– Дочь моя сегодня вернулась ко мне и просила позволения остаться под моим кровом, – сказал он зятю, – и я надеюсь, что теперь ты, согласно данному мне обещанию, не станешь принуждать ее вернуться к тебе.
Раньеро, по-видимому, отнесся к случившемуся не особенно серьезно и равнодушно ответил:
– Если бы даже я и не дал тебе обещания, поверь, я не старался бы вернуть женщину, которая не желает быть моей.
Он знал, как сильно Франческа любит его, и подумал про себя: "Еще не наступит вечер, как она снова будет у меня!"
Но она не появлялась ни в этот, ни на следующий день.
На третий день Раньеро вышел из дому и отправился в погоню за двумя разбойниками, которые давно уже беспокоили флорентийских купцов. Ему удалось с ними справиться и привести обоих связанными во Флоренцию.
Несколько дней он сидел спокойно, ожидая, когда весть об его геройском подвиге облетит весь город. Но того, что он ожидал, не случилось, и этот подвиг не вернул к нему Франчески. Раньеро с радостью потребовал бы, чтобы ее вернули на основании закона, но ему казалось, что он не может этого сделать вследствие данного им обещания. Жить же в одном городе с женщиной, которая его бросила, казалось ему невозможным.
И он оставил Флоренцию.
Сначала он стал солдатом, а затем, очень скоро, сделался предводителем отряда добровольцев. Он постоянно воевал и служил многим государям.
Он заслужил почетную известность как военачальник, как всегда и предсказывал. Император посвятил его в рыцари, и он считался в ряду вельмож.
Покидая Флоренцию, он дал обет перед образом Мадонны в соборе – присылать в дар Святой Деве все самое лучшее и самое прекрасное, что достанется ему на войне. И у подножия статуи Святой Мадонны всегда можно было видеть драгоценные приношения Раньеро.
Раньеро знал таким образом, что все его геройские подвиги известны в его родном городе. Он удивлялся, почему Франческа дель Уберти не возвращается к нему, раз она знает обо всех его успехах.
В это время раздалась проповедь, призывавшая к Крестовому походу для освобождения Гроба Господня, и Раньеро, взяв крест, отправился на Восток. Он надеялся завоевать там замки и подчинить себе целые области; в глубине же души он верил в то, что Франческа не устоит перед его подвигами на Востоке, снова полюбит и вернется к нему.
* * *
В ночь после взятия Иерусалима в лагере крестоносцев, у стен города, происходило большое торжество. Почти в каждой палатке шла попойка, и смех и шум слышны были далеко кругом.
Раньеро ди Раньери сидел с несколькими из своих боевых товарищей за пирушкой, и здесь творилось, кажется, что-то еще более дикое, чем у других. Слуги едва успевали наполнять кубки, как они уже были снова пусты. Но Раньеро действительно больше других имел право праздновать победу: в этот день на его долю выпала небывалая честь. Утром, при взятии города приступом, Раньеро рядом с Готфридом Бульонским первым вступил на стены города, а вечером его чествовали за храбрость перед всем войском.
Когда кончились грабежи и убийства и крестоносцы в власяницах с незажженными свечами вошли в храм Гроба Господня, Готфрид объявил, что Раньеро разрешается первому зажечь свою свечу от священного пламени, горящего у Гроба Господня. Раньеро казалось, что Готфрид хочет этим выделить его как храбрейшего во всем войске. И он очень радовался такой награде за свои подвиги.
Уже наступила ночь. Раньеро и его гости были в самом лучшем настроении духа, когда к его палатке подошел шут, бродивший по лагерю в сопровождении двух комедиантов и забавлявший всех своими шутками. Шут попросил разрешения рассказать им одну забавную историю.
Раньеро согласился выслушать его рассказ.
– Однажды, – начал шут, – Спаситель и святой Петр целый день сидели на самой высокой башне райского града и глядели оттуда на землю. Перед их взорами проходило столько событий, что они едва находили время перекинуться словом. Спаситель был все время спокоен, но святой Петр то хлопал в ладоши от восторга, то с отвращением отворачивался, то улыбался и радовался, то плакал навзрыд. И когда день стал клониться к концу и вечерние сумерки начали надвигаться на рай, Спаситель обернулся к святому Петру и сказал, что теперь он должен радоваться и быть вполне доволен.
"Чем мне быть особенно довольным?" – резко ответил святой Петр.
"Я думал, – мягко сказал Спаситель, – ты будешь доволен тем, что видел сегодня".
Но святого Петра не смягчили слова Спасителя.
"Правда, я иногда сетовал на то, – сказал он, – что Иерусалим находится во власти неверных, но после того, что произошло сегодня, я думаю, что лучше было бы, если бы все оставалось по-прежнему".
Раньеро понял теперь, что шут говорил о том, что произошло за этот день. И он и другие рыцари стали с большим вниманием прислушиваться к рассказу.
– Сказав это, – продолжал шут, поглядывая на рыцарей, – святой Петр перегнулся через перила башни и указал Спасителю на город, расположенный на огромной скале, одиноко поднимавшейся из горной лощины: "Взгляни на эти груды трупов, на кровь, льющуюся по улицам, на несчастных нагих пленников, рыдающих среди холодного мрака ночи, на дымящиеся всюду пожарища!.."
Но Спаситель, казалось, не хотел ничего отвечать, и святой Петр продолжал сокрушаться. Он говорил, что, конечно, город этот не раз заслуживал его гнева, но он никогда не желал ему такого несчастья, какое теперь обрушилось на него. Тут наконец Спаситель прервал молчание и попытался возразить.
"Ты все же не можешь отрицать, святой Петр, что христианские рыцари рисковали своей жизнью с удивительной отвагой", – сказал он.
Это место в рассказе шута вызвало шумное одобрение, но он поспешил продолжать.
– Нет, не прерывайте меня, – просил он, – теперь я не знаю, на чем остановился… Да, я, кажется, хотел сказать, что святой Петр вытер слезы, выступившие у него на глазах и мешавшие ему смотреть.
"Никогда бы я не мог подумать, – сказал святой Петр, – что они окажутся такими дикими зверями. Целый день они только убивали и грабили! Я не понимаю, как мог Ты предать себя на распятие, чтобы приобрести потом таких последователей".
Рыцари милостиво приняли эту шутку. Они начали громко и весело смеяться.
– А что, шут, святой Петр действительно уже так на нас гневается? – спросил один из них.
– Не мешай, – прервал другой. – Дай послушать, не принял ли нас Спаситель под свою защиту?
– Нет, Спаситель долго молчал, – сказал шут. – Он давным-давно знал, что когда святой Петр дал волю гневу – бесполезно возражать ему. Слуга Господа продолжал горячиться и сказал, что Спаситель может не говорить о том, что рыцари в конце концов опомнились, где они, в какой город они пришли, и пошли босыми, в одежде кающихся в храм.
"Впрочем, их покаяния хватило ненадолго; о нем не стоит и говорить, – добавил святой Петр и, перегнувшись через ограду, указал Спасителю на Иерусалим и на раскинувшийся у стен города лагерь христиан. – Видишь, как Твои рыцари празднуют победу?" – спросил он.
И Спаситель увидел, что всюду в лагере победа празднуется кутежом; рыцари и воины сидели и любовались сирийскими танцовщицами. Кругом ходили полные чаши, бросали жребий, деля военную добычу…
– И слушали шутов, рассказывающих глупые истории! – перебил Раньеро. – Не было ли и это большим грехом? – спросил он с насмешкой.
Шут засмеялся и кивнул в сторону Раньеро, как бы желая сказать: "Погоди, дай срок, я уж доберусь до тебя. Я тебе отплачу!"
– Нет, не перебивайте меня! – попросил он снова. – Бедный шут так легко забывает, что хочет сказать… Да, действительно святой Петр самым суровым тоном спросил Спасителя, неужели он думает, что эта толпа делает Ему большую честь. На это Спаситель, разумеется, должен был ответить, что Он этого не думает. Они были разбойниками и убийцами, прежде чем покинули родину, – разбойниками и убийцами остались и поныне.
"И Ты лучше бы сделал, если бы не дал этому осуществиться. Ничего путного из этого не выйдет".
– Ну, ну, шут! – пригрозил Раньеро.
Но шут, по-видимому, решил испытать, как далеко может он зайти, пока кто-нибудь не вскочит и не вышвырнет его вон. И как ни в чем не бывало он продолжал:
– Спаситель лишь молча опустил голову, как бы сознавая, что Его постигла справедливая кара. Но в то же мгновение Он вдруг наклонился и стал к чему-то присматриваться еще внимательнее, чем прежде. Тогда и святой Петр стал туда же смотреть.
"На что Ты смотришь?" – спросил он.
Шут сопровождал свой рассказ очень живой мимикой. Все рыцари, казалось, собственными глазами видели Спасителя и святого Петра.
Рассказ шута захватил их, они ждали объяснения и спрашивали себя, что же увидел Спаситель.
– Спаситель ответил, – продолжал шут, – что там нет ничего особенного. Однако он продолжал туда глядеть. Святой Петр следил глазами за взором Спасителя и наконец убедился, что Спаситель смотрит в большую палатку, перед которой высились воткнутые на длинных шестах две сарацинские головы. Внутри же была навалена масса великолепных ковров, золотой посуды и драгоценного оружия, награбленного в священном городе. В этой палатке происходило то же, что и во всем лагере. Здесь сидела кучка рыцарей и осушала кубки и чаши. Единственная разница, пожалуй, заключалась в том, что здесь еще больше шумели и пили, чем в других местах. Святой Петр никак не мог понять, почему Спаситель, глядя на эту попойку, был так доволен и радость светилась в Его очах. Ему казалось, что едва ли он когда-нибудь видел за одним столом столько суровых и страшных лиц, как здесь. А хозяин пира, сидевший на почетном месте за столом, был ужаснее всех. Это был человек лет тридцати пяти, очень высокий и толстый, с красным лицом, обезображенным рубцами и шрамами, с тяжелыми кулаками и громким, резким голосом.
Здесь шут на мгновенье остановился, как бы боясь продолжать; но Раньеро и другим забавно было слушать, как рассказывают о них самих, и они только смеялись над его дерзостью.
– Ты смелый малый, – сказал шуту Раньеро. – Посмотрим-ка, куда ты гнешь!
– Наконец, – продолжал шут, – Спаситель проронил несколько слов, из которых святой Петр понял, чему Он радуется. Господь спросил святого Петра, действительно ли это так или Ему только кажется, что около одного из рыцарей стоит зажженная свеча?
При этих словах Раньеро вздрогнул. Теперь он уже разозлился на шута и протянул было руку за тяжелой кружкой, чтобы бросить ему в лицо, но сдержался, решив дослушать до конца рассказ, чтобы узнать, хочет ли шут прославить его или унизить.
Шут продолжал:
– Святой Петр увидел, что палатка хотя и была освещена, как и другие, факелами, но около одного из рыцарей действительно стояла зажженная восковая свеча. Это была большая толстая свеча, которая могла гореть целые сутки. У рыцаря не было подсвечника, куда бы он мог ее вставить, и он обложил свечу целой грудой камней, чтобы она не упала.
При этих словах пирующие громко рассмеялись. Все указывали на свечу, которая возвышалась на столе около Раньеро и стояла именно так, как описывал шут. Но кровь бросилась в лицо Раньеро, так как это была та самая свеча, которую несколько часов тому назад ему было разрешено зажечь у Гроба Господня. У него не хватило духа погасить ее.
– Когда святой Петр увидел это, он ясно понял, что обрадовало Спасителя, – продолжал шут, – но он не мог удержаться, чтобы слегка не пожалеть Его.
"Да ведь это тот самый рыцарь, который сегодня утром вслед за Готфридом Бульонским первым поднялся на городскую стену, а вечером получил разрешение зажечь прежде всех свою свечу у Гроба Господня".
"Да, это он, и, как видишь, свеча его горит еще до сих пор".
Шут рассказывал теперь очень быстро, время от времени посматривая на Ганьеро:
– Святой Петр и теперь не мог отказаться от желания хоть немного разочаровать Спасителя.
"Неужели Ты не понимаешь, почему эта свеча горит около него? – сказал он. – Ты думаешь, что, глядя на нее, он вспоминает Твои страдания и крестную смерть? Но рыцарь думает только о славе, которую он приобрел после того, как его признали храбрейшим в войске после Готфрида Бульонского".
Тут все гости Раньеро захохотали. Самого его охватил гнев, но он заставлял себя смеяться. Рыцарь знал, что все бы стали издеваться над ним, если бы он не мог снести шутки.
Шут продолжал:
– Но Спаситель возразил святому Петру: "Разве ты не видишь, как рыцарь заботится о своей свече? Он заслоняет пламя рукой, как только полотно палатки зашевелится, из боязни, что ветер задует огонь. Он беспрерывно отгоняет ночных бабочек, которые летают вокруг огня, грозя его потушить".
Смех становился все оживленнее, так как то, что шут говорил, было чистейшей правдой. Раньеро все труднее становилось владеть собою. Он чувствовал, что не в силах снести, чтобы кто-нибудь смеялся над священным огнем.
– Но святой Петр, – продолжал шут, – был недоверчив. Он спросил Спасителя, знает ли Он, что этот рыцарь не из тех, которые часто бывают у мессы или протирают колени в церкви?
Но Спаситель стоял на своем.
"Святой Петр, святой Петр! – сказал Он торжественно. – Помни, что этот рыцарь впоследствии будет набожнее Готфрида. Откуда, как не от Гроба Моего, исходят милосердие и благочестие? Ты увидишь, что Раньеро ди Раньери будет помогать вдовам и несчастным узникам; ты увидишь, что он возьмет под свою защиту больных и несчастных, подобно тому как сейчас он оберегает священное пламя".
В ответ на это раздался дружный хохот. Всем, кто знал характер и жизнь Раньеро, это казалось очень забавным. Но ему самому эти шутки и смех не понравились. Он вскочил и хотел расправиться с шутом. При этом он так сильно толкнул стол, сделанный из положенной на столбы двери, что тот пошатнулся и свеча упала. Тут стало ясно, насколько дорожил Раньеро тем, чтобы сохранить эту свечу горящей. Он подавил свой гнев и раньше, чем броситься на шута, поднял свечу и поправил фитиль. А пока он возился со свечой, шут уже исчез из палатки, и Раньеро понял, что теперь напрасно будет преследовать его в ночной тьме.
"Уж я поймаю его где-нибудь в другой раз", – подумал он и снова сел.
Гости же продолжали смеяться, и один из них, желая продолжить шутку, сказал Раньеро:
– Одно только несомненно, Раньеро, что на этот раз тебе не удастся послать во Флоренцию Мадонне самое драгоценное из того, что ты добыл в бою.
Раньеро спросил, почему тот думает, что на этот раз он не в силах будет сдержать свой обет.
– Да потому, – ответил тот, – что самая драгоценная твоя добыча – пламя этой свечи, зажженной тобой в церкви у Гроба Господня на глазах всего войска. Послать же эту свечу во Флоренцию ты ведь едва ли будешь в состоянии.
Снова рассмеялись рыцари, но Раньеро пришел теперь в такое возбуждение, что решился бы на самый отчаянный поступок, лишь бы положить конец их смеху. Он быстро принял решение, подозвал одного из старых оруженосцев и сказал ему:
– Приготовься в дальний путь, Джованни. Завтра ты отправишься с этим священным пламенем во Флоренцию.
Но оруженосец наотрез отказался исполнить это приказание:
– Этого я не могу взять на себя. Возможно ли ехать верхом со свечой в руке во Флоренцию? Она погаснет раньше, чем я успею выйти из лагеря.
Раньеро опросил одного за другим всех своих людей. От всех получил он тот же ответ. Казалось, они даже не верили, что он серьезно отдает такое приказание. Конечно, чем очевиднее становилось, что ни один из воинов Раньеро не хочет исполнить его приказания, тем смех рыцарей становился все громче и веселее.
Раньеро горячился все сильнее и сильнее. Наконец он потерял терпение и воскликнул:
– Эта свеча все-таки будет доставлена во Флоренцию, и так как никто не хочет ехать с ней, то я сделаю это сам!
– Обдумай свои слова раньше, чем давать такой обет, – сказал один из рыцарей. – Ты упустишь княжество.
– Клянусь вам, что я доставлю это пламя во Флоренцию! – воскликнул Раньеро. – Я сделаю то, чего никто не хотел взять на себя.
Старый оруженосец стал оправдываться:
– Для тебя это совсем другое дело. Ты можешь взять с собой большую свиту, меня же ты хотел послать одного.
Раньеро был совершенно вне себя и, не обдумывая своих слов, сказал:
– И я отправляюсь один.
Но этим Раньеро достиг своей цели. Все в палатке перестали смеяться. Они сидели, объятые страхом, и с изумлением смотрели на него.
– Что же вы не смеетесь? – спросил Раньеро. – Для храброго человека мое предприятие не больше как детская забава.
* * *
На следующий день на рассвете Раньеро сел на коня. Он был в полном рыцарском одеянии, но поверх него он накинул тяжелый плащ пилигрима, чтобы железная броня не слишком накалялась от солнца. Он был вооружен мечом и секирой и имел под собой прекрасного коня. В руке он держал горящую свечу, а к седлу привязал несколько пучков больших восковых свечей, чтобы поддерживать в пути пламя. Раньеро медленно ехал меж густых рядов палаток, и пока все шло хорошо. Было так рано, что туман, поднявшийся из глубоких долин вокруг Иерусалима, еще не рассеялся, и Раньеро ехал как бы среди белой ночи. Весь лагерь спал, и Раньеро легко миновал сторожевых. Никто из них не окликнул его, потому что в густом тумане ничего не было видно, а на дороге лежал толстый слой пыли, заглушавший стук копыт его лошади.
Скоро Раньеро оставил уже позади себя лагерь и направился по дороге, ведшей в Яффу. Теперь дорога стала лучше, но он ехал все еще очень медленно из-за горящей свечи. Она плохо горела среди густого тумана – красноватым дрожащим светом. И все время налетали различные крупные насекомые и задевали пламя своими трепещущими крыльями. Раньеро все время старательно оберегал свечу; он не падал духом и все еще думал, что задача, которую он себе поставил, так легка, что ее мог бы выполнить и ребенок.