Удары сыпались один за другим, слышалось пыхтение и кряканье от усердия, иногда удары были такими, что хотелось взвыть, но я, закусив нижнюю губу до крови, терпел. Неожиданно, серия нескольких ударов по голове и удары ногами оказались настолько сильными, что я потерял сознание. В голове, как-то само собой всплыли образы давно прошедших дней, когда я лежу на земле, из рассеченного лба течет теплая кровь, а надо мной стоит Чика, еще такой же пятилетний, как и я. Чика случайно ударил меня палкой и теперь с испугом и любопытством смотрел на свой результат, не пытаясь хоть чем-то мне помочь, потом вспыхнули в голове испуганные крики воспитательницы, врач, больница, темнота. Я очнулся оттого, что меня вдруг перестали бить, и стало тихо.
Я ждал ударов, но вместо этого почувствовал, как кто-то подошел ко мне и сорвал с меня скатерть, - это была Меланья Герасимовна. Она гневно посмотрела на скорчившегося на полу паренька.
- Это опять ты?! Теперь еще и отлыниваешь от работы, когда все трудятся! Ну, теперь все! - гневно сказала она, - посидишь в подвале до обеда.
Она схватила меня за ухо и под смешки ребят повела в подвал. Я не сопротивлялся, да и сил, честно говоря, не было, Я видел любопытные глаза ребят, когда меня вели по коридору и реплики других воспитателей, которые встречались по пути.
Подвал всегда и во все времена детдома служил местом карцера, туда отводили нашкодивших ребят и оставляли на несколько часов. Подвал был сырой и темный, там хранилась картошка, бочки с квашеной капустой и всякий ненужный хлам - сломанные стулья, тряпки. Часть подвала была отгорожена под уголь. Чтобы наказание было более суровым, свет выключали и запирали снаружи железным засовом, а чтобы никто не смог открыть наказанного раньше времени, то закрывали еще дверь и на висячий замок. Отсюда едва были слышны голоса снаружи и казалось, что ты находился в каменном мешке. Воспитательница, открыв железную дверь, втолкнула меня в темноту.
- Посиди здесь "подкидыш", - проворчала она негромко, - может быть, поумнеешь, - и защелкнула засов. Я в темноте нащупал кучу тряпья в углу подвала и лег.
- Подкидыш, подкидыш, как будто меня одного бросили. Если разобраться, то здесь половина ребят подкидыши, но почему-то эта кличка прилипла именно ко мне, а я разве виноват, что меня бросили, я то в чем провинился, даже эта гадюка не постеснялась обозвать.
Все тело болело от ударов, а особенно ухо, за которое вела меня Мегера. Хотелось взвыть от отчаянья. Я зарылся головой в тряпье и заплакал, хорошо, что здесь никого не было и можно было дать волю своим чувствам.
- Вот возьму и сделаю с собой что-нибудь, а они придут и увидят, что я умер, лежу холодный, с застывшей улыбкой, то-то кутерьма поднимется, а может быть, и родители найдутся, увидят меня - думал я, вытирая слезы.
Я представил, как родители вошли в подвал и увидели меня на куче грязного тряпья, скорчившегося и окоченевшего, ко всему равнодушного, не простившего никому.
Они еще пожалеют, что бросили меня. Пускай будут рыдать и плакать, мне будет уже все равно, может они хоть капельку поймут, как мне здесь было плохо, - я сжал зубы, стараясь не разреветься еще сильнее от жалости к самому себе.
Мне почему-то вспомнился тот случай в дошкольном детдоме, который я уже не забуду никогда.
Как-то ночью у меня разболелась нога и я, обхватив ее руками, тихо "скулил". Я уже тогда научился скрывать от других свою боль, чтобы никого не тревожить. Я не хотел, чтобы меня жалели, от этого становилось еще горше, и слезы непроизвольно появились у меня на глазах.
Ночная дежурная, старая женщина, "бабушка" - как все ее любовно называли, встревожено, подошла ко мне и, поняв в чем дело, стала растирать мою ногу и, обернув теплым полотенцем, накрыла одеялом. Боль постепенно проходила. "Бабушка" присела рядом, поглаживая меня по голове. Мне вдруг стало так хорошо, как будто и не было детского дома, не было ежедневной борьбы за "существование" и только тогда, впервые я понял, что на свете есть доброта, что есть человек, которому ты не безразличен, по крайнем мере, мне хотелось так думать.
Она рассказала мне сказку о прекрасном принце, о добрых феях и злых волшебниках и я чувствовал, как через ее руку, в меня вливалась какая-то сила, и не заметил, как заснул.
Она стала мне как родная, приносила подарки, и как-то раз, даже взяла к себе домой. Для меня это было как открытие Нового Света, я увидел другой мир, скрытый от детдомовских ребят, эти толпы куда-то спешащих людей, машины, и главное нет забора отгораживающего меня ото всех.
Я впервые понял, что существует другой мир. В этом мире у каждого есть свой дом, у каждого есть свои родители, которые могут приласкать в тяжелую минуту, пожалеть.
Я с изумлением познавал этот мир, понимая, что с этого момента для меня закончилась та, прошлая жизнь, где все было так понятно. Я понял, что теперь буду мечтать только о нем, что мне не поверят ребята, с которыми я живу, когда буду рассказывать об этом рае.
Я несколько дней после этого ходил как потерянный, не зная как сказать бабушке о своей мечте. Как-то вечером она принесла мне кулек конфет и книжку "Принц Алекс".
- Когда научишься читать, то книжка тебе очень пригодится, - сказала она.
Я взял книгу и сидя у нее на коленях, робко приступил к разговору о том, чтобы она взяла меня к себе домой.
- Я бы с удовольствием забрала тебя, - сказала она с грустью, - я уже думала об этом, но я уже старая и по закону мне тебя не отдадут.
- Но ведь кто-то должен ухаживать за тобой, когда ты не сможешь ходить? - я пытался вложить в слова всю свою душу, понимая, что может быть от этого зависит моя будущая жизнь, - а я бы помогал тебе, кормил бы с ложечки…
- Ласковый мой! - она погладила меня по голове, - да если бы мне и разрешили взять тебя, у меня и сейчас бы не хватило средств, чтобы одеть, обуть и прокормить, зарплата у меня маленькая, что даже и самой не хватает, а здесь тебя кормят, одевают…
Лучше бы я не знал, что есть на свете жизнь лучше детдома, может быть я, как и другие, не знавшие родительской ласки, был бы по своему счастлив.
Я не смирился с мыслью о потерянном рае, как-то раз, уже в другом детском доме, когда меня сильно избили, я перелез через забор и, вспоминая заветную дорогу, стал искать пятиэтажку, в котором жила моя бабушка.
Я помнил, как мы шли мимо огромного памятника, мимо больших деревьев в парке, потом переходили дорогу и, пройдя двор, входили во вторую пятиэтажку.
Плохо было то, что дошкольный детский дом находился на другом конце города. Я помнил, как мы ехали на автобусе, с двумя пересадками. Номера автобусов я не знал, только помнил направление.
Я долго бродил по городу, меняя автобусы, меня выгоняли кондуктора, и тогда я шел, интуитивно находя правильную дорогу и, в конце концов, очутился у знакомой двери, на косяке которой была приклеена белая бумажка с печатью. Я еще плохо умел читать и поэтому смог разобрать только два слова - "ЖЭК и звонить родственникам" Кнопка звонка была так высоко, что я не мог до нее дотянуться. Я робко постучался, понимая, что этот стук вряд ли кто-нибудь услышит. Подождав несколько минут, я занес руку для следующего удара, но так и не решился постучать, понимая, какие проблемы я принесу с собой.
"Но я буду ухаживать за ней" - уговаривал я себя, но тут же находил противоположный довод, - "у нее мало денег, и она не сможет тебя прокормить" - но тот, другой, настаивал на своем, - "я сам буду работать, и прокормлю ее, и себя".
Я долго просидел на лестнице, борясь с самим с собой, так и не решившись громко постучать в заветную дверь пока меня не выгнали на улицу.
Глава IV
Капитан, капитан улыбнитесь!
Крысы. Новый друг - Сережка, привидение из прошлого. Подземелье. Гости. "Темная" для Чики. Я не буду его бить.
Шорох в углу заставил меня насторожиться, я не сразу сообразил, что это происходит наяву. Я вспомнил жуткие рассказы о подвале, о том, что здесь бродят привидения некогда пропавших ребят, что под старинным домом есть целый лабиринт подвальных помещений, которые в войну использовались как бомбоубежище.
Я вслушивался, боясь пошевелиться. Шорох повторился, теперь он был ближе. Я сел, пытаясь рассмотреть это "что-то" в темноте.
Постепенно я стал видеть, как будто, раньше был слепой, и зрение постепенно возвращалось ко мне, только это был какой-то нереальный, бледно-зеленый свет.
Большая крыса, волоча длинный, голый хвост, принюхиваясь, сидела по середине подвала, поджав переднюю лапку.
Она настороженно глядела в противоположный от меня угол. Я перевел туда взгляд и похолодел от ужаса, - на куче тряпья лежал худенький, изможденный паренек, он не шевелился, глаза его были закрыты. Мое сердце захолонуло и куда-то провалилось. Боже…, неужели это я сам лежу, мертвый в этом жутком подвале, а душа моя смотрит на меня со стороны.
Крыса, подбежав к ноге лежащего, обнюхала пальцы и тихо пропищала, в ту же секунду я вдруг услышал шуршание множества лапок, и из дыр в стене стали выбегать полчища крыс, направляясь туда же.
Я сначала застыл от ужаса, пытаясь съежиться, стать незаметнее но, увидев, как крысы накрыли паренька живым, шевелящимся "одеялом", дико закричал, вскочил и бросился на помощь.
Я давил крыс своими ботинками, скользя в пищащей массе, расшвыривая их в разные стороны.
Те сначала испугались и бросились в рассыпную, но более смелые остановились невдалеке.
От моего крика лежащий шевельнулся и повернулся лицом. Это было исхудалое лицо незнакомого мальчика. Словно очнувшись, он невнятно пропел несколько слов, про отважного капитана из фильма и снова затих.
- К-как ты здесь очутился? Ты кто? - затормошил я его. Тот приоткрыл глаза.
- Что? - спросил он еле слышно.
- Тебя тоже посадили в подвал?
- Да, но меня, наверное, забыли, я стучался, стучался… - он снова впал в забытье. Я бросился к двери и забарабанил кулаком по холодному железу.
- Откройте! - закричал я, - здесь человеку плохо.
- Бесполезно… - паренек вдруг очнулся и сел, прислонившись к стенке, - всех эвакуировали, - сказал он еле слышно.
Я стал бить дверь ногами, но никто не бежал на помощь, наверху было тихо.
- Здесь, говорят, есть ход? - я перестал колотить в дверь и присел рядом.
- Есть…, но я не могу один открыть дверь, - сказал он безнадежно, - у тебя есть что-нибудь покушать?..
Я лихорадочно пошарил в карманах, вспоминая, что на завтраке прихватил горбушку хлеба. Я часто так делал, - иногда чувство голода было таким ужасным, что не было сил дотерпеть до обеда. А после одного случая, когда я чуть не свалился в голодный обморок, решил всегда делать запас. Тогда, на лестнице, по дороге в столовую, - я сел на ступеньки и не мог сдвинуться с места от боли в животе. Желудок скрутило голодными спазмами, и не было сил подняться, дойти до столовой. А когда, переждав приступ, я с трудом дотащился в столовую, там уже никого не было, на столах было пусто. И вот сейчас запас пригодился. Я достал хлеб и протянул парнишке. Тот схватил кусок и стал лихорадочно есть.
- Тебя как зовут?
- Серый, - сказал он, жуя, - Серега - поправился он, - попить нет?
- Нет.
- Жалко, пить хочется, - он снова прислонился к стене, отдыхая, - а тебя как зовут? Я тебя что-то не помню. Ты новенький?
- Нет…, я из третьей группы.
Мальчишка удивленно и недоверчиво посмотрел на меня, - и я из третьей, странно, - он помолчал немного, - наверное, я здесь долго пробыл, - добавил он. Я огляделся, что-то таинственное, жуткое и непонятное было во всем этом.
- Тут, в бомбоубежище есть бак с водой, - вдруг вспомнил Сергей, - ты поможешь мне открыть дверь в подземелье?
- Здесь есть подземелье?!
- Да, - паренек медленно встал, видимо силы постепенно возвращались к нему, - пойдем, поможешь открыть, там дверь очень тяжелая.
Он прошел в дальний угол, откинув старые стулья кучей валявшиеся у стены.
- Тяни, - сказал Сергей, берясь за ручку двери, которую раньше я не видел. Он схватился за нее, и под нашими общими усилиями дверь постепенно стала открываться.
Оттуда пахнуло плесенью и затхлым, застоявшимся воздухом. Какие-то тени мелькнули невдалеке, и шорох крыльев заставил меня отшатнуться.
- Да не бойся ты их, - успокоил его Сергей.
- Что это?!
- Упыри, - усмехнулся он. Внезапно мы услышали, как у входной двери кто-то заскрипел засовом.
- За нами вернулись! - радостно крикнул Сергей и бросился назад.
Я выскочил следом за ним, но не рассчитал и стукнулся головой о трубу, торчащую из стены, в моих глазах потемнело, и из глаз брызнули искры.
- Алешка, ты здесь? - услышал я голос своего друга Коли.
- Здесь, здесь, - я потирал шишку, - включи свет. Тот включил и я огляделся.
- Серый - негромко позвал я.
- Ты кого зовешь? Я выскочил в коридор и растерянно огляделся.
- Сергей! - еще раз позвал я. - От сюда сейчас никто не выходил?….
- Да кроме тебя никто.
- Куда же он делся? - пробормотал я и вернулся в каморку.
- Кто он-то? Здесь же никого нет кроме нас, - Коля несмело зашел за мной следом. Я огляделся, - подвал был пуст.
- Мегера разрешила мне тебя отпустить, - друг с опаской посмотрел в тот угол, куда я глядел, - сейчас уроки начнутся …
- Уроки?! А разве обед уже был?
- Да, наверное, она забыла тебя выпустить.
- Забыли… и его тоже забыли.
- Кого?
- Серегу.
- Какого?… - с участием спросил Коля.
- Его закрыли в подвале и забыли.
- Это во время войны? Говорят даже, что его загрызли крысы.
- Ты что-нибудь слышал об этом?
- Да так, немного. Его наказали, закрыв в подвале, а потом, представляешь, неожиданно началось наступление немцев, детдом эвакуировали, а про него забыли.
- Вот гады!
- Кто? Немцы?
- И они тоже!
- Ой, где это ты такую шишку посадил? - Коля потрогал мою голову, - пятак надо приложить, чтобы не вспухло.
- А у тебя что, пятак есть?!
Неожиданно на нас дохнуло холодным воздухом, как будто кто-то тронул наши лица, мы с испугом переглянулись и, не сговариваясь, бросились вон. Мы неслись наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Уже влетев на первый пролет, мы успокоились, и пошли медленней.
- Стой, - я присел на ступеньку, - давай передохнем, а то мне аж плохо стало. Коля с готовностью плюхнулся рядом.
Я оперся боком о стенку и закрыл глаза, от резкого подъема по лестнице, у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах.
Неожиданно я "нырнул" в какую-то "яму"… и что-то равномерно, с небольшими промежутками стало ухать в отдалении.
- Гром канонады, - догадался Сережка, он достигал и сюда, в подвал.
Сколько он здесь сидел, Сережка уже не помнил, только по его подсчетам, давно должен был быть обед. Он прислушался, пытаясь понять, что же сейчас там происходит.
Неожиданно наверху поднялся шум и крики, послышалась беготня, во двор въехала машина.
Сережка понял, что началась эвакуация, к ней готовились давно, но все никак не могли достать машину, чтобы довезти детей до станции, а до нее не меньше тридцати километров. Канонада стала ближе, даже стены подвала дрожали от их грохота.
Сережа ждал, когда же откроют дверь и выпустят его, но минуты проходили за минутами, а дверь в подвал так никто и не открыл. Он до последнего момента не верил, что его позабыли, но когда наверху стало необычно тихо, а шум отъезжающей машины подсказал, что все уехали, подбежал к двери и забарабанил в нее.
Грохот эхом метался по подвалу, от него закладывало уши, но Сережка не переставал молотить, вкладывая в него все свое отчаяние.
Когда первый приступ прошел, он улегся в углу и стал ждать, ведь должна была вспомнить воспитательница, что закрыла в подвале мальчика, но время шло, и тишина все так же царствовала во всем доме. Он бросился лицом вниз на горку тряпья и тихо заплакал.
Проснулся Сережка от чего-то необычного, он постарался сосредоточиться и понять, что же разбудило его, наверху послышался шум мотора. Вспомнили! Сережка вскочил, не веря в удачу, и застыл на месте, прислушиваясь, боясь спугнуть счастливый миг, что-то удержало его от крика. Он услышал шаги и… разговор на немецком языке, Сережка плохо учил немецкий в школе, но смог понять, что говорили именно на нем. Он прижался к стенке, не зная, что делать.
Шаги приближались. Сергей бросился к куче тряпья, и зарылся в него. Дверь лязгнула засовом и открылась.
Парнишка видел сквозь тряпки, как луч фонарика пробежался по стенам, потом снова лязгнул засов, шаги удалились, и тишина окончательно овладела домом.
Сергей вскочил и бросился к двери - та была закрыта. Он в отчаянии стал дергать за ручку, понимая бессмысленность своих действий.
Второй день заточения прошел для него как в тумане. Он подергал дверь, зная что та не откроется. Чтобы разогнать гнетущую тишину, он стал разговаривать сам с собой, чтобы подбодрить себя и отпугнуть крыс, которые шныряли по углам. Очень хотелось пить и есть, желудок скрутило в тугой комок. Чтобы как-то заглушить боль, он решил заснуть, голод легче перенести во сне.
Проснулся он оттого, что кто-то укусил его за палец ноги. Он вскочил, крысы бросились от него в разные стороны.
Сережа, пошатываясь, подошел к двери, она была все так же закрыта. Мучительно хотелось пить. Он знал, что в подвале, в бомбоубежище есть бак с водой, но дверь ведущая туда никак не хотела открываться. Чтобы как-то заглушить голод, жажду и отчаянье, он и сел в углу, у двери и тихонечко запел, сразу вспомнились утренники, праздники. Голос его стал крепче, "Капитан, капитан, улыбнитесь…" - уговаривал он незнакомого капитана хриплым от жажды голосом, чтобы тот не отчаивался. Конечно, он уговаривал не его, а себя, но сил становилось все меньше и меньше, а крысы выглядывающие из углов, становились все нахальнее и настойчивей…
Я очнулся из-за того, что меня тряс за плечо Колька.
- Ты слышишь, что я говорю? - встревожено спрашивал он, - Что с тобой?!
- Все отлично, - я через силу улыбнулся, вставая и пытаясь отогнать мрачные видения, которые назойливо роились у меня в голове, холодя сердце. Мне хотелось верить, что Сергея не забыли, что он вырвался на свободу. "Так и свихнуться можно" - подумал я.
Но то, что мне привиделось в подвале и сейчас, на лестнице, было настолько реальным, как будто это происходило на самом деле.
- Я рассказал Митяю, что это Чика все устроил, - вывел меня из раздумий Колька.
- Что устроил? - переспросил я.
- Ну, то, что Чика перевернул твою постель, и ты опоздал из-за него.
- А он что?
- Сегодня ночью с ним разберутся, пускай в следующий раз не подстраивает подлость, - он помолчал немного и добавил, - а сегодня приходили приемные родители.
Приемные родители - это люди, решившие усыновить кого-нибудь. Обычно об этом узнавали заранее и, практически все, кто не имел настоящих родителей, мечтали понравиться им, чтобы их забрали отсюда. Иногда это даже походило на праздник, мы пели песенки, читали стихи, нам раздавали конфеты и печенья. Приемные родители обязательно дарили что-нибудь детдому, обычно это были или часы на стену, или какая-нибудь картина. Девочки и ребята, которые хотели понравиться, сразу становились послушными, вели себя тихо, не бегали, а мы тем, кому было все равно, шутили и смеялись над ними.