* * *
Да, на это у него хватило ума.
"Ну что ж, - думал он, - не убьёт ведь меня Елизавета Степановна?!"
И, конечно, она бы его не убила, если бы пришёл он к звонку или с маленьким опозданием в класс, снял бы в дверях свою серую, в клеточку кепку, поклонился бы как полагается и сказал: "Простите меня, пожалуйста, уважаемая Елизавета Степановна, я не послушался вас вчера, не сделал задачек, убежал из школы и дома проканителился - вместо задачек костями занимался… Накажите меня, если я заслужил того, а я вам к завтрему вместо восьми - двадцать восемь задач решу!.."
Ну, что бы, в самом деле, учительница сделала с ним? Ну, обругала бы его, распекла бы его на все корки, в крайнем случае двойку по поведению влепила бы. А скорее всего, простила бы ему - за то, что он правду сказал.
Но в том и беда, что Володька не любил и не умел говорить правду. Выходя на улицу, он уже обдумывал, как бы ему получше и поинтереснее соврать учительнице.
"Скажу, что болен был… будто у меня грипп или, скажем, скарлатина. Хотя - нет, с этим не выйдет… Опять небось пульс будет мерить. Лучше, пожалуй, сказать, что не я, а отец болен. Будто меня вчера экстренно вызвали из школы в совхоз, когда я задачки решал…"
А впрочем, Володька не очень-то задумывался о том, что с ним будет. Такой славный выдался денёк, так весело, празднично белел и похрустывал под ногами молодой чистый снежок, так аппетитно, вкусно, по-зимнему пахло на улицах дымом, что и думать не хотелось о школе, о занятиях, о скучном, по-осеннему тёмном классе, где пахнет чернилами и мелом, где жужжат под потолком последние мухи и где ждут Володьку одни неприятности.
И всё-таки он бежал, торопился, хотя вокруг было очень много соблазнов: хотелось и снег попробовать - вкусный ли он и лепятся ли из него снежки, и прокатиться по замёрзшей за ночь лужице или хотя бы пробить каблуком молодой тонкий ледок, и поинтересоваться, чем торгуют нынче в ларьке, с окна которого толстая продавщица в коротеньком белом халате в это время как раз снимала ставень.
Только на одну минутку остановился Володька на мосту у запруды - посмотреть, хорошо ли застыла вода в речке.
И вот эта-то одна минута и погубила его.
Не успел он кинуть с моста камень и убедиться, что вода застыла неважно, так как камень насквозь пробил лёд, как откуда-то, как чёрт из бутылки, вынырнул маленький Митюха Кунин, сын директорского шофёра.
- Эй, Индиан! - закричал он. - Ты почему не в школе?
Володьке бы надо сказать, что он опаздывает, и бежать дальше, а он оглянулся, прищурившись посмотрел на Митюху и, совсем не думая о том, что говорит, сказал:
- Я уже был.
- Как был?
- А так, очень просто.
- Вы что - не занимаетесь?
- Ага, не занимаемся. У нас скарлатина.
Митюха с испугом посмотрел на Володьку и даже попятился от него.
- Ой, ты тогда не подходи ко мне!
- Ничего, не бойся, - важно сказал Володька. - Я могу подходить. Мне укол сделали.
Он подошёл ближе к Митюхе, нагнул голову и приподнял козырёк своей клетчатой кепки.
- Видал?
- Ой, Господи! - ужаснулся Митюха. - Так прямо в лоб и кололи?
- Ага.
- Больно было?
- Тебя бы так.
Митюха со страхом и уважением посмотрел на Володьку и сказал:
- Знаешь чего? Пойдём тогда смотреть, как сапёры мины взрывают.
- Это где?
- Ну где? Что ты - не знаешь? На Коневьем поле! Там же каждый день сапёры работают.
Митюхе, конечно, - тому было хорошо: он учился в поселковой семилетке, да ещё во вторую смену. Ему в самый раз было ходить смотреть, как сапёры мины взрывают. А Володьке… Впрочем, Володька ни о чём больше не думал.
- А что ж, - сказал он, напяливая на лоб кепку. - Давай пошли…
Вообще-то, конечно, это очень интересно - посмотреть, как настоящие мины взрываются.
* * *
Всё утро они таскались с Митюхой за сапёрами, переползая по-пластунски из канавы в канаву и стараясь, чтобы их не заметили, потому что ходить по Коневьему полю было строго запрещено.
Самое обидное, что ни одной мины в этот день сапёры не нашли и никаких взрывов не было.
К двум часам Митюха побежал в школу, а Володька, побродив по лесу, постоял ещё на мосту у мельницы, кинул в воду ещё два или три камня, замёрз и поплёлся домой.
Часа полтора он оттирал кирпичом и отмывал мылом лоб, но так и не отмыл - маленькие пятнышки всё-таки на лбу остались. Потом попробовал стереть чернильные пятна в учебнике: извёл весь ластик - и тоже ничего не вышло, только протёр в двух местах бумагу. Расстроившись, он лёг с ногами на кровать и минут двадцать лежал, разглядывая потолок и думая о том, какой он несчастный и незадачливый человек.
"Почему это у меня так получается?" - думал он.
"Язык не тем местом привешен", - вспомнил он слова учительницы.
Не поленившись, он встал, прошёл к зеркалу и долго стоял с разинутым ртом и вертел во все стороны головой, стараясь рассмотреть, как это у него не так привешен язык. Оказалось, что язык висит правильно, как и у других людей.
Проголодавшись, он съел кусок хлеба, несколько картошек и помидорину. Потом вспомнил, что скоро придёт отец, схватил ведро и побежал за водой.
На улице, против их дома, работали монтёры, вешали на столбах электрические провода. Не добежав до колодца, Володька остановился и стал смотреть, как ловко лазают по столбам рабочие, у которых к ногам были привязаны особые железные когти.
"Эх, мне бы этакие!" - подумал Володька и уже хотел подойти и спросить, где и почём продаются такие когти, как вдруг увидел отца.
Отец, как всегда с работы, шёл весёлый, посвистывая и размахивая своим бренчащим ящичком.
"Ничего, ругаться, наверное, не будет", - подумал Володька и, подхватив вёдра, со всех ног кинулся навстречу отцу.
- За водой бегу! - ещё издали крикнул он, хотя и без того было видно, что бежит он не за пряниками и не за колёсной мазью.
- А поздно ты, брат, - сказал, останавливаясь, отец.
- Да, "поздно"! - обиделся Володька. - Только что пришёл. Два урока лишних сегодня было.
Когда, расплескав половину воды, он вернулся домой, отец возился на кухне, разжигал примус.
- Ну, как дела, четвероклассник? - спросил он.
Володька поставил вёдра, вздохнул, потупился и скромно ответил:
- Да так. Ничего. Пятёрочку по письменному русскому получил.
* * *
На другой день Володька опять не пошёл в школу.
Всё утро проторчали они с Митюхой Куниным на Коневьем поле, вымазались, проголодались, промочили ноги. Кончилось тем, что солдаты заметили их и прогнали, да ещё пригрозили отправить куда следует.
День опять выдался непогожий, за ночь наволокло туч, снег растаял, от вчерашней зимы ничего не осталось.
Месить на улице грязь было неинтересно. До обеда ребята сидели у Куниных, играли в шашки, причём Володька всё время проигрывал, сердился и кричал на Митюху, что тот портач и не умеет играть.
Потом Митюха пообедал, оделся и ушёл в школу. Надо было уходить и Володьке, но идти ему не хотелось - на дворе хлестал дождь, а ботинки у него и без того были насквозь мокрые.
Болтая зазябшими ногами, он сидел на табуретке у плиты в тесной кунинской кухне, смотрел, как Митюхина мать стирает в железном корыте бельё, и рассказывал ей, что у них в школе - скарлатина, что две девочки уже померли, а один мальчик, по фамилии Спичкин, вот-вот умрёт, если за ним не успеют прислать санитарный самолёт, который уже вызвали по радио из Рязани.
Митюхина мать ни одному Володькиному слову не верила, но всё-таки из вежливости прислушивалась, вздыхала и, тиская в корыте бельё, жалостливо приговаривала:
- О Господи, страсти какие!..
Володька видел, конечно, что мешает и надоел ей, помнил, что скоро вернётся отец и что нужно ещё успеть сходить за водой и за хлебом, и всё-таки не уходил, сидел, пересаживался с табурета на табурет и продолжал городить всякую небывальщину.
Наконец Митюхина мать не выдержала и спросила, не пора ли ему идти обедать. От голода у Володьки давно уже сводило челюсти, но он храбро помотал головой и ответил:
- Да нет, не хочется что-то… Я ведь, вы знаете, тётя Нюша, только что перед вами целых пол-арбуза съел!..
И он завёл было длинный рассказ про необыкновенный двухпудовый арбуз, который отец его получил в премию от самого директора, но посмотрел на Митюхину мать, вздохнул и взялся за шапку.
Минут пять он стоял на кунинском крыльце, слушал, как стучит дождь о железную крышу, и думал о том, какой он несчастный человек: даже погреться как следует не дадут, гонят, как собаку бездомную…
И как раз, когда он подумал об этом, в кунинский сад забежала с улицы маленькая, похожая на лисёнка собака. Володька даже испугался, когда увидел перед собой это жалкое рыжее существо.
- А ну, пошла! - закричал он, нагибаясь и делая вид, что берёт с земли камень или палку.
Собака не испугалась, отбежала в сторону, присела и стала ждать, что будет дальше.
- Пш-шла! Кому говорят?! - ещё громче закричал Володька, сбежал с крыльца и, схватив с земли кусок кирпича, кинулся за собакой.
Собака заметалась по саду, нашла выход и юркнула в калитку.
Володька погнался за ней, в калитке споткнулся о какую-то доску или корень, ещё больше обозлился, размахнулся кирпичом - и вдруг увидел учительницу, Елизавету Степановну.
* * *
Учительница шла по другой стороне улицы. Когда Володька закричал на собаку, она оглянулась. Но Володька успел вовремя отскочить и спрятаться за деревом. Учительница постояла, посмотрела и пошла дальше.
"К нам идёт, - подумал Володька и почувствовал, как холодная струйка пробежала у него по спине - от затылка к пояснице. - Ох, так и есть… За угол свернула!"
Он добежал до конца улицы и осторожно, как вор, выглянул из-за угла забора. Елизавета Степановна уже стояла у крыльца их дома и, поставив ногу на ступеньку, счищала палочкой грязь с ботинка.
Володька смотрел на неё и чувствовал, как от страха, от жалости к себе и от ненависти к учительнице у него пересыхает горло и начинают дёргаться губы.
"Тоже! - подумал он. - Ещё учительница называется!.. За четыре километра по грязи притащилась - ябедничать! Делать ей больше нечего…"
И всё-таки маленькая надежда на чудо ещё теплилась в его душе. А вдруг учительница почистит ботинки, постоит, отдохнёт и пойдёт дальше?…
Но нет, чуда не получилось. Учительница дочистила ботинки, вытерла платком руки и стала подниматься на крыльцо.
На одну секундочку мелькнула где-то в закоулках Володькиной головы мысль: а что, если побежать опередить учительницу, не дать ей слова сказать, а самому первому встать и повиниться во всём: дескать, да, виноват, обманул и вас, Елизавета Степановна, и тебя, батя. Поругайте меня, накажите как полагается, а я прятаться не хочу, я не трус, я не какой-нибудь, а пионер.
Конечно, так ему и следовало поступить. Но он только подумал об этом, а сделать не сделал.
"Нет, - сказал он себе. - Уж теперь поздно".
В это время откуда-то из-за пожарного сарая опять выскочила рыжая собачонка. Заметив, что в руке у него всё ещё зажат грязный кирпичный огрызок, Володька размахнулся и изо всей силы пустил этим кирпичом - да не по собаке, а себе под ноги, по дождевой луже.
- Во! Так и надо, - сказал он, морщась и вытирая забрызганное и заляпанное грязью лицо. Потом постоял, подумал, повернулся и зашагал к мельнице.
* * *
Спешить ему было как будто и некуда теперь, а всё-таки шёл он почему-то очень быстро. Только у продуктового ларька он слегка замедлил шаги и даже приостановился на минутку: очень уж вкусно пахнуло оттуда печёным хлебом, колбасой, селёдками, обсыпными сахарными подушечками…
"Эх, жалко, кости не продал ещё!" - со вздохом подумал Володька.
Под мостом на деревянном тычке прилежно висела повешенная там ещё утром холщовая Володькина сумка. Он деловито пощупал её - не подмочил ли её дождь, - потом сунул в сумку руку и пошарил: не завалялась ли, на счастье, где-нибудь между книгами корочка или кусок сахара?
В это время над головой у него послышался какой-то жалобный визг. Он испуганно посмотрел наверх, ничего не увидел и поспешил выбраться наружу.
На берегу, у обочины дороги, сидела и ждала его, сиротливо поскуливая, рыжая собака.
- Ведь вот подлая тварь! - рассердился Володька. - И чего ты, скажи, пожалуйста, ко мне прилепилась?! А ну, убирайся!..
Он опять замахнулся на собаку сумкой.
Собака отбежала в сторону и опять присела.
Володька пошёл по дороге, отошёл шагов двадцать и оглянулся. Собака бежала за ним, помахивая как ни в чём не бывало пушистым хвостиком.
Володька хотел ещё раз закричать на неё, но в эту минуту опять одуряюще сладко дохнуло на него колбасой, хлебом, копчёными селёдками… Голова у него закружилась, в животе забурчало. Не думая о том, что он делает, он подошёл к ларьку, привстал на цыпочки и тоненьким, не своим голосом сказал:
- Тётенька, у вас огрызочка какого-нибудь не найдётся - собаке?
- Какой собаке?
- А вот… пёсик у меня.
Толстуха ларёчница с усилиями высунулась из окошка.
Маленькая тощая собачонка сидела у Володькиных ног и, закинув остренькую морду, уныло, без всякой надежды смотрела на колбасу, баранки и прочую снедь, висевшую над головой продавщицы.
- Да как же тебе не стыдно, мальчик! Ты, наверно, совсем не кормишь своего пёсика? - воскликнула продавщица.
- Да! Кормишь! - мрачно усмехнулся Володька. - Разве её накормишь, обжору!
- Ну, на, на, возьми, пожалуйста, - заторопилась ларёчница, поискала в хлебных обрезках и протянула Володьке порядочную горбушку чёрного хлеба.
Он отошёл от ларька, воровато оглянулся и, отщипывая на ходу кусочки, стал торопливо есть. Собака молча бежала рядом, так же безнадёжно заглядывая ему в лицо. Володька почувствовал что-то вроде стыда.
- На, ешь, брюхо ненасытное, - сказал он и, отломив, кинул собаке половину хлеба.
На дворе уже сгущались сумерки. Опять заморосил скучный осенний дождик.
"Куда ж мне идти?" - подумал Володька.
За спиной его, на мосту, затарахтела телега. Володька сошёл с дороги, пропустил её. На телеге стояли большие бидоны с конопляным маслом. Знакомый федосьинский мужик, накинув на голову рогожный мешок, боком сидел на передке, раскуривая папиросу.
- Со школы? - крикнул он, узнав Володьку.
- А то откуда же ещё? - мрачно ответил Володька.
Телега прогромыхала, оставив в воздухе сладковатый запах конопляного масла.
"На мельницу пойти, что ли?" - подумал Володька и вспомнил, как в прошлом году они ходили сюда с учительницей на экскурсию. Ох, как давно это было! И как хорошо, шумно, светло, весело было тогда… Они всё обсмотрели: и где хлеб мелют, и где масло из конопляных семечек давят… Но приятнее всего было вспомнить сейчас, как принесли им тогда каравай хлеба, нарезали его, раздали ребятам и позволили им "макать" - окунать свежий хлеб в только что выдавленное, ещё тёплое, душистое, горьковато-сладкое масло.
От этих воспоминаний у Володьки даже слюнки побежали.
"Пойду… схожу, - решил он. - Может, и мне помакать позволят".
На всякий случай он даже не стал доедать, а сунул в карман маленькую, величиной с мизинец, корочку хлеба.
Но на мельницу его не пустили.
Оглушённый шумом, который стоял на мельничном дворе, с трудом протиснувшись между людей, машин, подвод, бочек, мешков и бидонов, он сунулся к проходной конторе, и здесь его остановил старик сторож:
- Ты куда, герой?
- На мельницу, - сказал Володька.
- По какому делу? К кому?
Володьке неудобно было сказать, что он идёт макать хлеб в масло.
- Ни к кому. Так просто, - сказал он.
- А ну, поворачивай оглобли…
Володька хотел поспорить, хотел попросить как следует, хотел даже соврать что-нибудь, но в это время над головой его раздался хриплый окрик:
- Эй, мелюзга, с дороги!
Володька отскочил в сторону. Высокий дядя, согнувшись в три погибели, тащил на спине огромный, пятипудовый куль с мукой.
Пропустив его, Володька опять было сунулся к сторожке, но тут снова кто-то заорал на него:
- Эй, пистолет, не вертись под ногами!..
И громадная бочка, выкатившись из проходной, чуть не столкнулась с Володькиным лбом.
Володька обиделся, постоял, посмотрел, плюнул и отошёл от конторки.
С полчаса он толкался без всякого дела по двору. Дождь загнал его под навес, где сидели, дожидаясь очереди, человек двадцать подводчиков. Володька присел на корточки и стал слушать, о чём говорят мужики. Но оказалось, что говорят они о вещах неинтересных ему: о том, что лето в этом году было отличное, что урожай собрали повсюду неплохой… Хвалились, у кого какие достатки, много ли получают на трудодень, где чего строят или думают строить.
Володьке опять захотелось есть. Он вспомнил, что в кармане у него лежит корочка, достал её, положил в рот и, чтобы продлить удовольствие, стал потихоньку сосать. Какой-то усатый старик долго, внимательно смотрел на него, потом улыбнулся Володьке, подмигнул и спросил:
- Скусно?
Володька смутился, покраснел и промычал:
- Ага. Вкусно.
- Конфетка небось?
- Ну да… Буду я конфетки есть.
- А что? Неужто не любишь?
Володька пососал корочку, прищурился, причмокнул языком и сказал:
- Шоколад-то небось вкуснее…
Разговоры под навесом смолкли, все взгляды обратились к Володьке.
- Это с каких же ты, суслик, доходов шоколадом питаешься? - строго спросил у него одноглазый парень с серебряным орденом Славы на замасленной солдатской стёганке.
- А вот с таких, - ответил Володька, неопределённо улыбаясь. - У меня, может, доходов-то побольше, чем у вас…
- Ой ли?
- Неужели побольше?
- Ишь ты, посмотрите, миллионер какой! - раздались насмешливые голоса.
- Позволь, позволь, - опять сказал одноглазый. - Какие же у тебя, суслик, могут быть доходы? Ты что - работаешь? Учишься?
- Да. Учусь.
- Стипендию получаешь?
- Нет.
- Так откуда же у тебя деньги?
- У отца небось украл, - сказал кто-то за Володькиной спиной.
Володька резко повернулся, и от возмущения даже голос у него охрип:
- Да? Украл? Ох вы!.. Подите спросите… Если хотите знать, он мне сам намеднись полсотни подарил.
- Да ну? Это с какой же стати он полсотнями-то бросается?
- Бывает, братцы, бывает, - сказал, улыбаясь, усатый старик. - Бывает, что отцы ребят балуют. Ну, мало ли… Пятёрку парень со школы принёс - вот и получай награду. Верно ведь? - обратился он к Володьке.
- "Пятёрку"! - презрительно поморщился Володька. - Если отцу за каждую пятёрку платить, так у него небось и денег не хватит.
- А ты что же, значит, прямо шестёрками получаешь?
- Не получал, а может, ещё и получу.