Полицейский укоризненно покачал головой и снова принялся было за Полфунта, но напрасно: фокусник был мертвецки пьян и не подавал никаких признаков жизни.
- Его бы на извозчика да в ночлежный дом, - не унимался все тот же голос, - он бы выспался и на человека стал бы похож. А то расспросы да допросы… Будто и впрямь умный аль следователь…
- Вас не спрашивают и прошу не вмешиваться! - строго провозгласил городовой, после чего снова обратился к Рыжику: - Деньги у твоего дяди есть?
Рыжик вместо ответа разжал руку: на ладони у него лежало сорок копеек.
- Сейчас я вас отправлю, - сказал городовой и остановил извозчика, который в это время проезжал мимо.
Извозчик, увидав на панели пьяного, безнадежно махнул рукой.
- И не везет же мне сегодня: на второго утопленника наезжаю! - сказал он и энергично плюнул.
- Не в часть, а в ночлежный отвезешь… И мальчика захватишь… Двугривенный получишь, - проговорил полицейский.
- Этак-то другое колесо выходит! - повеселел извозчик.
Затем он слез с козел и обратился к толпе:
- Православные, помогите багаж на дрожки взвалить.
В толпе послышался смех.
На другой день Полфунта проснулся в одном из одесских ночлежных домов с головной болью и мучительными угрызениями совести. Подле него сидел Рыжик. Вид у Саньки был больной, усталый. Вчерашний день надолго остался у него в памяти. Ему много пришлось выстрадать. Дело в том, что Полфунта не один раз, а три раза напивался в продолжение дня. Когда его привезли в ночлежный дом, он был совсем без чувств. Санька даже стал серьезно опасаться за его жизнь. Фокусника бросили на нару, куда забрался и Рыжик. Через два часа он проснулся и потребовал водки; а так как денег не было, то он тут же, в ночлежке, продал за один рубль свою крылатку. Рыжик плакал, умолял его не пить, но тот его не слушал. В третий раз он напился уже вечером. Его угощала трущобная братия за то, что он разные смешные штуки выкидывал. Никогда еще Рыжик не видал его таким скверным, неприличным и гадким. Мальчик нравственно страдал за него.
- Ты прости меня, голубчик! - охрипшим и виноватым голосом проговорил Полфунта, обращаясь к Саньке.
Лицо его было измято и казалось опухшим. Он, по-видимому, сильно страдал.
- Мы сегодня тронемся в путь… - продолжал он. - Пройдемся немного по Бессарабии, а потом уже махнем на Украину…
- Я бы домой хотел… - вставил Рыжик.
- Домой мы и пойдем. Только у нас, понимаешь ли, денег нет, так вот я хочу по таким местам пройти, где полегче… Ты, голубчик, не беспокойся: будешь дома… А пить я не стану. Слово даю тебе…
- Вот это хорошо будет! - подхватил Санька, у которого снова зародилась надежда попасть домой. - А то я страсть как напужался!
- Не напужался, а напугался, - поправил Полфунта. - Ну, теперь ты можешь быть покоен. Пока до Житомира не дойдем, капли в рот не возьму.
У Саньки точно гора свалилась с плеч. Ему стало легко и весело.
Ровно в полдень друзья вышли из Одессы.
XIV
На Родине
Был холодный осенний день. С утра и в продолжение всего дня моросил дождь, а под вечер в сыром воздухе замелькали большие и мягкие хлопья снега. Голодаевка, с ее жалкими домишками, в этот осенний день казалась какой-то пришибленной, придавленной. Река едва заметной темной полосой вырисовывалась в сумерках наступающего вечера. На улице не видно было ни людей, ни животных: все спрятались от ненастья. Только ветер один, завывая и свистя, разгуливал на просторе.
В хате Зазулей было темно и тихо, хотя семья была в полном сборе, а в мастерской, на верстаке Тараса, сидел даже гость, кум Иван Чумаченко.
Зазули сумерничали - вернее, Аксинья не хотела зажигать огня, потому что керосин был на исходе.
Дети Зазулей, Вера и Катя, лежали на печи. Сестры не спали. Точно птички, нахохлились они и молча напрягали зрение, не выпуская из виду мать, сидевшую у окна. Им все почему-то казалось, что взрослые начнут есть, как только они заснут, и девочки поэтому нарочно гнали сон, широко раскрывая глаза.
Зазули и кум Иван хранили глубокое молчание. Говорить было не о чем, а дела не веселили. Сапожник думал о том, зачем его нелегкая принесла сюда, и тем не менее продолжал сидеть, так как у него дома было еще скучнее. Тарас думал о том, как бы теперь хорошо было выпить с кумом по поводу первого снега и печальной погоды. А жена Тараса думала о завтрашнем дне и о том, как она без денег проживет этот день и удастся ли ей утром накормить детей. Вообще думы были невеселые. Безотрадные мысли как будто рождались от угрюмого молчания. И неизвестно, до каких пор могло бы протянуться это тоскливое безмолвие, если бы совершенно неожиданно не послышались чьи-то шаги в сенях.
Услыхав шаги, Аксинья поднялась с места. В ту же минуту дверь отворилась, и в хату вошли два каких-то человека.
- Здесь живет Тарас Зазуля? - спросил один из вошедших.
Голос был совершенно незнакомый.
- Здесь, здесь! - торопливо отвечал Тарас и тут же стал кричать на жену. - Оксана, да засвети огонь! Никого не видно…
Не успел Зазуля кончить, как Аксинья уже зажгла спичку и направилась к непрошенным гостям. Но едва только она взглянула на них, как крик радости вырвался у нее из груди: у дверей стояли Рыжик и незнакомый ей Полфунта.
- Санечка!.. Мой милый!.. Мой родимый!.. - вскричала Аксинья и, дрожа от волнения, кинулась зажигать лампу.
Подошел к дверям и Тарас, а с печи стала слезать Верочка.
Через минуту хата огласилась радостными восклицаниями, расспросами и шумным говором.
Когда первые восторги прошли и когда все немного успокоились, выступил вперед Полфунта.
- Ваш мальчик? - шутя спросил он, положив руку на плечо Рыжика.
- Наш, наш! - ответили ему хором.
- В таком случае, получайте его в целости и сохранности.
- Спасибо, спасибо вам! - заговорил Тарас. - Что же вы не сядете? Садитесь, прошу вас, будьте гостем…
Последние слова "будьте гостем" Зазуля произнес дрогнувшим голосом, так как вспомнил, что угощать нечем. А он человек был хлебосольный и гостеприимный, как все украинцы.
Полфунта, точно угадав мысли Тараса, запустил руку в карман, вытащил рубль и подал его Аксинье.
- А вы, хозяюшка, - сказал он ей, - угостите нас… Мы в дороге озябли… Нам, мужчинам, водочки дайте, а рыжему мальчику вашему чайку дайте, да не крепкого, чтобы цвет волос не испортился…
- Что вы беспокоитесь? - залепетала Аксинья, принимая рубль.
- Ничего, ничего, - поспешил утешить ее Полфунта, - деньги эти не мои, а вашего сына… Вместе со мною в цирке заработал их…
- Вот как! - улыбнулась Аксинья и с лаской посмотрела на своего любимца.
Аксинья побежала в лавочку, а мужчины уселись за стол. Рыжик увидал Верочку, удивился, как она выросла, поцеловал ее и посадил рядом с Полфунтом. Катя, не умевшая еще сама слезать с печи, все время не переставала хныкать. Но на нее никто не обращал внимания. Тем временем Санька стал постепенно осваиваться и наконец осмелился заговорить.
- А Мойпес жив? - спросил он у Тараса.
- Как же, жив! - воскликнул Зазуля. - Он на другой день, когда ты пропал, вечером явился… больной, усталый… Три дня не жрал и выл и все бегал куда-то искать тебя… Думали, подохнет пес, ан нет, выходился. Он на своем месте, в сарае, лежит…
- Можно к нему?
- Сходи, ежели охота есть.
Рыжик выбежал из хаты.
- Ну-с, может, вы теперь хотите знать, где был ваш мальчик и что он делал? - спросил Полфунта, когда Санька выбежал из хаты.
- Рассказывайте, будьте добры! - подхватил Тарас.
- Послушать антиресно! - решил вставить и свое слово Чумаченко.
- Извольте! Ваш Санька был в большой школе. Называется эта школа - жизнь. Успел он только пройти приготовительный класс, но и то на добрый грош умнее стал.
Оба кума, громадные и неуклюжие, с напряжением слушали маленького человека, но при всем старании ничего не могли понять. Полфунта заметил это и заговорил более просто. В немногих словах рассказал он им всю историю приключений Саньки. Его рассказ в высшей степени заинтересовал обоих слушателей и даже Верочку, которая все время глаз не спускала с Полфунта.
Рыжик между тем, выбежав на двор, подошел к низенькому плетню и тихо свистнул. В ту же минуту из сарая вылетело что-то черное, большое и с визгом бросилось к Саньке. Это был Мойпес. Встреча друзей была поистине трогательна.
- Дорогой мой песик!.. Славненький… - прошептал Рыжик, крепко прижимая к груди голову собаки.
Пес отвечал на ласку лаской. Он не переставал вилять хвостом, радостно визжать и прыгать. Несколько раз ему удавалось положить свои передние мокрые лапы на плечи Саньки. Рыжик был наверху блаженства. Наконец-то он дома, на родине!.. Заветная мечта его последних дней сбылась, и счастливее Рыжика не было человека. Он только жалел, зачем все это случилось вечером и в такое ненастное время. Будь это днем, он всю Голодаевку обегал бы, со всеми повидался и рассказал бы о своих приключениях. Теперь ничего нельзя было поделать и приходилось ждать до завтрашнего утра.
Освободившись из объятий Мойпеса, Санька вернулся в хату. Там Полфунта рассказывал о том, как они с Рыжиком после долгих скитаний по Бессарабии и Украине попали в Киев и поступили в цирк: Полфунта в качестве клоуна и фокусника, а Санька - его помощником.
- Сорок два рубля в один месяц заработали! - добавил в заключение рассказа Полфунта.
- Ого! - удивился Тарас.
- Здорово! - подтвердил и Чумаченко.
- Э, да разве это заработок! - хвастливо заметил Полфунта. - Если бы у нас были свои костюмы да все принадлежности для фокусов, мы бы и сто заработали.
- Здорово! - повторил сапожник.
- А то сорок два рубля, - продолжал фокусник, - разве это деньги?.. Купил я себе пальтишко, сапоги, шапку, кое-как одел мальчонку - и вот все деньги.
- Деньги - вода, известное дело, - сказал Тарас.
- Вода, истинно вода! - подтвердил Чумаченко.
В это время в хату вошла Катерина, а вслед за нею явилась Агафья-портниха. Аксинья, идя в лавку, не утерпела и дала знать соседям о появлении Саньки. Агафья, со свойственной ей добротой и нежностью, горячо обняла Рыжика.
- Ах ты, сердечный мой!.. Где же ты был все время?.. А мы по тебе тут стосковались, - мягким голосом заговорила Агафья.
От этой материнской ласки Рыжику сделалось хорошо и покойно на душе, а на глазах навернулись слезы умиления и благодарности.
Катерина ничего не сказала и даже не подошла к Саньке. Она издали глядела на него и как-то странно морщила брови. Катерина была такая же худая и высокая, как всегда.
Вскоре вернулась Аксинья с закуской и выпивкой. Живо накрыла она стол, все приготовила и пригласила дорогих гостей откушать.
- Смотри, кума, как вырос мой крестник, - сказала Агафья, обращаясь к Аксинье.
- Я и то уже гляжу, - отозвалась Зазулиха, - в один год и так вырасти!
- Уж скоро полтора будет, - вставил Тарас. - За ваше здоровье! Извините, не знаю, как вас величать, - вежливо обернулся он к Полфунту, держа налитую рюмку.
- Меня зовут Иван Петрович, - ответил Полфунта и также поднял рюмку.
Мужчины чокнулись и выпили. А женщины занялись Рыжиком.
Они разглядывали его, расспрашивали о его похождениях и ласкали его. Рыжик выглядел молодцом. Одет он был довольно прилично.
- А где Дуня? - спросил вдруг Санька.
- Дуня у директорши живет, - ответила Аксинья. - Ей там очень хорошо. Маленькая барышня Надя полюбила ее, и они живут, как сестры. Ее обувают, одевают… Совсем как паненка. Читать и писать учится…
- И он умеет читать и писать, - вмешался в разговор Полфунта, указывая на Рыжика.
- Как это - умеет? - удивился Тарас.
- Очень просто: я его выучил. Все лето гуляли без дела, а дни были длинные… Дай, думаю, поучу малыша: может, потом и спасибо скажет… И вот я его выучил. Кое-как читает, может и писульку нацарапать… Чего больше!
- Спасибо вам, добрый человек, что сироту не оставили, - поклонилась ему Аксинья.
- Это верно, что спасибо, - вставил свое слово Чумаченко и выпил вторую рюмку.
- Известное дело, спасибо, - сказал Тарас и тоже выпил.
- Вот я вам каким Рыжика вашего доставил!.. - проговорил Полфунта. - Теперь мое дело - сторона. Завтра отправляюсь в путь, а вам на память оставлю Саньку. Да, кстати, а переночевать у вас мне можно будет?
- Да что вы спрашиваете! Конечно, можно. Даже рады будем, - сказала Аксинья.
- Очень рады будем, - вставил Тарас и в третий раз выпил.
- Да вы поживите у нас денька два. Куда вы в такую погоду пойдете? Поживите, мы рады будем, - совершенно искренне стала упрашивать Аксинья.
- Очень вам благодарен. Я бы с удовольствием пожил у вас, да времени у меня нет… Я счастье свое должен догнать… Вот я теперь в Житомире, а мне кажется, что мое счастье теперь в Полтаве…
- Какое же это счастье? - не на шутку заинтересовался Тарас.
- Обыкновенное. У каждого человека есть счастье, только не каждый человек умеет его беречь. Я потерял свое счастье лет двенадцать тому назад. И вот до сих пор не могу его поймать. Я уверен, что приду в Полтаву, а мое счастье махнет в Ромны. Я и в Ромны пойду, а из Ромны на Амур, в Ташкент, мне это все равно, а уж счастье свое я найду…
- А не лучше ли посидеть да обождать: может, само счастье на вас наскочит? - проговорил Тарас и налил по четвертой.
- Сидеть не годится, - уверенно заявил Полфунта. - От сиденья не получишь уменья. И придет счастье, да не сумеешь взять его. Нет, уж я завтра непременно отправлюсь. А ты, - обратился он к Саньке, - живи на Голодаевке и будь сыт. Весной, может, пройду мимо, тогда увидимся. А пока, друзья, за ваше здоровье!
Полфунта чокнулся и выпил. Аксинья поставила самовар. Чай пили до поздней ночи, так что Санька уснул не раздевшись.
На другой день Полфунта ушел, оставив Аксинье три рубля. Она было не хотела взять, но он уверил ее, что деньги для него совершенно лишняя роскошь и что они только мешают ему.
Санька проводил Полфунта до самой рощи. Там они сердечно распростились и расстались. Рыжик, немного грустный, вернулся в город в сопровождении Мойпеса, который по старой памяти не отставал от хозяина ни на шаг.
Рыжик отправился к Дуне. Был легкий морозец. Река еще не встала, но вдоль берега, точно куски стекла, уже лежали над водою хрупкие и тонкие ледяные слои. Небо было серое и неприветливое. Голодаевские ребятишки, не имея сапог, попрятались по домам, и на улице поэтому не было почти никакого оживления. Рыжику это обстоятельство крайне не нравилось, так как он хотел, чтобы все его видели.
Панычи встретили Саньку далеко не так радостно, как он почему-то рассчитывал. Он как вошел в кухню, так и оставался там все время, потому что панычи не сочли нужным пригласить его в комнаты. Случись это в другое время, Володя и Сережа наверное бы более горячо встретили Рыжика, но он явился к ним тогда, когда они сами были заняты новым происшествием в их жизни. Дело в том, что оба они поступили в гимназию и только недавно надели на себя мундиры с блестящими пуговицами. И Володя и Сережа были страшно заняты собою и прежде всего желали, чтобы все любовались только ими и их мундирами.
Несвязный и сбивчивый рассказ Рыжика о его приключениях они выслушали довольно равнодушно, а когда на кухню пришли Надя и Дуня, они немедленно отправились к себе.
Дуню Рыжик узнал с трудом. Бывшая замарашка и босоножка превратилась в настоящую барышню.
Увидав Саньку, Дуня вскрикнула от радости и первая бросилась к нему. Искреннее и задушевное приветствие Дуни немного вознаградило Рыжика за разочарование, которое он испытал от холодной встречи с панычами.
Дуня долго и с большим интересом расспрашивала Рыжика о его жизни и о том, где он был и что с ним случилось.
Санька был очень доволен, что повидался с Дуней, хотя он ушел домой далеко невеселый. Какая-то непонятная грусть овладела им, и ему с каждой минутой становилось тоскливей. Больше всего Саньку беспокоили хмурые признаки наступающей зимы.
XV
За счастьем
Долго тянулась зима. Рыжику казалась, что ей конца не будет. За последнее время он совершенно измучился. Голодаевка опротивела ему очень скоро. То, к чему он так горячо стремился, что хотел увидать, далеко не было так заманчиво и интересно, как он воображал. На чужбине родина рисовалась ему прекрасной страной, где он с каждым предметом, с каждой пылинкой сроднился с малых лет. Но вот он увидал эту чудную страну, увидал близких людей, и что же? На другой день ему все наскучило. Жизнь на Голодаевке тянулась серо, однообразно. Все, что он оставил, он нашел таким же, без всяких перемен, без всяких изменений. Та же бедность я вечная нужда приемных родителей, те же интересы, мелочные, жалкие. Здесь люди только и думали, как бы раздобыть на хлеб, а что окажется лишним - пропить.
Рыжик не нашел себе товарища. Все его бывшие приятели отданы были в ученье и давно уже забыли об играх. Да и сам Санька не захотел бы с ними дружить. Оставалась только Дуня, но с нею он мог видеться лишь изредка, да и то урывками.
Таким образом, Рыжик оказался совершенно одиноким и как будто даже лишним существом. Первые дни им еще интересовались, приходили спрашивать его, где он был, что видел. А когда всё узнали, бросили им заниматься и как будто даже перестали его замечать.
Самолюбивый мальчик мучительно страдал от сознания, что он среди голодаевцев является совершенно ненужным и лишним существом. Не раз он вспоминал, как Тарас называл его дармоедом, когда еще он, Санька, был маленьким.
Чтобы избавиться от упреков в дармоедстве, Рыжик сам отправился к крестному и попросил, чтобы он его принял в ученье. Тот охотно согласился, и мальчик с необычайным рвением принялся за работу. Но скоро и сапожное ремесло ему надоело, и он стал мечтать. Вот с этого-то момента Рыжик и стал жить двойною жизнью. Наружно он жил, как все люди: работал, помогал крестному, беспрекословно исполнял приказания Катерины и был во всех отношениях хорошим и старательным парнем. Но все это было только наружное. На самом же деле Рыжик был занят совсем другим. Он мечтал о весне и ревниво оберегал эту сладкую мечту, боясь намеком или взглядом выдать свою тайну.
Он мечтал о том, как наступит весна, как придет за ним Полфунта и как снова он, вольный и свободный, пойдет гулять по лесам и полям… Ночью Санька чувствовал себя лучше. Лежа на печи, он мог мечтать, сколько ему хотелось. Чаще всего мечтал он о море.
Но вот наконец пришла и весна.
Чутко прислушивался Рыжик к пробуждению природы. Он первый почувствовал теплое дыхание весны, первый увидал, как спадали тяжелые оковы зимы и как постепенно освобождалась земля. Быстро наступали теплые дни. Ярко засияло солнце, на голубом небе появились легкие, полупрозрачные тучки, и зеленым бархатом покрывалась земля. Река сбросила ледяной покров, и прилетели птицы.
У Рыжика от волнения сердце готово было разорваться. Он сам не понимал, что с ним такое, но его неудержимо потянуло куда-то. Стоило ему только взглянуть на далекий, светлый горизонт, как у него сейчас же являлось желание бросить все и уйти куда глаза глядят. Единственно, что его удерживало, это надежда, что за ним придет Полфунта. Но Полфунта не приходил, и страдания Рыжика становились выше его сил.