- Глебов не хочет мыть полы, - пояснил совсем маленький круглолицый мальчишка, чем-то неуловимо похожий на Стеклова. - Я, говорит, не умею, я не поломойка.
- А остальные что же - проходили поломойные курсы? - поинтересовался я. - Кончили вуз?
Вокруг зафыркали. Глебов опешил. Впрочем, он сразу обрел душевное равновесие:
- Да что, в самом деле! Чего я буду поломойка для всех!
Он задрал голову, скрестил руки на груди и без малейшего смущения встретил мой взгляд.
- Стань как следует, - сказал я тихо.
- Ну, положим, стану.
В это "положим" он вложил всю свою независимость и сознание собственного достоинства, но Наполеона изображать перестал.
- Отряд Королева пилит дрова, чтобы Глебов вымылеся в бане, - сказал я. - Отряд Суржика помогает на кухне, чтобы Глебов сегодня пообедал. А Глебов боится утомиться, если вымоет полы для всех. Пусть он вымоет только то место, где стоит его кровать. Дай ему тряпку, Стеклов.
Все расступились. Стеклов взял в углу ведро и тряпку.
- Возьми вымой свои два квадратных метра, - сказал он спокойно, в точности повторяя мою интонацию.
- И вымою! - Глебов подхватил ведро, вода выплеснулась ему на ноги. - Поди ты отсюда! - свирепо крикнул он, отталкивая Стеклова и рывком погружая тряпку в ведро.
Да, Стеклов был явно неглуп. Он тотчас забыл о существовании Глебова, не дал ему ответного пинка, даже не чертыхнулся и сейчас же занялся другими делами:
- Павлушка, бери другое ведро и мой с той стороны. Лешка, вымоешь это окно. Егор, тебе - то окно…
Лешка, Егор и остальные с жаром принялись за окна, но сразу стало ясно, что эта работа им непривычна: они беспорядочно возили по стеклу мокрыми тряпками, оставляя грязные разводы.
Я молча высыпал в небольшой таз толченого мелу, развел водой, размешал, потом влез на подоконник, взял у Алексея - длиннолицего, бледного мальчишки с торчащими ушами - тряпку и обмакнул ее в меловой раствор.
- Посмотрите сначала, как надо, - сказал я ребятам.
Все головы повернулись ко мне. Только Глебов ожесточенно тер тряпкой пол, со злостью что-то бормоча себе под нос.
- Два квадратных метра… Вуз кончил… Для Глебова баню топят… - доносилось до меня.
Протирая стекла, я краем глаза наблюдал за ним и вскоре с удовольствием увидел, что Глебов уже вышел за пределы злополучных двух метров.
- Ладно, давайте мы теперь сами! - грубовато, но решительно произнес Стеклов.
Я вытер руки и пошел по другим спальням. Потом спустился во двор.
Санитары выстроились в очередь у бельевой. Кастелянши у нас не было, в бельевой распоряжалась повариха Антонина Григорьевна. Поджав губы, она хмуро пересчитывала простыни, наволочки и одеяла и выдавала их санитарам с таким видом, словно ей горько было выпускать вещи из рук.
Солнце пригревало безотказно. Бывают в марте такие дни - небо высокое и голубое, какое увидишь только весной. Еще холодно, а ветер вдруг повеет теплом. Завтра, может быть, лужи снова затянет льдом, но сегодня они растаяли и отражают небо. И с крыш каплет, и вдруг разлетается вдребезги обломившаяся сосулька, и каждый звук звонок и отчетлив. Хорошо!
У сарая Королев и другой паренек - лет одиннадцати, щуплый, маленький, с длинной, тонкой шеей - пилили толстое бревно. Королев двигал пилой легко, плавно и работал без видимого усилия. Его напарник давно уже вспотел, тяжело дышал, но сдаваться ему, должно быть, не хотелось. Король смотрел на него, насмешливо щуря янтарные глаза.
- Дай-ка я сменю тебя, - сказал я.
Мальчишка с удивлением и благодарностью посмотрел на меня, потом боязливо покосился на Королева:
- Не надо, Семен Афанасьевич, я не устал.
- Ладно уж, сдавайся! - снисходительно произнес Королев и предложил мне: - Давайте померяемся?
Я взялся за пилу. С Королем было приятно работать - пила у него шла легко, без заминки и без напряжения. Некоторое время он поддерживал разговор.
- Попаримся в баньке, - говорил он, - попаримся! Давно я мечтаю искупаться.
Он балагурил так с четверть часа, потом притих.
- Отдохни, - предложил я.
Он только помотал головой. Мы продолжали молча, упорно работать. Я чувствовал, как ослабела рука Королева, как тяжело он дышит. Он не смотрел на меня, и я знал: он свалится вот тут, у бревна, но пощады не попросит. Еще полчаса спустя я сказал:
- Ну, всё! Не ты - так я устал.
Королев почти выронил пилу и тяжело опустился на первый попавшийся чурбашок.
- Если б я до вас с Ванькой не пилил, я бы еще знаете сколько мог! - сказал он прерывисто.
К вечеру мы все валились с ног от усталости, но ужинали после жаркой бани в чистом белье и новых костюмах, а в спальнях ждали аккуратно застланные кровати со свежими простынями и наволочками.
Перед ужином ко мне подошел Петька в синем сатиновом костюме, в новых башмаках, до того чистый, до того умытый, что лицо у него так и блестело. Он не говорил ни слова - только стоял и смотрел на меня.
- Повернись-ка! Ну, костюм точно по тебе сшит. Хорош! А башмаки как, не жмут?
- Хороши! - почему-то шепотом ответил он, помолчал секунду и вдруг, покраснев до ушей, лукаво прибавил: - В двух-то ловчее!
К концу ужина я спросил:
- С чего начнем завтра? Как вы думаете?
- Двор бы надо убрать, - нерешительно сказал Стеклов.
- Клуб! - крикнул кто-то.
- А столовую? - спросил я.
- И столовую!
- Значит, будем продолжать уборку. Надо, чтобы у нас было чисто. Командиры, после ужина подойдите ко мне!
Сторожить дом я назначил в эту ночь отряд Королева. Что-то подсказывало мне: если сторожить станет Король, то и сторожить будет уже не от кого - вряд ли кто решится с ним связываться. Двое ребят стояли у проходной будки, двое - у входа в главное здание. По одному дежурили и в коридорах.
- Возьми мои часы, - сказал я Королеву. - Надо, чтобы ребята сменялись каждый час, а то все устали нынче. Часы оставишь тому, кого назначишь вместо себя. В два часа ночи разбуди Стеклова, он сменит ваш отряд.
Королев взял часы и бережно надел их на руку.
- Так, значит, вы будете у нас работать? - спросил он, взглянув мне прямо в глаза.
- А как ты думаешь?
- Будете! - уверенно ответил он.
5
Поздняя гостья
Когда в доме все утихло и я собрался было прилечь, ко мне постучали.
- Войдите! - сказал я, недоумевая, кто бы это мог быть.
На пороге стояла незнакомая женщина с небольшим чемоданом в руках.
- Я воспитательница Артемьева, - начала она торопливо, мягким, словно чуть задыхающимся голосом. - Я уезжала к больному отцу в Тихвин.
- Зайдите, пожалуйста. Присядьте.
Она села, расстегнула ворот пальто. Блеснул воротничок белой блузки. Из-под берета виднелись темные волосы, в которых заметно пробивалась седина.
И лицо было немолодое, утомленное, с косой четкой морщинкой меж бровей. Ей было, вероятно, за сорок.
Она заметила, что я изучаю ее, косая морщинка врезалась глубже, и голос на этот раз прозвучал сердито:
- Вы, наверно, считаете, что я больше не должна здесь работать?
Я не успел ответить; легонько пристукнув ладонью по столу, она сказала твердо:
- Выгоните в дверь - войду в окно. Детдом не оставлю.
- Но…
- Не уйду! - перебила она, решив, очевидно, что я хочу возразить ей. - Вы, конечно, считаете всех, кто здесь работал, виноватыми. Наверно, вы правы. Но я тут очень недавно. И пускай тоже виновата - все равно, я просто не могу уйти. Я уже привыкла к детям, полюбила их. Мне пришлось уехать, потому что у меня отец-старик тяжело заболел…
Чем больше она горячилась, тем спокойнее становилось у меня на душе.
- Да что вы, никто вас не гонит! - заговорил я. - Оставайтесь. Только сами видите, какая тут предстоит работа. Воспитатели все разбежались. А я человек новый.
- Работы, конечно, много. Я знаю.
- Значит, остаетесь?
- А о чем же я говорю вам все время! - В голосе ее слышалось такое торжество, словно она отвоевала для себя право на веселый и мирный отдых, а не на работу с сотней необузданных ребят.
- Вам надо отдохнуть, - торопливо и с явным облегчением продолжала она. - Я пойду. Спокойной ночи. Только вот что: вы не должны думать, что это в самом деле трудновоспитуемые. Дети как дети. Ведь здесь был проходной двор, никто больше месяца не работал. Приходили, уходили один за другим. Я сама работаю меньше месяца, но уверяю вас - дети как дети. - В голосе ее, кроме убежденности, слышалась и тревога: вдруг я все-таки не поверю? - Послушайте, - перебила она себя. - а Лобов повторяет свои упражнения?
- Простите…
- Ну как же! Лобов Вася. Он половину алфавита не выговаривает, путает "р" и "л"…
- Ах, Лобов!
Я вспомнил маленького белобрысого мальчика из отряда Стеклова - его речь и в самом деле трудно понять.
Кажется, что рот у него всегда полон горячей каши: вместо "з" он говорит "ж", вместо "с" - "ш"; трудно даже сообразить и упомнить, что с чем он путает и что вместо чего произносит.
- Упражнения? Нет, я ничего такого не слышал.
- Вот этого я и боялась. Вы знаете, он начал уже довольно сносно произносить "с" и "з".
- Вы думаете, он будет говорить нормально?
- Непременно! Это исправимо, вполне исправимо. Вот я так и знала: все придется начинать сызнова. А ведь обещал: "Вот, честное слово, буду каждый день повторять".
- Что же он такое должен был повторять?
- Очень просто… Ох, как глупо! - вдруг спохватилась она. - Вам давно пора отдохнуть, а я…
- Вы уговариваете меня отдохнуть, а сами, я вижу, устали, - сказал я. - Вы что же, прямо с дороги?
- Да. В Ленинграде узнала о здешних переменах - и сразу на поезд. Сейчас пойду к себе. Я снимаю комнату у Антонины Григорьевны, это тут рядом.
Я взял у Артемьевой чемодан и проводил ее к Антонине Григорьевне - это и в самом деле было неподалеку, за оградой, в какой-нибудь сотне шагов по пути на станцию. Артемьева привычно стукнула в окошко у крыльца.
- Екатерина Ивановна! Голубушка! - послышался голос, в котором я никогда не признал бы голос нашей суровой, неприветливой хозяйки и поварихи. - А я уж волновалась! Ну, что с отцом-то?
- Поправился, спасибо. Вот только я его на ноги подняла - и приехала…
Я отправился домой. Прошел мимо стоящего у будки Королева, миновал флигель, столовую. Холодный ветер дул в лицо, разгоняя сон, да мне уже и не хотелось спать. С какой горячностью эта немолодая, усталая женщина отстаивала свое право работать в нашем доме! Неожиданный разговор с нею прибавил мне спокойствия и уверенности.
Вспомнилось: днем, перед тем как дать ребятам наглядный урок мытья окон, я отыскивал в кухне подходящий таз, чтобы развести мел, и тогда-то ко мне подошел тот самый странно одетый человек, что накануне сторожил Коршунова в изоляторе. Мне уже было известно, что это воспитатель Щуров.
- Прежде, - сказал он без всяких предисловий, - я был по специальности фотограф…
Я не выразил вслух своего удивления и ждал, что последует дальше.
Выдержав небольшую паузу, Щуров закончил внушительно:
- Я решил вернуться к своей прежней профессии.
- Значит, оставляете детдом?
- Значит, оставляю.
Что было отвечать ему? Если человек не хочет быть воспитателем, уговаривать его не нужно. А уговаривать этого, что стоял передо мной, в слишком длинных, неряшливо подвернутых брюках, в пиджаке с чужого плеча, и, внушительно оттопырив нижнюю губу, смотрел на меня мутными, ленивыми глазками… Нет, уговаривать его незачем. А в гороно объясню, Зимин поймет.
Щуров правильно расценил мое молчание.
- Честь имею, - сказал он.
- Прощайте.
Некоторая муть от разговора с Щуровым все же засела в душе. И когда, уже на ночь глядя, в мою комнату вошла Екатерина Ивановна Артемьева, усталая, с чемоданом в руках, и чуть не с порога заявила: "Выгоните в дверь - войду в окно", - я попросту очень обрадовался, словно темной ночью на незнакомой дороге кто-то засветил мне фонарик. Может быть, только теперь, в эту ветреную и холодную мартовскую ночь, я по-настоящему помял то, что сказал мне на прощанье Антон Семенович. Я работал с ним вместе и помогал ему как только мог. Но я всегда полагался на его слово. Его мысли были для меня неоспоримы, его находки - самыми лучшими. А сейчас я сам за старшего.
6
И снова настало утро
Первый, кого я увидел утром, был Сергей Стеклов.
- Все в порядке? - спросил я.
- Часы целы, вот они, - простодушно ответил он.
Я в упор посмотрел на него и пожал плечами.
Он густо покраснел.
- В детдоме все в порядке, Семен Афанасьевич. И… и пришел Подсолнушкин.
- Это кто же?
- Наш. Воспитанник. Мы еще вам говорили - его Тимофей слушается. Вот он идет!
Я ожидал увидеть взрослого парня, силача. Но от будки к нам шел маленький, узкоплечий подросток - шел не спеша, руки в карманы, независимо поглядывая по сторонам.
- Здравствуй, - сказал я.
- Здравствуйте, коли не шутите, - неторопливо и с достоинством ответил Подсолнушкин.
- Как же ты оставляешь дом, если знаешь, что без тебя на Тимофея нет управы? Вот он тут вчера вырвался, мог кого-нибудь поддеть на рога.
Я застал его врасплох. Он ждал выговора за самовольную отлучку, и весь его вид поначалу говорил: "Я сам себе хозяин и сумею за себя постоять". И вдруг - Тимофей… Подсолнушкин смотрел растерянно, и я не дал ему опомниться:
- Ну, вот что: скорей умойся, позавтракай, и пойдем с тобой к Тимофею. Ты в какой спальне?.. Значит, у Жукова. Отбери там двоих понадежнее себе в помощь - надо сарай привести в порядок. Кстати, где ж ты был эти два дня? Я тебя еще не видел здесь.
Подсолнушкин кашлянул.
- У меня… гм… - Он явно придумывал, чем бы объяснить свою отлучку. - Я у тетки был… хотел там остаться…
- И что же?
Дальше пошла чистая правда:
- Я на рынке Нарышкина встретил… Он говорит: "В детдоме все вверх дном!" Я и решил поглядеть.
- Это ты правильно решил. Ну-ка, Сергей, давай сигнал на подъем!
Раздался дробный, прерывистый звон колокольчика. Он дребезжал, всхлипывал, захлебывался все на одной и той же высокой ноте. "Экая музыка! - с досадой подумал я. - Надо скорее горн".
На кухне уже разведен был веселый огонь, и лицо Антонины Григорьевны показалось мне не таким суровым, как вчера.
- Екатерина Ивановна уже на ногах. В корпусе. Чуть свет встала, - сообщила она, поздоровавшись со мной.
Все было как вчера - и все было совсем иначе. Вчерашнее утро они начинали, с любопытством ожидая, что с ними будет. Они привыкли: кто-то что-то с ними делает, а они либо кое-как подчиняются, либо увиливают, а то и бунтуют понемногу. Сегодня они просыпались с сознанием, что у них есть начатые и неоконченные дела: Жуков еще накануне знал, что его отряд дежурит в столовой и на кухне, отряд Королева должен был убрать двор, отряду Колышкина поручили привести в порядок клуб.
Любопытно было видеть, как встретили ребята Екатерину Ивановну. Собственно, трудно назвать это встречей. "Ка-те-ри-на Иван-на!" - только и произнес нараспев Петька, но вложил он в эти два слова очень много. "Как хорошо, что вы приехали! А мы уж думали, вы не вернетесь!" - с несомненностью разобрал я в этом приветствии. Тут были и радость, и удивление, и что-то еще, чему не сразу подберешь название. Старшие, видно, мало знали ее, но ребята лет десяти-одиннадцати, должно быть, сразу чувствовали в ней то, чего им давно не хватало.
Вася Лобов ходил за ней по пятам и, размахивая руками, горячо, хоть и довольно невнятно, объяснял:
- Я ничего не жабыл, Екателина Ивановна. Я повтолял. Пошлушайте…
- Вы ведь работали здесь меньше месяца? - спросил я Артемьеву.
- Ровно двадцать четыре дня, - ответила она.
"Много, оказывается, может человек посеять за двадцать четыре дня", - подумал я, глядя ей вслед.
- Это хорошо, что приехала Екатерина Ивановна, - сказал Король. - Но только она для маленьких ребят. А для больших… - Он с сомнением покачал головой и закончил осторожно, стараясь никого не обидеть: - Для больших это дело несерьезное.
- Нет, я с тобой не согласен, - ответил я. - Это для всех нас очень хорошо.
В середине дня произошли два события. Первое было приятное: из Ленинграда приехал Алексей Саввич. О нем уже успел сказать инспектор Зимин: "Даем вам преподавателя по труду - век будете благодарны. В прошлом - путиловский рабочий, давно связан со школой… Одним словом - находка. Как видите, что обещал - исполняю!"
Алексей Саввич был невысокий, худощавый, с аккуратно подстриженными усиками, с проницательным взглядом глубоко сидящих глаз. Коротко представился, мне, крепко, энергично пожал руку и попросил разрешения сразу пройти в мастерскую. Спрашивать ни о чем не стал, видимо всё поняв с первого взгляда.
- Стало быть, инструмента нет?
- Стало быть, нет.
- Никакого. Так. Ну что ж, отрядите со мной на два дня парочку ребят. Придется в Ленинград возвращаться.
Я тоже не стал расспрашивать. Отпустил с ним двух ребят из отряда Колышкина и занялся очередными делами. И тут подстерегало меня второе происшествие, неприятное: пришел Жуков и сообщил, что четверо ребят ушли из дома без всякого разрешения - Глебов, Плетнев, Разумов и Володин.
- Как же они ушли? Ведь у будки дежурный? - спросила Екатерина Ивановна, стоявшая тут же.
- Через забор. Подставили бочку и перелезли.
Так…
В первый день ушел один рыжий Нарышкин. Возможно, он был храбрее других, или легче на подъем, или менее любопытен - не интересовался переменами, которые, может быть, придут со мною. Возможно, ему было куда пойти и он не боялся холода - ведь почти еще зима, на улице легко не проживешь. Но улица, конечно, тянула и других, а с теплом потянет много сильнее, если я не помешаю. Да. Стало быть, Нарышкиным и сейчас дело не кончилось. Этого я ждал, это - я знал - было неизбежно. Но такие мысли не утешали.
Поздно вечером, когда ребята уже улеглись, а у меня в комнате сидели командиры, обсуждая дела на завтрашний день, в дверь кто-то тихонько стукнул.
- Пожалуйста! - сказал я.
Дверь приотворилась, но никто не входил.
- Войдите! Кто там? - повторил я, вглядываясь в темноту.
- Это я… - послышалось оттуда. - Я, Глебов…
- Заходи, Глебов. Что случилось, почему ты такой бледный? И почему не спишь? Заболел?
- Меня не пускают…
- Как это - не пускают? Кто смеет не пускать?.. Стеклов, он в твоем отряде?
Стеклов сбит с толку. Он смотрит то на меня, то на Глебова и не знает, что ответить.
- Да он только сейчас приехал, - произносит он наконец.
Я встаю. У меня на лице и в голосе - величайшее возмущение:
- Тогда надо его поскорее накормить, и пускай ложится. Видите, человек устал. Ты ведь с Алексеем Саввичем ездил за инструментами, Глебов?
В комнате мертвая тишина, я слышу только, как посапывает простуженный Колышкин. Все ждут, переводя глаза с меня на Глебова. Он переступает с ноги на ногу, тяжело вздыхает и наконец выдавливает из себя:
- Да нет, я… я самовольно…
- Ах, самовольно?.. Извини, пожалуйста, я просто не понял. Нет, тогда уходи.