* * *
Уж потом он узнал, что этот храм тут много веков стоит. И называется - Владимирский храм Успения Пресвятой Богородицы. И вообще - это не деревня никакая, а город Владимир. Такой просто он в древности был - деревянный. Только храмы кое-где стояли каменные… и ещё эти, ворота Золотые. Они тоже не золотые так-то, ну и не деревянные - каменные…
И никакой ограды тогда толком вокруг Владимира не было, и вал земляной разрушен. Рассказали ему местные - потом, конечно, - что сгорела не так давно городская "гряда": ордынцы сожгли во время последнего набега.
Ещё вокруг города - посад. Это то, что обычно сразу за городской стеной располагается. Там он первого здешнего человека и встретил. По имени Аксинья. В крапиве нашёл, ага. Остальные в полдень здесь дрыхнут. Отдыхают, в смысле. Обычай у них такой.
А речка… Хорошая здесь речка, красивая, и песочек на берегу. Глеб её сразу полюбил. И протяжное название этой речки ему по душе пришлось - Кля-я-азьма.
Артель
В тот, самый первый его день на владимирской земле, немая девчонка привела Глеба прямиком к собору.
Двери в храм были открыты настежь, и внутри было бело, прохладно и пусто. И пахло оттуда не ладаном и горелым воском, или чем там ещё сладковато и приторно пахнет в храме. Нет, из него ремонтом пахло…
Чуть поодаль от входа - на примятой, выгоревшей на солнце траве - высились сколоченные из дерева козлы, обляпанные белым. Кудлатый жилистый парень в одних холщовых портах, подвязанных бечёвкой, расставив ноги циркулем, мешал что-то в большом деревянном корыте - какое-то белёсое тесто… Известь, что ли?..
В дверях храма появился бородатый серьёзный мужик - большой, лохматый, сутулый, похожий на косолапого медведя. Взглянул в сторону Глеба из-под густых бровей удивлённо, с интересом, но промолчал. Заметив крутившуюся под ногами девчонку, улыбнулся ей ласково.
- О, Аксютка пришла! - Потом зычно крикнул туда, в прохладное, затенённое нутро собора: - Заканчивай, артельные, полдневать пора!
Вышли ещё мужики. Не спеша, обстоятельно умылись у кадки с водой, поливая друг другу из деревянного ковша, и уселись перекусить - в тени, вкруг расстеленной прямо на земле льняной тряпицы.
Девчонка придвинулась к ним поближе. Тихонько присела на корточки, просительно глядя снизу вверх в жующие лица мужиков и рукой показывая себе на рот.
- Дай-ко, Дёма, Аксютке аржанухи, - молвил тот бородатый.
Жилистый кудлатый Дёма, тот самый, что ещё недавно мешал что-то в корыте, протянул девочке краюху мягкого ржаного хлеба.
Та схватила, обрадованно закивала головой, и побежала к Глебу. Он уж думал - забыла про него, стоял столбом как дурак, слюни глотал, не знал, что дальше делать.
Довольно улыбаясь, девчонка вручила ему горбушку. Глеб смутился, но взял, разломил пополам, половинку быстро пихнул в рот. Вторую - вернул девочке. Опомнившись, с набитым ртом, промычал спасибо. Словно и сам - глухонемой.
- Гляди-ко. Суженого, что ль, себе нашла? - хмыкнул Дёма.
Мужики заулыбались в бороды. Не все, правда. Некоторые продолжали серьёзно жевать, не глядя по сторонам.
Тот, бородатый, похожий на медведя, дядька поманил Глеба пальцем: - Как звать? Чей будешь?
- Глеб. Глеб Рублёв я.
- Рублёв? - удивился мужик и его кустистые, цвета перепрелой соломы брови поползли вверх. - Слышь, Ондрей, Рублёв он! Коли не врёт… - Светлобородый, с мягким и мечтательным выражением лица Ондрей, словно очнувшись от каких-то своих мыслей, посмотрел на Глеба дружелюбно, без удивления. Кивнул спокойно, и тут же будто опять отрешился от происходящего, глядя куда-то в пространство.
- А отец с матерью где? - продолжал выспрашивать дядька.
Глеб помедлил. Он подумал про Тоню. Сказать, не сказать?.. Знать бы, где сейчас она… Внутри у него что-то тоскливо сжалось. Он нахмурился. Кусая губы и чувствуя, что совершает маленькое предательство, уронил, будто камень в колодец:
- Нет у меня никого. - И опустил голову, чувствуя себя как-то муторно, - то ли от голода, то ли всё-таки от стыда. - Поесть бы мне. Я отработаю…
Мужики переглянулись. Тот, что расспрашивал, поглядел испытующе.
- Отработаешь! Хм… - мужик замолчал и принялся жёлтым ногтем большого пальца стал в раздумье скрести свою мохнатую бровь. - А давай! - хлопнул он по колену здоровенной ладонью, - поглядим, на что ты годен, мож и возьмём. Нам теперь новый помощник нужен. - И добавил, обращаясь к кому-то из артельных: - Ушёл Кондрат-то.
- Как так ушёл? - спохватился тот, что молча и сосредоточенно жевал, глядя прямо перед собой.
- Да так, видишь, нету. Не дождался, когда начнём. Решил, что сам давно - мастер… В Крутово подался. Позвали, мол, его - Благовещенскую церковь там отделать надобно. А то - невмоготу, мол, столько без дела сидеть. Ушёл. Просил лихом не поминать.
- Ну-ну, скатертью дорога, - обронил молчаливый, положил в рот кусок и зажевал с прежним усердием.
Все замолчали.
- Оставайся, - заключил похожий на медведя мужик. Глянул на Глеба насмешливо из-под лохматых бровей, подмигнул заговорщически: - Может, когда и толк из тебя выйдет, Глеб Рублёв.
* * *
Разговаривали здешние чудн о . Вроде и по-русски, но как-то странно.
Глеб, к своему удивлению, всё понимал, и легко применился говорить по-здешнему - протяжно окая, чувствуя, что нужные, прежде вроде незнакомые слова, сами собой приходят на ум.
Поначалу он, правда, слегка недоумевал. Казалось, будто люди нарочно придуриваются. Ну, юмор у них такой. Специфический.
Он всё вспоминал фильм - смешной, давно, тоже ещё в детдоме видел. Про машину времени. Про то как она сработала и царь Иван Грозный в настоящем очутился. И тут же типа одного встретил, который, ясное дело, не понимал, что перед ним царь, а не сумасшедший. Испугался этот тип, давай юлить, повторять невпопад всякое, якобы по-древнерусски. "Аз есмь", "акипаки", "иже херувимы" какие-то… Они хохотали! До насморка, до колик в животе! Ну, одно слово - комедия.
Дуралей этот сильно был похож на директора их детского дома. Прям, вылитый. Вот и приклеилось. Стали директора Акипаки называть. За глаза, конечно…
Глеб тогда и не понимал, что это значит. Думал одно такое смешное слово. Тут уже разобрался, что два. И к тому же, не "аки-паки" никакие, а "паки и паки". И значит это - снова, вновь и вновь…
…Там в кино-то - виной всему была машина времени. И через неё можно было обратно в настоящее попасть. А тут он без всякой машины в прошлом очутился. С ума сойти можно!
Правда, по ощущениям, это пребывание в прошлом очень походило на некоторые его прежние сны. На те, непохожие на обыкновенные, особые, яркие сны, что снились ему лишь изредка. Но запоминались надолго, и помнились отчётливо, вот будто наяву всё было.
Один раз замок видел каменный, рыцарей на конях, а как-то - смуглых кудрявых людей в белых туниках и венках, они чего-то там несли. Вроде как шествие какое. А он за колонну прятался - вся в продольных желобках, горячая от полуденного солнца…
Сны такие начались где-то через год после того, как Тоня в его жизни появилась. Да, точно, как раз после того, как ему десять исполнилось. Он про них всегда Тоне рассказывал. Она удивлялась. "Надо же, - говорила, - художник у меня под боком растёт, не иначе…"
И что интересно. Каждый раз ему в конце такого сна казалось, что Тоня его потеряла. Что зовёт она его, ищет…
Наверное, поэтому он, в конце концов, в своей постели просыпался. Всегда.
Только вот теперь - проснуться не удавалось.
А может, и не хотелось ему особо просыпаться-то… Почему? А кто знает, что теперь могло ждать его там, в будущем. Сколько дней или даже месяцев прошло, тоже непонятно было. Тоня, поди, давно укатила в Италию, вышла замуж за этого своего Франческо… Детей может, уже завела - своих детей, не приёмных.
И из училища его наверняка отчислили - раз он столько времени на занятия не являлся, без уважительной-то причины. Там с этим строго…
В царстве красок
Невысокие глиняные горшки стояли, щетинясь, словно ежи, торчащими из них кистями - малыми, средними и большими, круглыми и плоскими, широкими и узкими. И совсем тонкими, острыми, для росписи золотом, с надетыми на них "саночками" - трубочками из утиных перьев…
Каменные краскотёрки. Узкогорлые бутыли и пузатые корчаги. Рыбий клей. Льняное масло. Олифа. Столярный инструмент. Липовые доски. Свёртки ткани-павлоки . Большие, в четыре аршина, доски для соборного иконостаса, оклеенные ею, или уже покрытые поверх паволоки сияющим белизной гладким грунтом-левкасом . Яичная скорлупа. Гусиные перья, чтоб смахивать пыль. Медвежий зуб, чтоб полировать позолоту.
И краски, краски, краски!
Дементий уверенно, по-хозяйски раскрывал лубяные коробьи и коробейки, где лежали уже растёртые в порошок краски, и объявлял Глебу их названия.
Глеб слушал. Дёма хоть и противный был, и рассказывал будто бы неохотно, с ленцой, - выпендривался, словом, - но про краски знал и понимал много.
И Глеб запоминал, как мог. Про санкирь, которой пишут лики, и которую составляют из множества разных красочных порошков (потому, говорит Дёма, и не доверяет Андрей это никому, сам смешивает…). Про серую рефть - для седых волос и облаков. Про ядовитую ртутную киноварь - звонкая, яркая, цветом алая, как кровь, ею одежды пишут, надписи на иконах, а ещё - под червонное золото кладут… Про скопскую чернь - думал чёрная, оказалось - вовсе красная. Про красно-коричневатый багор, или византийский пурпур, составленный из нескольких красок - этот для одежд, у Богородицы мафорий им разделывают. Про чёрные сажи. Про белила - какие от уксуса потом желтеют, а какие - нет.
- Туто земли, - наставительно тыкал своим длинным пальцем Дёма. - Ондрей их боле других любит. Стойкие потому.
Стойкие земли??? Это ещё что такое?
Глеб глядел на раскрытые коробьи с красками, похожими - одна на горчичный порошок, другая на молотый кофе, третья на стёртый в пудру жгучий красный перец. Коричневые, зеленоватые, тёмно-жёлтые… не сильно они ему "землю" напоминали… Однако оказалось, эти краски правда прямо под ногами находят. Найдут нужную цветную землю, сушат её, потом измельчают.
Возни с этим много: сотрут в порошок, а потом ещё просеивают, отмучивают, прокаливают… Вот ещё - отмучивают! Смешно и непонятно. Выяснилось - порошок кладёшь в воду, взбалтываешь, и сор всякий, всё ненужное, что вверх поднялось - вместе с водой сливаешь…
Ух, химичат они тут! Со страшной силой химичат.
Кстати, самые красивые из земель - охры. Весёлые такие. Жёлтая, тёмно-жёлтая, золотистая "грецкая"… Глебу они особенно приглянулись, тем более, что он про охру ещё от Тони слышал. Только вот так, в порошке, - не видал.
А ещё удивила - ляпис-лазурь. Густой, насыщенной, глубокой синевы краска - такой краской, верно, кроют небеса.
- Дорого стоит, ох, дорого! - заметил Дёма. - На вес золота, а поди и дороже… А ты думал? - поймал Дементий удивлённый Глебов взгляд. - Из бадахшанского лазурита, редкостный камень. Из-за моря везут, с востока. - Он прикрыл узорчатую крышечку из луба, и заключил важно. - Туто - целое состояние, в коробьях этих! - глаза у Дёмы блестели.
"А ещё ведь в них, в этих лубяных коробейках, - красота лежит", - подумал Глеб. Он вспомнил сияющие нетронутой белизной стены собора, готовые впитать, вобрать в себя все эти краски, и робко спросил Дёму:
- А когда собор расписывать начнут?
- Когда Ондрей скажет, - нахмурясь, кратко ответил тот.
Отец Варсонофий теряет аппетит
Посреди чисто выметенного, просторного владычного двора, стоял отец Варсонофий. С кислым лицом стоял. Издалека углядев тучную фигуру ключника в долгополой рясе, служки пугливо спотыкались; пробегая мимо жались к стенкам. Невысокий, оплывший, рано полысевший Варсонофий, несмотря на неказистую внешность, наводил трепет на здешнюю братию. А ныне - и уж который день - был он особенно не в духе.
* * *
Когда по велению самого великого князя Василия Димитриевича затеяли по новой храм Владимирский расписывать, ключник возрадовался. Как же - дело богоугодное, важное. Давно пора было, ещё покойный митрополит Киприан собирался, да не успел. Помер, царствие ему небесное.
Да, дело нужное. Ведь Владимирский-то собор - главный храм Залесской Руси. Здесь покоился прах великих князей владимирских, здесь венчались на княжение великие московские князья. Не можно такому храму стоять в запустении и небрежении, храня следы очередного разбойного нашествия! Большое дело, великое!
Значит и расходы предстоят не малые. А где расходы большие - без потерь да недостач не бывает. Да опять же, всегда есть на что списать, ежели что… Уж тут Варсонофий многоопытен был - дело делом, но надо ж и себя не обидеть. Для того ключарь во все тонкости входил, во всё вникал, всем интересовался.
И теперь вот никак не мог уразуметь - отчего до сих пор стоит работа, хотя всё давным-давно для приезжих мастеров приготовлено?
С прошлого года готовились. Известь для обмазки стен взяли какую положено - старую, выдержанную. Ещё с того лета поливали её в специальных корытах-"творилах" водой, чтобы вышла вся "ямчуга": похожий на ледок ямчужный налёт снимали подмастерья особыми совками. Перезимовала известь, заботливо укрытая рогожами, проморозилась. С нынешней Пасхи вновь её водою поливали, толкли в продолжение нескольких недель. Стал раствор отменно податливым, однородным, похожим как густую сметану.
Приехали мастера-изографы в мае, понюхали, попробовали пальцем, поглядели, как ровно тянется известковое тесто, - довольны остались.
Ну всё уж сделано! Сколочены подмостья, ведущие к куполу храма. Очищены от старой обмазки стены. После - водой брызгали: нужно чтоб стена "напилась", пропиталась влагой. Потом новую обмазку клали. Следили - чтоб всё путём, чтоб не жидко ложилась, не сползала, чтоб туго шла. Ещё после - выравнивали, с усердием и тщанием "затирали".
А ныне уж и левкас спроворили, который кладут поверх обмазки. Сделано всё как нужно. В промытую известь песок колючий добавлен - раз, да бычья желчь, да мелко рубленая льняная пакля…
За всё заплачено, всё высшей пробы. И подмастерья дело знают. Вновь который день бьют раствор дубовыми пестами, чтоб ни комка: ежели они на стене полопаются, после трещины пойдут…
Всё готово! Знаменить пора - рисунок на стену наносить.
И что? А ничего!
* * *
Тут ключник, икнув, отвлёкся от скорбных мыслей - два отрока дубасили друг друга изо-всех сил как раз супротив паперти, а рядом стояла и ревмя ревела простоволосая, замурзанная, растрёпанная малая девка.
- Это ещё что за непотребство! Гляди-ко, прям на владычном дворе драку затеяли! - возмутился отец Варсонофий. - Ещё не хватало, из-за подаяния что-ли разодрались, ироды? Вот нечестивцы! Взашей их, нищебродов, отсюда!
"Ироды" оказались вовсе не нищебродами, а артельными подмастерьями Дёмой и Прошкой. За драку в виду храма наказаны были оба. А взашей со двора служки прогнали только немую девку - иди, иди отсель, неча тут без дела болтаться…
Раскрасневшийся от негодования Варсонофий, отдуваясь, направился в трапезную. Пора было подкрепиться и успокоиться.
Однако по дороге, рискуя окончательно потерять аппетит, ключник с раздражением вернулся к прежним мыслям - об оттяжках в работе артельных.
Знаменить, знаменить пора! - Ан - тянут. Все Рублёва ждут. Без него - ни шагу. Он в артели - знаменщик. Графью наведёт, а дальше уж и другие мастера вступят. Кто - доличное писать, одежды, горки, дерева там, утварь иль здания какие. А кто многоопытнее из мастеров - те за личное отвечает: лики, стало быть, им расписывать доверено.
Лишь бы начали поскорее - там уж дело пойдёт. Фреска сама быстроты требует - успевать надо, пока стена сырая, пока она "пьёт".
А уж если напортачат, не успеют, до того, как высохнет - сбивать в этом месте обмазку придётся, да заново .
Ну, на то и мастера, чтоб всё ладно да красиво было.
Известно, Ондрей Рублёв - изограф опытный, дюже искусный. Только всё что-то тянет, всё думает… Как ни придёт ключник в храм - нет его. Говорят - на Клязьму ушёл…
Время - идёт. Середина лета уже! Успевать нужно, до холодов успевать. Того гляди князь Василий Димитриевич гонца пришлёт, поинтересуется - как роспись продвигается, ладно ли выходит, нет ли. А стены - всё белые.
Ключник потел, об этом думая. И руки - дрожали. Избави Господи от княжьего гнева! Деньги артельным уж вполовину заплачены, а храм и на треть не расписан. И кому головой отвечать? Вот то-то, что ему первому и достанется… на орехи.
А тут ещё расстройство - "яичные" деньги пропали! Известно, иная краска и для стенописи на яйцах творится - для прочности, для вековечности.
Яйца в корзинах - отборные, свежие - по уговору поставят в срок, только заплати. А кошель с отложенной на то деньгой - исчез, как не было. Вот так. Сбережёшь себе копеечку разумным толковым расчётом, а тут - на тебе! Непредвиденный расход.
На кого думать? Да на кого хошь!
И ключник покосился на пробежавшего мимо паренька, на днях прибившегося к артели после ухода Кондрата. Глебом крещён, вроде… Тоже неясно, что за гусь…