё ещё думал о нашем разговоре. - Я вам вот что скажу. Может быть, Таня и возмутилась трусливым и лживым поведением Славки, но со своими разоблачениями ей лучше было бы подождать. Если бы она подумала, она, наверно, поступила бы по-другому. Вот, например, если бы в нашем КБ…
Я не знаю, нужно ли мне объяснять вам, что КБ - это значит конструкторское бюро. Наш папа работает начальником одного такого КБ. Там инженеры-конструкторы конструируют машины, а чертёжники-конструкторы делают чертежи этих машин. Потом эти чертежи пошлют на завод, и рабочие по ним станут делать детали.
- Вот если бы в нашем КБ, - продолжал папа, - кто-нибудь сделал ошибку, я не побежал бы к нашему директору об этом доносить, я просто указал бы человеку на его ошибку, вот и всё. Но если бы, предположим, кто-нибудь из чертёжников не просто ошибся, а схалтурил бы - по лени, по равнодушию или небрежности сделал неверный чертёж, - я тоже не побежал бы к директору, а сказал бы этому чертёжнику в глаза всё, что я о нём думаю. И даже если бы он меня не послушался, я и то не стал бы обращаться к начальству: я собрал бы всех наших товарищей и при них сказал бы этому чертёжнику, что я о нём думаю. И поверьте, к директору мне бы уже идти не пришлось.
- И прошу отметить, - сказала я, - что Таня не побежала шептать учительнице наедине, а встала перед всем классом.
- Было бы лучше, если бы она встала перед всем классом, когда учительницы в классе не было, - заметил папа и ушёл к себе уже окончательно. Впрочем, нет, опять не окончательно. В дверях он обернулся. - А самое лучшее, - сказал он, - было бы, если бы встал Славка и сказал: "Это сделал я". Тогда и разговаривать было бы не о чем.
И он в самом деле ушёл.
Я оделась и отправилась разговаривать с Зинаидой Павловной. Я застала её в учительской одну. Рядом с ней высилась груда тетрадей, которые она проверяла.
С первых же слов я увидела, что она всё понимает - кто в этой истории прав, а кто виноват.
- Положение Тани Кузьминой стало трудным, - сказала она, - многие в классе её осуждают. Как видно, придётся нам созывать классное собрание и всем друг с другом объясняться - кто прав, а кто виноват. Славке, конечно, от ребят сильно достанется. Вся эта история, сказать по правде, меня не очень беспокоит. Гораздо больше другое беспокоит меня в наших ребятах. Я не могу видеть, когда они бывают развязными, грубыми, нахальными. На нас с вами лежит обязанность их воспитания, а хорошо ли мы с вами их воспитываем? Хорошо ли они ведут себя дома, в школе, на улице?
Она подумала немного и сказала:
- Кстати, у нас в городе происходят престранные вещи. Вы слышали, что случилось на днях в ресторане?
- Я ничего не слышала.
- Ну вот видите, - грустно сказала она.
Мне очень хотелось спросить у неё, что же случилось на днях в ресторане, но тут зазвонил телефон. К тому же около Зинаиды Павловны лежала огромная груда тетрадей, и я поняла, что мне лучше уйти. Ведь ей за этими тетрадями сидеть до поздней ночи.
Как раз в этот вечер повалил снег. Я шла белыми улицами и смотрела, как огромные хлопья заносят следы прохожих. На заборах, на деревьях, на всех выступах - на карнизах и подоконниках - навалило столько снегу, что он еле держался, то и дело срываясь вниз.
И я сама шла, как снежная баба.
Я шла и думала о том, как всё непросто на свете. Ну, прямо ни одного слова нельзя сказать не подумав. Даже иногда и думать устанешь. Но что поделать - приходится.
Нельзя же в самом деле говорить не думая. На то у нас и голова на плечах, как любят повторять в нашей семье.
Однажды днём, после обеда, мы все вместе сидели дома. Я работала в столовой, папа у себя в комнате, дети сидели неподалёку от меня и учили уроки. Ральф лежал в углу на своём месте.
Только бабушки не было дома, и все мы немного волновались, потому что на улице был гололёд. Утром мы всей семьёй уговаривали её не выходить из дому, но она сказала, что ей во что бы то ни стало нужно купить себе новые туфли: старые совсем развалились, а найти себе по ноге она никак не могла. Сколько уж перемерила в разных магазинах…
Темнело - зимою ведь рано темнеет.
Я отлично помню, как шёл тогда разговор.
- Всё-таки я и сам не понимаю, - сказал вдруг сын, откладывая в сторону ручку, - как это понять, когда можно врать, а когда нельзя.
- И определять нечего: никогда нельзя, - сказал папа, проходя из своей комнаты в ванную, - железное правило.
- Но ведь вы же нам сами всё время говорите про исключения, - возразил сын. - Так вот: как же мне узнать, когда исключения, а когда - нет?
- На то у тебя и голова на плечах, - ответил папа, идя обратно из ванной в комнату. - Бывают редкие случаи, когда можно и даже нужно сказать неправду…
- Когда-то это называлось "святая ложь", - вставила я, - или "ложь во спасение".
- Ну да, когда кого-нибудь надо спасти, - сказал папа, задерживаясь в дверях. - Вот, например, врач говорит смертельно больному, которого вылечить уже нельзя, что он выздоровеет. Зачем он это делает? Чтобы спасти человека от напрасных мучений - ожидания смерти. Но, во-первых, таких случаев очень мало. Очень, очень мало. И во-вторых, в каждом таком случае нужно хорошенько подумать - могу я солгать или нет? А вообще-то и рассуждать нечего: нельзя лгать, и всё.
И он скрылся за дверью.
В это время в передней послышался звук поворачиваемого ключа. Это пришла наша бабушка. Но замок, как часто с ним случается, заело, и она никак не могла его открыть. Наконец она вошла - седая, черноглазая и румяная с мороза.
- Ну как? - спросили мы её. - Купила себе туфли?
- Да, - ответила бабушка почему-то очень тихо и нерешительно.
- Плохие они, что ли? - спросил папа, выглядывая из своей комнаты.
- Нет, - ещё тише ответила бабушка.
Мы долго её расспрашивали, пока не узнали, что с нею произошло.
Бабушка зашла в один магазин, в другой и нигде не нашла туфель себе по ноге.
И вот когда она выходила из третьего магазина, к ней подошёл какой-то человек и сказал хриплым голосом:
- Вам туфелек не нужно? Хорошие продам. Как раз для пожилого человека.
Если бы наша бабушка была не такая рассеянная, она бы сразу обратила внимание на то, что физиономия у человека очень противная и что с ним лучше дел не иметь. Но бабушка, взглянув на него, отметила только, что у него одна бровь растёт выше другой. И ещё, что ему когда-то делали операцию на шее - был виден след хирургического шва. И что операцию сделали плохо.