Не оборачиваясь, она помахала мне рукой: уходи, мол.
И я постучал опять.
На этот раз обе ее руки одновременно взлетели выше плеч. И обе упали на клавиши. Она обернулась. Медленно. На ее лице было такое выражение… в общем, если бы она потянулась за одним из остро заточенных карандашей, торчащих в узелке у нее на голове, я бы кинулся бежать со всех ног.
– Ну что там еще? – спросила она.
– У меня счет, – сказал я. – Двадцать два семьдесят восемь.
Не забывайте, мы говорили сквозь стеклянную дверь, так что все это выглядело немножко странно. Я как будто обращался сквозь стекло к обитателю тюремной камеры или вроде того.
– Запиши мне в кредит, – ответила она. И повернулась к машинке, чтобы расцепить рычажки, которые заклинило в одну кучу.
– Не могу, – сказал я. – Мистер Спайсер велел принести наличные.
Она продолжала возиться с машинкой.
– Миссис Уиндермир, – окликнул я.
– Гр-р, – сказала она. Думаете, я вру? Так и сказала: "Гр-р". Потом встала, взялась за ручку двери – ручка, между прочим, тоже была стеклянная – и распахнула ее одним махом. – Иди разбери мне рычажки, – велела она. – А я принесу деньги.
Я вошел в комнату. Она была больше, чем я думал. Ее стены все расступались и расступались, и вдоль каждой тянулись книжные полки из темного дерева до самого потолка, и каждая полка была битком набита книгами. Посреди комнаты – круглый столик, заваленный книгами. А еще темный диван с целой горой книг. На полу тоже громоздятся целые штабеля книг, опирающиеся друг на дружку. И по бокам ее стола, и перед столом – везде сплошные книги. Никогда бы не поверил, что у одного человека может быть столько книг. Я взял одну со стола и понюхал ее страницы. Пахло старой бумагой.
Я стал разбирать сцепившиеся рычажки. Очень скоро я сообразил, что надо отковыривать их по одному и не бояться, что испачкаешь руки. После этого дело пошло быстро, и когда миссис Уиндермир вернулась, я уже почти справился. Она бросила мне двадцать пять долларов.
– У меня сдачи нет, – сказал я.
– Неважно, – ответила она. – Лишнее можешь прокутить. Накупи себе кучу ненужных вещей. Закажи билет в Монте-Карло. Делай что хочешь, только уйди с моих глаз. И оставь в покое мою машинку! А то перемажешь тушью все вокруг.
Она отпихнула меня от машинки и к тому моменту, как я потихоньку выбрался из комнаты с двадцатью пятью долларами, похоже, совсем забыла о моем существовании.
Два доллара и двадцать два цента. За сегодняшний день я один-единственный раз получил чаевые, зато очень неплохие. Знаете, сколько всего можно купить на два доллара двадцать два цента? У меня никогда не было столько денег. Два доллара двадцать два цента!
Может, именно потому, что я думал об этих двух долларах и двадцати двух центах, я повернул в коротком коридоре не в ту сторону и очутился в другой комнате, куда раньше не заходил. Она была вся светло-голубая, с белой мебелью и белым камином, по бокам которого сидели маленькие каменные львы, а на темном столе посередине стояла еще одна ваза с розами, только эти были не красные, а розовые.
А над камином висела огромная картина с птицами. Такой же величины, как та, с Полярной Крачкой. И тоже нарисованная Джоном Джеймсом Одюбоном. Это я сразу понял.
Но птицы на ней были другие. Одна была матерью. Еще две плыли куда-то по своим делам, даже не глядя на нее. И была еще одна маленькая – наверное, птенец. Судя по его виду, он хотел поплыть туда же, куда плыли две другие птицы, а может, и не хотел. Во всяком случае, он боялся пробовать. А его мамаша? Она повернула голову назад почти настолько, насколько ей позволяла шея, и смотрела куда-то далеко, за рамку картины. Смотрела на какое-то место, куда хотела отправиться, но не могла, потому что ей было совестно бросать всех остальных.
А позади нее росли цветы.
Скоро машинка миссис Уиндермир снова начала стучать и звякать, а я все стоял перед картиной и смотрел. Этот несчастный птенец совсем не знал, что ему делать. Картина была спрятана за стеклом, и я протянул руку и потрогал его.
Холодное.
Через какое-то время я снова вернулся на кухню, вышел оттуда наружу, запер за собой дверь и спрятал ключ в том же самом секретном месте, куда никому не придет в голову заглянуть. Потом вытер свои чернильные руки о траву и покатил тележку обратно в "Спайсерс дели".
Когда я вкатил тележку в магазин, мистер Спайсер посмотрел на часы, а потом на меня, как будто я нарочно потратил время зря.
– Ну что, видел миссис Уиндермир? – спросила Лил.
– Ага, – сказал я. И отдал мистеру Спайсеру двадцать пять долларов. Он пересчитал их, отнес в кассу и вручил мне мои чаевые.
– Недурно, – сказал он.
Я кивнул.
– И как? – спросила Лил.
– Что "как"? – спросил я.
– Я плачу жалованье каждую вторую субботу, – сказал мистер Спайсер.
– Понятно. – Я все еще держал в руке свои два доллара двадцать два цента. – Все нормально.
Знаю. Я придурок.
– Так что там случилось-то? – спросила Лил.
И тут мистер Спайсер все-таки угостил меня кока-колой.
Теперь-то я знал, что делать с кока-колой, если она по-настоящему холодная!
И я это сделал. Все, кроме отрыжки, потому что мистер Спайсер стоял прямо передо мной.
– Да ничего, – сказал я, когда закончил.
– Тощий хулиган, – сказала Лил.
Я отдал ей бутылку.
А отрыжка у меня получилась, когда я вышел на улицу. И очень даже приличная. Думаете, я вру? По крайней мере, птицы с кленов взлетели.
* * *
Я положил два доллара двадцать два цента себе в карман и пошел в библиотеку. Миссис Мерриам взглянула на меня, а потом вернулась к своим делам, чтобы дать мне понять, какая я букашка в глазах Ее Величества.
Ну и что? Что с того? Очень мне нужно ее внимание! Я просто зашел в библиотеку, чтобы посмотреть, могу ли я нарисовать этот клюв правильно, хотя и так было понятно, что не могу, раз я вообще не рисую. Как я и сказал мистеру Пауэллу.
И что с того?
Я поднялся на второй этаж. Там горел свет. Мистер Пауэлл так и не стал переворачивать страницу, и книга все еще была открыта на картине с Полярной Крачкой.
Но кое-что изменилось. На стеклянной витрине лежали три больших чистых листа бумаги. А рядом пять цветных карандашей: серый, черный, зеленый, синий и оранжевый. Темно-оранжевый. Все заточенные. А еще ластик. Поджидали меня, как будто я их заказал.
Я провел ладонью по стеклу над Полярной Крачкой. А после ушел. Ничего не тронув, потому что я вообще не рисую. Помните?
* * *
Вечером, за ужином, отец спросил меня, начал ли я работать.
Я кивнул.
А деньги получил?
Чаевые.
Чаевые? И все? Только чаевые? А жалованье за день?
Я сказал ему, что мне будут платить каждую вторую субботу.
Он обозвал меня лопухом, а потом они с братом принялись смеяться надо мной, точно такого придурка днем с огнем не найдешь. Точно не видать мне этих денег как своих ушей. Точно проку от меня примерно столько же, сколько от резинового костыля.
А мать отвернулась и стала смотреть в окно, куда-то далеко.
* * *
На следующей неделе я натыкался на Лил три раза. И первые два выглядел как придурок.
В первый раз это случилось после того, как я все-таки залез под ороситель: стояла такая жара, что тротуары раскалились до ослепительной белизны, а если за десять миль в округе и было место, где можно искупаться, я про него не знал. И просто дошел до ручки. Вот и залез под ороситель недалеко от библиотеки, и это было здорово, но только я оттуда выскочил, как нате вам – из-за угла выезжает Лил Спайсер на своем велосипеде, и вид у нее такой свежий, как будто она только что вернулась из Монте-Карло или еще откуда-нибудь в этом роде.
Она увидела меня и страшно развеселилась.
– Ты что, в бассейн упал? – спросила она. Причем не сразу, а когда отфыркалась.
– Никуда я не падал, – сказал я.
– Тогда ты… ага! Ты залез под ороситель!
Я промолчал. Что я мог ответить?
– Лазишь под оросители, чтобы спастись от жары. Как будто ты не тощий хулиган, а симпатичный карапузик.
– Да, я хочу спастись от жары.
– И это, как я понимаю, один из способов.
– Да, это один из способов.
Лил Спайсер снова засмеялась.
– Довольно глупый способ, – сказала она.
– Спасибо, что сообщила, – ответил я и пошел от нее по раскаленному добела тротуару, стараясь поменьше хлюпать.
– За тобой… за тобой следы остаются, – еле выговорила она. Ее так разбирало, что она уже почти плакала.
Ненавижу этот городишко.
Второй раз случился в пятницу. Я шел в библиотеку; да, я знаю, что по пятницам она не работает, но чего на свете не бывает – вдруг она каким-нибудь чудом оказалась бы открыта? Так вот, я шел себе в библиотеку, а когда повернул за угол, увидел впереди, за два квартала, моего брата с новой шайкой каких-то криминальных типов. Быстро же он тут освоился! Они торчали перед "Спайсерс дели" и, наверное, прикидывали, как его ограбить. Брат сидел на "стингрее" – видно, отобрал этот велосипед у какого-то другого члена шайки, послабее, – и что-то рассказывал. Скорее всего, про то, какая суровая жизнь там, откуда мы приехали, и как он много раз попадал в драки, где пускали в ход настоящие ножи, и как однажды у него на глазах ранили учителя, – все сплошное вранье, но если бы он задрал рубашку и показал тот длинный шрам, который получил, когда перелезал через забор (а он сейчас как раз это и делал, то есть задирал рубашку), разве кто-нибудь мог догадаться, что это шрам не от ножа?
Я отступил назад, в тень высоких кленов перед библиотекой. И замер. Эти уроды реагируют на движение. Глазки у них у всех маленькие и желтые, как бусинки, но стоит тебе шевельнуться, как они замечают тебя краешком глаза и накидываются всей сворой.
Вот почему я не пошевелился, когда почувствовал, что сверху, из ветвей, на меня шлепнулось что-то большое и мокрое. "Большое" – не то слово, да и "шлепнулось" не очень подходит. Подставьте вместо него "пролилось", и это будет примерно то, что надо. Потом раздался шорох, и ворона полетела прочь, ухмыляясь во весь клюв. Я не шелохнулся. Дерьмо съехало у меня по волосам, вдоль уха, потом по шее и за ворот футболки, но я все равно не двигался. Ждал. И вот наконец – наконец-то! – мистер Спайсер вышел и прикрикнул на них, и брат огрызнулся в ответ и встал на педалях "стингрея" – равновесие он держит здорово, ничего не скажешь, – а потом вдруг посмотрел в мою сторону. У меня прямо сердце в пятки ушло. Я чуть было не сорвался с места. Но тут кто-то что-то сказал – может быть, сам Бог, – и он отвернулся и поехал на велике в другую сторону, а напоследок еще раз крикнул что-то мистеру Спайсеру, урод.
Мое сердце снова выпрыгнуло наверх.
Я подождал в тени, пока он скроется за углом вместе со всей шайкой, а потом поднял руку, чтобы стереть воронье дерьмо.
Но не успел я это сделать, как услыхал голос Лил.
– Ты знаешь, что у тебя полголовы обкакано воронами? – спросила она.
– Ничего не воронами, – сказал я.
– Да ну?
– Не воронами, а вороной. Это была одна ворона. А не много. По-твоему, я стоял тут и ждал, пока меня обкакает целая стая ворон?
– Нет, ты стоял и ждал, пока тебя обкакает только одна ворона. Молодец.
– Я ее не просил.
– А-а.
Знаете, как она сказала "а-а"? Не так, будто пыталась что-то сообразить и вдруг сообразила. А так, будто хотела сказать, что такого придурка, как я, днем с огнем не найдешь, чего я в последнее время уже наслушался.
– Отлично выглядишь, – сказала она. – На твоих черных волосах все очень хорошо видно.
– Спасибо, – сказал я.
– Помочь тебе вытереться? – спросила она.
Между прочим – не то чтобы я думал, что у вас мозги плохо работают, просто хочу убедиться: надеюсь, вы понимаете, что на самом деле она не предлагала мне никакой помощи?
– Нет, – ответил я. – Не надо мне помогать.
– Знаешь, – сказала она, толкая мимо велосипед, – а по-моему, если кому и нужна помощь, так это тебе. Причем срочно. – Она обернулась и посмотрела на меня. – Может, тебе залезть под ороситель? – спросила она и ободряюще улыбнулась.
Я улыбнулся в ответ, глядя, как она уезжает.
Потом я поднял руку и нащупал у себя в волосах птичье дерьмо. Оно уже слегка подсохло, но еще мазалось. Я собрал с волос сколько смог и вытер пальцы о траву. Собрать удалось не очень много, а все остальное засохло.
Так что по дороге домой я и правда залез под ороситель. Это оказалась не такая уж плохая идея.
В третий раз я не выглядел как придурок – по крайней мере, сначала. Я вскапывал клочок земли в саду перед нашей Дырой, и это была тяжелая работа, потому что нашу землю не вскапывали уже миллион лет. Думаете, я вру? Это заняло у меня все утро, а когда я уже почти кончил, на улице появилась Лил верхом на велосипеде. И я увидел у нее в корзинке пакет с растениями.
Просто невероятно. Как будто нам обоим приснился один и тот же сон, или что-то вроде того.
– Привет, – сказала она.
– Привет, – отозвался я.
– Это прислала моя мама, – сказала она.
– Откуда ты узнала, что я вскапываю грядку под цветы?
Лил слезла с велосипеда и поставила его на подножку.
– Когда дело касается растений, мама творит чудеса. Она все знает. – Лил вынула сверток из корзинки и подняла его вверх. – Маргаритки, – сказала она.
Стебли у них были длинные, и яркие белые цветки свисали из влажной газеты. Мы посадили их вместе. И полили. А потом утрамбовали землю вокруг. Знаете, когда сажаешь цветы вместе, это кое-что значит. Когда мы закончили, маргаритки гордо поднимали перед нашей Дырой свои белые сердечки – и она уже была не так сильно похожа на дыру.
– У меня руки все грязные, – сказала Лил.
Я чуть не взял ее за эти грязные руки. Мне кажется, она бы мне разрешила.
Почему, когда тебе хорошо, обязательно случается что-нибудь такое, что все портит? Почему?
Вот мы стоим там, Лил и я, Лил держит перед собой руки – и надо же было моему брату, этому уроду, прикатить на своем "стингрее" как раз в этот момент! И вот он слезает и смотрит на маргаритки. А потом на нас.
– Красота, – говорит он.
– Спасибо, – говорит Лил, потому что еще не знает, какой он урод, и не знает – хотя вы-то, конечно, знаете, – что на самом деле он вовсе не считает наши маргаритки красотой.
– Похоже, их полить надо, – говорит он.
Я чувствую, как у меня в животе завязывается узел.
– Не надо, – говорю я.
– Мы уже поливали, – говорит Лил.
– Маловато, – говорит мой брат-урод, подходит и встает перед ними.
Он наклоняется над первым цветком и выпускает изо рта шматок слюней – примерно такого же размера, как порция птичьего дерьма. Эти слюни падают прямо в цветок, и его головка сгибается под их тяжестью.
Потом мой брат-урод склоняется над следующим цветком. И выпускает новую порцию слюней.
Лил садится на велосипед и уезжает.
А мой брат плюет на каждый цветок по очереди. Огромными шматками, которые он добывает откуда-то из глубины своих легких.
– Теперь они выглядят гораздо лучше, правда, Дугго?
Я стою рядом, как придурок.
Видите – стоит жизни пойти на лад, как все тут же портится!