- По-моему, семилетнему мальчику лучше и разумнее не менять часто игрушки, а какое-то время все свое внимание сосредоточивать на одном, а то он станет слишком нервным, если будет хвататься за все сразу.
- Извини, я об этом не подумала, - озадаченно пролепетала госпожа Бартолотти.
Но потом она все-таки положила в угол между окном и дверью в прихожую все купленные игрушки. И куклу, которая умела говорить "мама", тоже. Конрад посмотрел на куклу и спросил:
- Это мне?
Госпожа Бартолотти кивнула.
- Но я же семилетний мальчик! - сказал он.
- Разве кукла, которая умеет говорить "мама", плохая игрушка для семилетнего мальчика? - спросила госпожа Бартолотти.
- В куклы играют семилетние девочки, - объяснил Конрад.
Госпожа Бартолотти подняла с пола куклу и сказала:
- Жалко, она такая красивая!
Она поправила белокурые волосики куклы, пощекотала животик и решила подарить ее девочке, которая жила этажом ниже. Девочку звали Кити.
Конрад ставил кубик на кубик. Он строил высокую башню.
- Слушай, Конрад, - начала госпожа Бартолотти. - Мне надо немного поработать. Выткать хотя бы три сантиметра ковра. Ты останешься тут или пойдешь со мной в рабочую комнату? Тебе, наверно, скучно будет одному?
Конрад как раз начал строить вторую высокую башню.
- Нет, спасибо, - ответил он, - Я останусь тут. Я так и думал, что у вас есть какая-то профессия и вы работаете. Нам сказали, что большинство матерей теперь работают. И что есть дети, которые живут у бабушек или ходят в сад, и что есть еще и так называемые "замкнутые дети".
- О господи! - тихо пролепетала госпожа Бартолотти, еще более озадаченная.
Она пошла в рабочую комнату, села к станку и принялась вплетать в ковер ярко-красные, бледно-сиреневые и ядовито-зеленые нитки, совсем забыв об удивительном мальчике, который сидел в углу её гостиной. Когда госпожа Бартолотти ткала ковры, то всегда думала только о них и больше ни о чем. Может, поэтому они и выходили у неё такие красивые.
А раз госпожа Бартолотти думала только о ковре, то она и не замечала, как быстро проходит время. Вдруг, перед ней появился Конрад. Госпожа Бартолотти глянула сначала на мальчика, потом на часы и увидела, что уже вечер.
- Господи, ты, наверно, голодный! - испуганно воскликнула она.
- Только немного, - ответил Конрад. Он объяснил, что пришел совсем не потому. Он хотел петь, но, к сожалению, не имел никакого представления, что поют семилетние мальчики. К этому он совсем не подготовлен. Или, может, его и готовили, а он был не очень внимательным.
Госпожу Бартолотти его слова заинтересовали.
- Скажи-ка, а как же тебя готовили? Как это происходит. И кто тебя готовил? - спросила она.
Конрад молчал.
- У тебя там был учитель? Или тебя готовили рабочие? А ты все ли время был такой сморщенный? Извини, я хотела… хотела сказать… такой сухой, как до питательного раствора?
Конрад продолжал молчать.
- Тебе неприятно об этом говорить?
Наконец он сказал:
- Я должен говорить об этом только в случае крайней необходимости. А это крайняя необходимость?
- Нет, такой необходимости нет! - ответила госпожа Бартолотти.
Потом начала вспоминать, что она пела в детстве.
Самой первой она вспомнила песенку: "Кто прикатил на вокзал этот сыр?" - но больше не знала ни одной строчки. Тогда вспомнила: "Мой попугай, господин, ест только марципаны" - и снова дальше забыла.
Потом госпожа Бартолотти вспомнила:
А вот идет Лолита,
Вся в шелках летом,
Вся в мехах зимой,
сладкая, как изюм.
Но вдруг спохватилась, что все это не детские песенки, а модные куплеты, которые взрослые пели, когда она сама была еще ребенком. Наконец она вспомнила настоящие детские песенки: "На озере Чад двенадцать девчат купают утят", "А на дне, а на дне ловит баба окуней", "В кондитерской я и ты съедим все торты".
Госпожа Бартолотти допевала одну песенку и начинала другую, и становилась все веселой. Запела она также "Солдаты за погребом стреляют горохом".
А когда завела песню про господина Маера и его тетку и дошла до слов: "Приплелся господин Маер ночью домой", то заметила, что Конрад все больше бледнел. Но подумала: "Следующий куплет еще смешнее, он его наверняка развеселит". Поэтому запела:
И в миг на канистре
вверх он взлетел.
Подумали французы:
"Наверно, цеппелин!"
Быстро за винтовки
схватились они,
и выстрелами сбили
сердешному штаны.
Конрад побелел, как стена. Госпожа Бартолотти увидела, как он побелел, и, чтобы отвлечь его, запела: "Сидит господин в туалете, играет марш на кларнете".
Тогда Конрад заплакал.
- Конрад, что случилось? - Госпожа Бартолотти вскочила со скамеечки, вытащила платок из кармана штанов и вытерла мальчику слезы.
Он, всхлипывая, произнес:
- Я плачу, потому что не знаю, что мне делать. Семилетний мальчик должен внимательно слушать, когда его мать что-то говорит, рассказывает или поёт. Но семилетний мальчик должен немедленно перестать слушать, когда говорят, рассказывают или поют что-то непристойное.
- Разве я пою что-то непристойное? - перепугалась госпожа Бартолотти.
Конрад кивнул. Госпожа Бартолотти поклялась, что никогда больше не будет говорить и петь ничего неприличного. И Конрад перестал плакать.
Неожиданно в дверь позвонили. Не так, как звонят разносчики денежных переводов или пожарники, а легонько, трижды кряду, как звонил аптекарь Эгон. И правда, была суббота, день их дружбы.
- Ох, это Эгон, я совсем забыла о нем! - воскликнула госпожа Бартолотти и бросилась к дверям. По дороге она ударилась локтем о шкаф, который стоял в прихожей, и хотела выругаться, но сдержалась, чтобы Конрад снова не заплакал.
Господин Эгон был в черном костюме и сером галстуке. В руке он держал букет фиалок.
- У меня есть два прекрасных билета в оперу, - сказал он.
- А у меня есть приемный ребенок, - ответила ему госпожа Бартолотти.
- Второй ряд, первый ярус, середина… - продолжал господин Эгон, но вдруг замолк, вытаращив глаза на госпожу Бартолотти, и спросил. - Как? Что?
В этот момент в прихожую зашел Конрад. Он подошел к господину Эгону, поклонился ему, подал руку и поздоровался.
- Добрый день, господин!
- Это мой сын, - произнесла госпожа Бартолотти. - Ему семь лет, и звать его Конрад.
Господин Эгон побледнел. Еще сильнее, чем Конрад от непристойных песенок. Госпожа Бартолотти почувствовала, что ему надо объяснить. Но не хотела ничего объяснять перед мальчиком, поэтому сказала:
- Конрад, лапочка моя, наверно, по телевизору показывают детскую программу.
- Вот хорошо! - сказал мальчик и резво побежал в гостиную.
Госпожа Бартолотти крикнула ему вслед:
- Сначала вытащи верхнюю кнопку, потом нажми третью снизу, затем…
- Спасибо, я знаю! - крикнул Конрад из гостиной. - Нас учили пользоваться телевизором!
Госпожа Бартолотти пошла с гостем на кухню, дала ему сигару, другую взяла себе, поставила воду для кофе и начала рассказывать о своем приключении. Когда вода закипела, она закончила рассказ, но даже когда она разлила кофе в чашки, господин Эгон еще не поверил ее словам. Убедила она его только тогда, когда показала пустую банку, пустой пакетик из-под питательного раствора, документы и письмо.
- Какая скверная история, - сказал господин Эгон. - Очень скверная.
Госпожа Бартолотти кивнула. И ее гость внимательно смотрел на черные блестящие носы своих лакированных туфель.
- Вы все тут? - послышался в гостиной голос из телевизора.
- Да-а, - нерешительно произнес Конрад, и по меньшей мере сто детских голосов в телевизионной студии крикнуло: - Да-а!
Господин Эгон по-прежнему не сводил глаз со своих туфель.
- Скажи же еще что-нибудь, Эгончик, - попросила госпожа Бартолотти.
- Отошли его назад, - тихо произнес господин Эгон.
- Как тебе не стыдно! - сказала госпожа Бартолотти еще тише, схватила его за руку, вытащила из кресла и повела через кухню и прихожую к дверям гостиной. - Посмотри, - прошептала она.
Господин Эгон заглянул в гостиную и увидел на экране пластмассового крокодила с зеленой чешуей, красными блестящими глазами и синим хвостом, который подкрадывался к невинному, беззаботному мальчику в красной шапочке. У мальчика была деревянная голова.
А на стуле перед телевизором господин Эгон увидел Конрада в голубой шапочке с золотым колокольчиком. Глаза у него были широко распахнуты, рот раскрыт, уши красные, как свекла, русые волосы, которые выбились из-под шапочки, взлохмачены, а указательный палец правой руки прижат к кончику носа. Необычайно красивый, милый, беззащитный ребенок.
- Ну? - спросила госпожа Бартолотти.
- Нет, - пробормотал господин Эгон и сокрушенно покачал головой, - Этого мальчика нельзя отсылать назад!
- Конечно же! - произнесла госпожа Бартолотти.
На экране мальчик с деревянной головой в красной шапочке, который оказался не таким беззаботным, убил пластмассового крокодила и сто детей в студии заверещали, как обезьяны. Конрад убрал палец от носа и сказал:
- Бедный крокодил, бедненький, как мне тебя жалко!
Потом поднялся и выключил телевизор. Еще не успел крокодил выпрямить все четыре лапы, как изображение исчезло.
- Тебе такое не нравится? - спросил господин Эгон. (Он в детстве тоже не любил таких представлений).
- Надо сочувствовать животным! - ответил Конрад.
- Но это же Крокодил, Конрад! - воскликнул госпожа Бартолотти. - Крокодил - плохое животное, он ест людей со всеми косточками и потрохами!
- Этот крокодил в телевизоре хотел только спать, - возразил Конрад. - А этот в красной шапочке разбудил его, потому что вопил во все горло.
- Но ведь крокодил подло подошел сзади! - воскликнула госпожа Бартолотти. (Она в детстве очень любила такие представления).
- По-моему, животные не знают, что означает подло подойти сзади, - сказал Конрад.
- Да, но… - пробормотала госпожа Бартолотти.
- По местности, где живут хищные звери, этот, в красной шапочке, вообще должен ездить только в закрытой машине, - сказал Конрад. - Так намного безопаснее и для крокодила, и для него самого.
- Да, но… - снова пробормотала господин Бартолотти.
- Никаких "но"! - воскликнул господин Эгон, и в голосе его зазвенела бурная радость. - Ни каких "но"! Мальчик правду говорит! Вообще он, для своего возраста, необыкновенно умен!
Господин Эгон смотрел на Конрада с большой благосклонностью. Раньше он никогда не смотрел на детей с большой благосклонностью, не смотрел даже просто с благосклонностью.
Но благосклонность переросла в восторг, когда мальчик спросил:
- Скажите, пожалуйста, а не пора ли уже идти спать?
- Ты устал? - спросила госпожа Бартолотти.
- Дело не в этом, - ответил Конрад. - Дети редко бывают уставшими, когда им пора идти спать.
О том, когда детям надо идти спать, госпожа Бартолотти знала так же плохо, как и о том, когда им можно есть мороженое. Она лишь помнила, что ребенком вопила, как сумасшедшая, когда её посылали спать, а потом долго всхлипывала в постели. Поэтому сказала Конраду:
- Сиди, сколько тебе захочется. Ты сам заметишь, когда захочешь спать! - На этом слове госпожа Бартолотти вспомнила, что детская кровать, которую она купила, еще не привезли, и добавила: - С тобой все ясно. Ты пойдешь спать, когда привезут кровать.
И Конрад согласился на это.
Конраду до сих пор не хотелось спать по-настоящему.
- Может, съешь конфет? - спросила госпожа Бартолотти.
- Сладости вечером, перед сном, очень-очень вредны, - ответил он.
Но госпожа Бартолотти все равно поднесла ему ко рту шоколадную конфету с малиновой начинкой и миндалем. Она держала ее перед губами Конрада до тех пор, пока он не раскрыл их, потом быстро засунула конфету ему в рот.
- Ты, Берточка, ничего не понимаешь! - упрекнул ее господин Эгон. - Мальчик разумнее тебя, знает, какой вред сладости приносят зубам. Рад, что у тебя такой ребенок!
Госпожа Бартолотти пробормотала что-то похожее на "глупости". Она внимательно вглядывалась в лицо Конрада, хотела не пропустить тот момент, когда он засияет от удовольствия, - ведь конфета была на удивление вкусная. Однако лицо у мальчика не засияло, а наоборот, помрачнело. Он доел конфету и сказал:
- Спасибо, конфета вкусная, но мне тяжело.
- Пустяки, - засмеялась госпожа Бартолотти. - От маленькой конфеты не бывает тяжело в животе. Чтобы было тяжело, надо съесть их целый мешок!
Конрад покачал головой и объяснил, что ему от конфеты тяжело не в животе, а на душе, поскольку есть конфеты перед сном запрещено. Ему, сказал он, всегда тяжело от того, что запрещено. Это в нем заложено. Он с грустью сказал, что до сих пор всегда гордился, когда после нарушения запретов ему было тяжело, ведь один из самых важных учебных предметов, которые они проходят в отделе окончательной обработки.
- Это называется "чувство вины", - пояснил Конрад, - и уже готовые дети, которые этого не усвоили, вообще не выходят с фабрики.
Сказав это, он испуганно замолк, потому что не имел права говорить о фабрике, если для этого не было крайней необходимости.
- Какой ужас! - пробормотала госпожа Бартолотти.
Зато господин Эгон воскликнул:
- Такого чудесного мальчика я сроду не видел! Если бы все дети были такие, я бы давно завел себе дочку или сына! Такой воспитанный, ласковый, учтивый, вежливый семилетний мальчик - просто сокровище!
- Эгончик, ты глупый, - сказала госпожа Бартолотти.
Но господин Эгон не слушал её, он восторженно рассуждал о добродетелях Конрада.
Господин Эгон говорил еще долго, не замолк даже тогда, когда наконец-то привезли детскую кровать. Говорил, пока госпожа Бартолотти натягивала наволочку на подушку, пока она застилала простынею матрас, пока она заправляла в пододеяльник самое красивое и самое легкое свое одеяло. Говорил все время об одном и том же: что такой чудесный, воспитанный, послушный ребенок, как Конрад, - большая редкость и что такой ребенок требует присмотра, особенного ухода, которое ему не может дать госпожа Бартолотти.
Госпожа Бартолотти кивала, ведь, взбивая подушку и заправляя постель, она не очень прислушивалась к его словам. Но когда она уловила в этой длинной речи трижды произнесенные через короткие промежутки слово "отец"", то перестала кивать. Она крикнула ему:
- Минуточку, Эгончик!
Потом затащила кровать в спальню, вернулась, села напротив господина Эгона в кресло-качалку и спросила:
- Скажи мне, Эгончик, что ты плел об отце?
- Мальчику непременно нужен отец, - ответил господин Эгон.
- У него же он есть! - воскликнула госпожа Бартолотти. - Об этом написано в метрике! Его отец - Конрад Август Бартолотти!
- Если Конрад Август Бартолотти его отец, - возразил господин Эгон, и на лбу у него появились четыре глубокие морщины, - Пусть он немедленно возвращается и берет на себя воспитание этого чудесного ребенка! Это его обязанность.
Услышав такое, госпожа Бартолотти рассердилась.
- Мне не надо никакого Конрада Августа Бартолотти! - Я когда-то послала его к чертовой матери, и туда ему и дорога, пусть там сидит!
- Если так, то должен кто-то его заменить, и я… - начал господин Эгон, но не закончил, потому что на пороге появился голый Конрад и спросил, где бы он мог бы умыться и есть ли в доме для него зубная щетка.
Зубной щетки для Конрада в доме не было.
Но госпожа Бартолотти, вздохнув, решила, по крайней мере, вытащить из умывальника джинсы и пуловер, чтобы мальчик мог умыться.
- Подожди минутку, - сказала она, - Я сейчас уберу в ванной комнате.
И она еще трижды вздохнула. Ей было жалко себя, ведь уборку она считала самой худшей работой в мире.
Когда она вернулась в гостиную, господин Эгон и Конрад сидели рядом и улыбались.
- Я уже его отец, - заявил господин Эгон. - Конрад согласился на это.
Мальчик кивнул. Госпожа Бартолотти взглянула на Эгона, потом на Конрада и, вздохнув, сказала:
- Ну что ж, мне все равно…