Но когда дошло до дела, все вышло, как решил Нико. Он отвел Кармиан в сторону и сказал ей что-то, а что - я не расслышала, но, когда он и Тано пустились в путь, она осталась и стояла подбоченившись, глядя вслед Нико.
- Да, да! - произнесла она себе под нос. - Сладкие словечки и лакомые кусочки. Однако этим сыт не будешь. - А потом резко обернулась. - Ну? - спросила она. - Чего вы ждете? Коли нам сидеть тут да куковать, мы, по крайней мере, можем развести костер и согреться.
Мы свернули с дороги и срубили несколько еловых лап для защиты от ветра. После нескольких попыток Рикерту удалось также разжечь костер. У нас не было ни еды, ни кухонной посуды, но я захватила кое-какие травы из кладовой Эллин. У нас были с собой две оловянные кружки, и, если их наполнить снегом и поставить на огонь, чай можно заварить очень быстро.
- Сколько их не будет? - спросила я Рикерта.
- Несколько часов, - ответил он. - Это зависит от того, сколько они будут договариваться.
Кармиан была беспокойна. Она по-прежнему кашляла, но, кажется, чай и ночь в теплой кузнице ей немного помогли.
- Ты можешь играть на этом? - спросила она, показав на флейту, что я сунула за пояс. - Или это просто для украшения?
Я пожала плечами.
- Играть по-настоящему я не умею, - ответила я. - Для этого надо много учиться. Но если эта флейта захочет играть сама - тогда другое дело.
- Сыграй нам тогда песню! - сказала она. - Только не такую, какую я уже слышала раньше.
"Могу посулить, что такой вообще не будет, это я могу обещать", - подумала я. Но приложила флейту к губам и подула, пробуя играть.
Этим вечером из нее вылетали только одинокие печальные звуки. Песня, полная снега, и мрака, и тишины.
- Это звучит тоскливо, - в конце концов сказала Кармиан. - Ты не сыграешь что-нибудь повеселее?
Я покачала головой.
- Не сегодня, - ответила я. - Флейта не настроена на веселье.
- Ерунда! - отрезала Кармиан. - На флейте-то играешь ты? У флейт не может быть собственного настроения.
Но что бы от флейты или от меня ни исходило, это была одинокая, сумеречная песня - единственное, что я могла извлечь из нее.
Вдруг нас у костра оказалось четверо.
- Почему ты так играешь? - спросил Ацуан. - Почему ты играешь так, что всех мучит одиночество?
Кармиан вскочила, будто кошка, которой подожгли хвост. Внезапно у нее в руке появился нож, длинный тонкий нож, такой длинный, что он мог показаться мечом. Но прежде чем пустить его в ход, она принялась размахивать им в разные стороны, а потом повалилась навзничь в снег, по-прежнему сжимая в правой руке нож. Затем она как-то неловко поползла вперед, словно не зная, движется она вверх или вниз, словно она в один миг ослепла и оглохла.
- Прекрати! - закричала я на Ацуана, так как была уверена, что это он навел на нее какую-то порчу. - Сними с нее это!
- Она опасна! - ответил он. - И она - твой враг. Неужто ты этого не видишь?
Кармиан терпеть меня не могла, это так, но она мне не враг, нет… Я не могла назвать ее врагом. К тому же никому не следует лежать так, как она теперь в снегу. Я схватила одну из кружек с чаем, стоявших на огне, и, хотя обожгла пальцы, плеснула кипяток в лицо Ацуану.
Я не знаю, попала ли… Потому что в тот самый миг попало мне самой. Это была слепота, и глухота, и что-то еще. Я вообще ничего не замечала, ничего не ощущала. И все же я не была в беспамятстве. Мне было ясно: что-то случилось. Мне было ясно, что время шло. Но мрак, будто покрывало, окутал все мои чувства так, что мне казалось, будто я ничем не отличаюсь от мертвой.
Подрезанные крылья
Не знаю, сколько времени это продолжалось. Казалось, целую вечность. Когда я снова стала видеть, был снег, и лунный свет, и хвост лошади… Я сидела на лошади, и кто-то держал меня. И у меня была такая же морская хворь, словно я вновь плыла на корабле "Морской Волк", когда было хуже некуда.
Я не успела ни сказать, ни сделать что-то. Меня просто вырвало.
Этот мрак! Да он хуже мрака! Это нечто из самого мерзкого, что мне когда-либо довелось пережить.
Лошадь остановилась. Ацуан спешился и, взяв меня на руки, спустил вниз. Меня чуть не стошнило еще раз.
- Скоро станет лучше, - сказал он.
- Мерзко! Это было мерзко!
- Да! Не многим это по душе. Сюда, ложись на мой плащ!
У меня так кружилась голова и ослабели колени, что я просто упала на плащ.
- Что это? - спросила я. - Этот… мрак!
- Мой дар. Единственное, что я могу, не считая не кой силы сопротивления против обманчивых чувств других людей.
- Ты можешь отбирать у людей их чувства?
Он кивнул:
- Не так утонченно и красиво, как делал это твой отец. Но все же вполне действенно.
- Мерзко!
Он пожал плечами:
- Это единственное оружие, которое у меня есть. По-твоему, лучше тыкать ножом в людей, как явно задумала твоя подруга.
- Она бы никогда не пустила его в ход! Где она? - Я огляделась. - Где Рикерт?
- Полагаю, они по-прежнему на том самом месте, где ваш маленький лагерь, - у костра. Если они выносливей, чем ты, то уже двинулись за нами. Но мы их значительно опередили.
Я попыталась сесть, но у меня по-прежнему кружилась голова. Ацуан положил мне руку на плечо и удержал. Это было нетрудно.
- Ты… ты похитил меня?
- Да нет!
- А как ты назовешь это иначе?
- Я спас тебя.
- Спас меня? От чего, если мне дозволено спросить?
- От людей, что не заботятся о тебе. В Высокогорье теперь война, Дина! Что тебе здесь делать? Это не место для тебя!
- Моя семья в Высокогорье!
- Только часть ее. Дина, у тебя есть родичи в другом месте. В мирном краю, а не в этой… дикой стране. - Его слова звучали так, словно мы все расхаживали в медвежьих шкурах с дубинами в руках или что-то в этом роде. Но как это ни ужасно, Скай-Сагис сейчас в самом деле был дикой страной, которую Дракан превратил в драконий двор, где большие пожирали меньших.
- Хочу обратно! - сказала я, пытаясь, чтоб голос мой звучал строго и решительно. - Хочу обратно к другим!
Он покачал головой.
- Мы поскачем дальше, лишь только ты поправишься, - сказал он. - Это же для твоего собственного блага, Дина!
Смогу ли я удрать от него? Но сегодня ноги мои для этого не годились, они были как переваренная спаржа. Ну а как быть тогда с флейтой?
Флейта!
- Где флейта моего отца? - спросила я, потому что за поясом, как обычно, ее не было.
- Когда придет время, получишь ее снова, - только и молвил он. Точь-в-точь как Нико, он явно счел умнее разоружить меня. - Идем! Дай я подсажу тебя в седло. Мы будем скакать, пока не найдем ночлег.
В конце концов мы отыскали бревенчатую хижину в одну простую горницу: очаг с одной стороны, лежанка, где спать, - с другой. Здесь не так давно жили люди. Ну а теперь никого не было. Куда они подевались? Перебрались в более мирные края, вроде тех, куда вез меня Ацуан? Или же стало нестерпимо холодно и нестерпимо одиноко жить здесь, в лесу, так близко от Высокогорья и так далеко от других людей… Быть может, в хижине живут лишь летом. Я знала, что пастухи строили хижины неподалеку от летних пастбищ или выгонов. Эта могла быть одной из них.
И это была крыша над головой как для нас, так и для бедной лошади Ацуана, которой пришлось куда тяжелее, чем бывает у хороших хозяев. Долгий дневной путь и двойная ноша на последнем отрезке пути - вот она и вздыхала, когда ее наконец расседлали.
Я и сама пала духом и была готова свалиться от усталости. Что я вообще делала здесь вместе с человеком, который походил на моего отца, но не был им, с человеком, ослепившим и похитившим меня и вместе с тем утверждавшим, что он заботился обо мне?..
- Войди в хижину! - велел он. - И оставайся там! Я займусь лошадью, а ты можешь пока отдохнуть.
Мы немного поговорили, пока он разжигал огонь в очаге, доставал сыр и хлеб из седельных сумок и растапливал снег для чая в маленьком котелке. Я еще раз попыталась объяснить ему, что хочу обратно, к другим, и если он вправду так высоко ценит меня, то пусть отвезет меня домой или хоть отпустит. А он еще раз терпеливо, будто говоря с хворым дитятей, объяснил мне, что дом мой не у этих людей, что они не умеют ценить меня, не знают мне цену и что, стоит мне их забыть, я в ином свете увижу все, что происходит.
- Ты можешь светить, будто солнце! - сказал он. - Будто звезда! А вместо этого ты коптишь стекло, и свет твой не виден никому. Но я все исправлю.
Его слова звучали так уверенно, словно он уже видел тот мир, в котором я должна занять свое место. В этой уверенности было нечто пугающее.
Он велел мне занять кровать. Сам же лег на пол, закутавшись в свой плащ и в одно из двух одеял из его вещей. Другое досталось мне. В хижине не было жарко, однако же было теплее, чем снаружи. Я так устала, что легко бы заснула. Но я боролась, чтобы не заснуть.
Когда я уверилась, что он уснул, я как можно тише встала. Осторожно переступив через его распростертую на полу фигуру, я выскользнула за дверь хижины. Все мои мышцы гудели от усталости, я едва двигалась, но мне нужно было бежать прочь от этой его пугающей уверенности. Подумать только: что если он прав? Подумать только, что будет, если он мне поможет так, чтоб я забыла свою семью? Чтобы для меня остались только желания рода Сипы, рода Ацуана.
Лошадь, повесив голову, спала в маленькой пристройке, превращенной Ацуаном в конюшню. Она не больно-то обрадовалась, когда я принялась седлать ее. Наш собственный конь Кречет бил бы передним копытом и помахивал гривой, чтобы помешать мне, но для такого рода прихотей каурая кобыла Ацуана, к счастью, слишком хорошо воспитана. Она довольствовалась тем, что фыркала и упиралась, но лишь немножко, прежде чем дала вывести себя на площадку перед хижиной.
- Стой!
Мое сердце подскочило в груди. Ацуан стоял там, весь черный на глади снежной белизны, и, даже если руки его были пусты, он все равно выглядел вооруженным. Опасным уж во всяком случае…
- Ты знаешь, у меня только одно оружие! - сказал он. - Но я употреблю его, если ты заставишь меня это сделать.
Я желала бы быть, как Тано, и только повторять: "Так сделай это!" - и упорно бороться дальше. Но я не смела. Этот мрак был так мерзок. А я была едва жива, и, однако же, была ведь жива! Жива и заживо похоронена.
Он видел, что я и не думала противиться ему.
- Иди! - велел он и взял из моих рук поводья. - Иди в хижину!
Я сделала, как он велел.
Он, стоя в дверях, разглядывал меня.
- Это недостойно тебя! - произнес он наконец. - Те людишки тебя недостойны. Ты это понимаешь? Они тащат тебя навстречу опасности и смерти, а я не могу оберегать тебя днем и ночью. Я понадеялся, что со временем ты сама поймешь, к какому роду-племени ты принадлежишь. Но времени у нас мало. Приходится немедля освободить тебя от их уз. Иного пути нет!
Я не понимала, что он имел в виду. Но он подошел к седельным сумкам, которые по-прежнему валялись рядом с очагом, и вытащил маленький мешочек. Он наполнил одну из кружек остатками воды и высыпал что-то из мешочка в воду.
- Вот! - сказал он. - Пей!
Этого я не хотела.
- Что это? - спросила я.
- Сонный порошок, - ответил он.
И тогда я еще меньше захотела пить из кружки. Сонный порошок… Я вспомнила Скюгге и его жажду, когда он не мог насытиться снами, хотя каждый новый сон заводил его в безумие. Началось с сонного порошка, как говорил мой отец. Он называл это: "Кратчайший путь к безумию. Путь, которого ты должна избежать". Нет уж, спасибочки! Это не для меня!
- Я не хочу! - сказала я так решительно и строго, как только могла.
У него в самом деле был такой вид, будто он сожалел о сказанном.
- Тогда мне придется заставить тебя! - произнес он. - Это унизительно как для тебя, так и для меня, и я обещаю: это в последний раз. Лишь только ты освободишься от этих людишек, ты сама выберешь истинный путь!
Заставить меня? Ну, это будет непросто. Я буду кусаться, и пинать, и упираться изо всех сил, как меня учили. Выбить кружку из его руки, удрать…
Но мрак ударил меня, будто молотом. И я не могла ни кусаться, ни пинать, ни сопротивляться, потому что ничего не видела и ничего не слышала.
Я ненавидела все это. Я ненавидела все это. Мерзко! Ужасно мерзко!
Время шло! А я и не ведала, сколько его прошло. И что было, кроме мрака, я не знала. Если Ацуан силком влил мне в горло чай с сонным порошком - а это он, пожалуй, сделал, - то я даже не заметила. Ничто не проникало сквозь покров, который он набросил на все мои чувства. И там он внезапно предстал передо мной. Он - Ацуан! Посреди мрака он склонился передо мной, как перед князем.
- Позволь мне вести тебя к свободе!
И речи быть не может!
Но я ничего не успела сказать, потому что один рывок - и мы перенеслись в какое-то другое место.
Чудное, серое, сверкающее облако окутало нас туманом, полным слабых зовущих голосов.
Я уже была здесь прежде. Страной Призраков нарекла я эту страну, там не было живых. В тот раз, когда Вальдраку обманом захватил меня в плен, его люди дали мне ведьмин корень, чтоб успокоить меня, но каким-то образом я выскользнула из своего собственного тела и перебралась в удивительную серую Страну Призраков, где вообще-то пребывают покойники. Я сама в тот раз была очень близка к смерти. Близка ли я также к смерти и ныне?
- Это опасно! - сказала я Ацуану. - Если тут заблудиться, можно умереть.
- Я забочусь о тебе, - произнес он, но это меня ни капельки не успокоило. - И здесь тянутся нити, за которыми можно следовать. Если ты бывала здесь прежде, должна знать это.
- Нити?
- Да! Теперь я их вижу. Это они заставили сверкать туман. Тонкие светящиеся нити, которые пробились сквозь серый туман, будто основа пряжи.
- Это же нити жизни, - внезапно узнала я, - нити судьбы, как те, о которых толковала Мейре. Было ли здесь то, что предстало ей, пока она пряла свою пряжу?
- Многие полагают, что узы их судьбы нерушимы, - сказал Ацуан. - Но это не так. Мы распускаем их и связываем вновь, делая свой выбор. Мы можем выбирать, Дина. Ты можешь выбрать свое освобождение.
Внезапно внутренним слухом я ощутила голос Мейре. "Нить раздвоилась, но тебе не дано раздвоиться. Выбирай, пока обе нити не лопнули".
Дочь матери! Дочь отца! Пробуждающая Совесть или чернокнижница! Пожалуй, этот выбор и есть то, что она имела в виду. Но если выбирать, чем я стану, то нет никаких сомнений. И я знала, что мне нужно делать.
- Матушка… - прошептала я и закрыла глаза. - Матушка.
Я выпустила на волю свою тоску, потому что здесь в тумане, где невозможно переходить с одного места на другое, тоска овладевает человеком. Твоя собственная тоска либо тоска другого.
Звездное небо. Скалы. А далеко-далеко внизу, подо мной, горстка людей, лошадей и одна повозка… Я хорошо знала эту дорогу. То была дорога в Скайарк. И однажды я была здесь ночью - ночью, полной лесных голосов и страха.
- Теперь спи, малютка, сокровище мое! Когда проснешься, мы уже будем там.
То был голос мамы… и так близко, будто я была рядом с ней и оказалась там внезапно. В повозке, где она полпути просидела с Мелли на коленях и с луком со стрелами в свободной руке.
Лук? Я никогда раньше не видела мою мать с оружием в руках. Ее взгляд и голос всегда были верным оружием. Для всех, кроме Дракана. Дракан мог встретить ее взгляд, ничуть не совестясь, хотя у него, должно быть, было немало причин стыдиться. Так, может, это против него желала бы направить стрелу из лука моя мать?
А за кучера была Мауди. И вокруг я видела другие знакомые лица людей из Кенси-клана… Пороховая Гузка и его мать, старая мать Каллана, Киллиан с семьей. Что им делать в Скайарке? И почему среди ночи?
- Матушка! - молвила я, и мне захотелось, чтоб и она увидела меня, хотя я хорошо знала, что это невозможно. А может, она могла меня слышать?
Однако не похоже и на это. Одной рукой она лишь гладила лобик Мелли, пока ее другая рука по-прежнему крепко держала лук. И тут я вспомнила: нужно использовать голос Пробуждающей Совесть, если я хочу, чтоб она услышала меня.
Я попыталась. Я и вправду попыталась. Мне так хотелось… Но ничего не вышло. Я не была настоящей Пробуждающей Совесть! Больше не была! И моя мать не могла услышать меня.
Я бы заплакала, если бы могла. Но тело мое пребывало где-то в другом месте, в лесной хижине у подножия Высокогорья, и, если там по щекам у меня текли слезы, я не чувствовала этого.
Здесь были лишь призраки, которые плакали. Как старая Ануа, что искала свое утонувшее дитя…
Нет! Я не хотела думать об этом. Здесь нужно быть осторожнее со своими мыслями, здесь, где тоска и желание были важнее рук и ног. Я уже заметила, как туманы все плотнее сгущаются вокруг меня, могла уже слышать зовущие голоса… Я попыталась крепко вцепиться в свою мать, в Мелли, в повозку и в людей там, на дороге к Скайарку. Но один из голосов звучал ближе, чем другие, и это он тосковал обо мне.
…Ночные птицы летят сквозь мрак.
Ночные птицы прилетают вместе со сном -
Сном, столь же прекрасным, как ты.
Сном, столь же прекрасным, как ты.
Во всем мире был всего один человек, кроме меня, что знал эту песню. И это был тот, кто сочинил ее.
Моя собственная тоска взмыла ввысь, будто одна из птиц этой песни.
- Отец!..
Я успела произнести это слово, прежде чем вспомнила, что он мертв. Это просто диво, но даже если знаешь это, то помнишь не всегда. Особенно во сне.
Костер у горной тропы, но не той, что вела в Скайарк. То была дорога в Сагис-Крепость. И у костра сидел мой отец и пел тихо и приглушенно. А я так хотела положить голову ему на колени и быть той, кому он пел.
Он глянул вверх. И он увидел меня:
- Дина!
- Отец!
- Ты что, снова плачешь?
Разве? Сама я этого не заметила.
- Ты соврал, - сказала я. - Ты говорил, что Дара Змеи у меня нет, но ты соврал.
- Из-за этого ты плачешь?
Я не знала.
- Почему мне надо выбирать? - спросила я. - Почему или-или? Почему не оба - не то и другое?
- Это тоже своего рода выбор. Но тогда тебе нужно стать самой собой.
- Мама не может услышать меня. Но это можешь ты.
- Твоя мать в мире бодрствующих. И это твой мир.
- Лучше я буду с тобой!
Я вправду хотела этого. Я так устала оттого, что меня дергают туда и обратно, оттого, что мне грозят опасностями, я так устала быть одной.
- Дина… я только потому здесь, что ты тоскуешь по мне.
- Но…
Однако голос его звучал так живо. Его лицо, его глаза, единственные глаза в мире, что как две капли воды схожи с моими - такие же зеленые.
- Вот видишь, - произнес рядом другой голос. - Ты принадлежишь нам!
Ацуан! Это он очутился вдруг там, где миг тому назад стоял мой отец.
- Нет! - прошептала я. - Не желаю быть той, кем ты хочешь сделать меня.