Удивительный мир открывается нам в сказках-притчах известных английских писателей Г. К. Честертона, Дж. Макдональда (1824 - 1905), Э. Фарджон (1881 - 1965), Ф. Бернет (1849 - 1924) и Дж. Р. Р. Толкина (1892 - 1973). Описание чуда и доброты человеческого сердца занимает внимание авторов этого сборника. Мир чудес не исчез в нашей цивилизации, он ушёл вглубь человека. Волшебство человеческих отношений преображает мир и людей, готовых откликнуться на зов неизведанного. Авторы в своих сказках явили редкую способность увидеть тайну вещей, за серой обложкой обыденности - красочный мир сказки. Кто из живущих может с непоколебимой уверенностью указать, какой из этих миров настоящий?..
Содержание:
-
Гилберт Кийт Честертон - Дракон, - играющий в прятки - Перевод с английского - Натальи Трауберг 1
-
Элинор Фарджон - Элси Пиддок - скачет во сне - Перевод с английского - Натальи Доброхотовой-Майковой 5
-
Франсис Элиза Бёрнетт - Страна - Голубого Цветка - Перевод с английского - Татьяны Стамовой 8
-
Джордж Макдональд - Потерянная - принцесса - Перевод с английского - Натальи Трауберг 12
-
Джон Рональд Руэл Толкин - Фермер - Джайлис из Хэма - Перевод с английского - Ильи Кормильцева 25
-
Примечания 35
Гилберт Кийт Честертон
Элинор Фарджон
Джордж Макдональд
Джон Рональд Руэл Толкин
Франсис Элиза Бёрнетт
Гилберт Кийт Честертон
Дракон,
играющий в прятки
ВЕЧЕРНЯЯ
ЗВЕЗДА
Давным-давно, ранней осенью, семеро детей играли на лугу, после чая. Когда им надоело плести венки и вязать букеты, они забрались в лесистую лощинку. Посидев там немного, старшая из девочек, Мэй, сказала брату, которого звали Гэбриэл:
- Смотри-ка, звезда! И как близко, прямо над деревьями!
- Да, - согласился Гэбриэл, - она близко. - И спросил друга: - А ты её видишь, Бренд?
Бренд и Херн рассеянно обернулись, а Марджори и Оливия зашептали друг другу, что звезда не бледнее узкого месяца, поднимавшегося из тёмной сети ветвей. Только Элфин, самый младший мальчик, просто смотрел на звезду круглыми совиными глазами.
- Какая яркая! - сказал Гэбриэл. - И вроде бы приближается…
- Эй, что там? - крикнул Херн. - Кто-то идёт к нам.
Дети вскочили, стараясь не выказать страха. Девочки прижались друг к другу, мальчики двинулись вперёд. По сумеречной траве ступала леди в тёмном платье, и лоб ее светился бледным пламенем. Подойдя поближе, она откинула капюшон. Одежды её были тех глубоких тонов, какими окрашиваются вечером холмы, косы - темны, как сумрак, глаза - светлы, как звёзды.
- Здравствуйте, мои дорогие, - нежным голосом сказала она. - Не пугайтесь, я - Звезда вечерней зари.
- Какое красивое платье! - проговорила Марджори. - Фиалки и медь… да, фиалки и медь с тёмной оторочкой!
- А волосы! - сказала Оливия. - Вот бы мне бронзовые косы…
- Тоже мне, косы! - сказал старший мальчик. - Я бы хотел стать таким высоким.
Самый младший подошёл к ней и взял её за руку. Она засмеялась, села на траву и колокольчики, и посадила его к себе на колени. Потом все молчали, пока Элфин не встал с её колен, пристально глядя на неё.
- Что ж, пойду, - сказала она, поднимаясь. - Может быть, мы ещё увидимся. Не забывайте меня.
И медленно удалилась, а через минуту-другую на небе засияла звезда.
Домой дети шли счастливые, беседуя о каком-то острове, на котором есть волшебный сад, и дома были так счастливы, что сразу легли.
Утром, за столом, они вспоминали прекрасную леди.
- Какое платье! - сказала Мэй. - Синее-синее, даже лиловое.
- Да что ты! - возразила Оливия. - Оно как огонь, а капюшон - как роза.
- Синее! - разволновалась Мэй. - Такое, с пурпурным отливом. Правда, Гэбриэл?
- Не знаю, - отвечал брат. - По-моему, оно белое. Корона и пояс - золотые, а на поясе - меч.
- Ничего подобного, - сказала Марджори. - У неё в руке книга.
- Вы что, смеётесь? - удивился Херн. - Да она вся закутана во что-то сизое.
- Нет, синее!
- Нет, огненное!
Надвигалась ссора.
- Скажи ты, Элфин, - предложил Гэбриэл. - Разве она была не в белом?
- Оставь его в покое, - заметил Бренд. - Сам видишь, он ничего не помнит.
Гуляя, они так спорили, что едва не подрались, но Гэбриэл сказал:
- Знаете, мы все ошиблись. Ну, посудите сами, могла к нам спуститься звезда? Кому-то она привиделась, он как-то внушил это нам. Забудем этот сон, из-за него мы только ссоримся. Элфин мудрее нас, хотя он и маленький.
И они пошли домой, стараясь забыть звезду.
Осень перешла в зиму, и однажды они забрели в то самое место. У тропки, протоптанной в снегу, сидела старая женщина и дрожала от холода. Элфин сразу бросился к ней, ликуя:
- Звезда! Звезда!
- Добрый день, мои дорогие, - сказала она, поднимаясь. - Так я и знала, что мы увидимся. Ничего, что вы спорили обо мне. Меня видят по-разному, но некоторые, - она взяла Элфина за руку, - смотрят мне в лицо и его запоминают. Певцы и пророки вашего мира узнают меня в любом столетье, в любой одежде. А вы… что ж, только не думайте, что меня нету. Лучше надейтесь встретиться со мной, когда меньше всего этого ждёте.
РАЗНОЦВЕТНЫЕ
СТРАНЫ
Жил-был маленький мальчик, которого звали Томми - именно звали, поскольку крестили его "Товия Теодор". В роду было много Товий, вокруг не было Теодоров, но родители всё же решили всем этим не хвастаться и делать вид, что он - Томас. Считается (особенно в книгах), что Томми - самое имя для мальчика, а Томкинс - обычная фамилия для взрослых. Кое-каких Томми я знаю, Томкинсов - ни единого; а вы? Однако исследование это заведёт нас слишком далеко.
Словом, как-то в жаркий день Томми сидел на траве у домика, который его родители сняли на лето. Домик был белый, и нашему герою казалось, что стены его - какие-то голые. Летнее небо было синим, что показалось ему скучным. Тускло-жёлтая крыша была, естественно, тусклой и даже пыльной, а розовые кусты стояли таким ровным рядом, что хотелось выбить один-другой, как кеглю. Траву он рвал, словно волосы младшей сестры, хотя сестры у него не было, равно как и брата. Он был единственным, а сейчас - и одиноким ребёнком. В том настроении, которое овладело им, взрослые пишут трактаты о своём мировоззрении, или романы о браке, или проблемные пьесы. Десятилетний Томми не мог столько натворить и рвал траву, словно волосы воображаемой сестрёнки, когда услышал сзади, в саду, какие-то звуки.
Обернувшись, он увидел молодого человека в синих очках и сером костюме, таком светлом, что на ярком солнце он казался белым. Волосы у пришельца были, собственно, жёлтые, но как бы и белые. Их частично закрывала соломенная шляпа, однако, верности ради, гость держал в руке сине-зелёный зонтик. Томми удивился, как он попал в сад, и решил, что ему пришлось перепрыгнуть через изгородь.
- Тоскуешь? - запросто спросил пришелец.
Томми не ответил, и странный гость спокойно снял очки.
- Надень-ка их на минутку, - приветливо сказал он. - Очень помогает.
Из чистого любопытства Томми их надел, и всё странно изменилось. Розы стали чёрными, стена - синей, трава - синевато-зелёной, как павлиньи перья.
- Совсем другой мир! - сказал молодой человек. - А теперь попробуй вот эти.
И он извлёк другие очки.
- Иногда, по ошибке, их считают розовыми, - пояснил он. - Но они куда ярче.
Томми надел их и оторопел, потому что всё запылало. Небо стало пурпурным и очень блестящим, точнее - сверкающим, а розы раскалились докрасна. Он поскорее снял очки, а гость предложил ещё одни, жёлтые. Сменились они зелёными, и Томми побывал в четырёх мирах.
- Ну вот, - сказал незнакомец. - Выбирай, какой мир тебе нравится.
- А кто ты? - спросил Томми, вдумчиво глядя на него.
- Да кто его знает… - ответил гость. - Наверное, твой пропавший брат.
- У меня нет брата, - сказал Томми.
- Значит, он давно пропал, - не сдался незнакомец. - Честное слово, я жил в этом доме.
- Ты был маленький? - осведомился Томми. - Такой, как я?
- Да, - серьёзно сказал странный человек. - Я был очень на тебя похож. Я тоже сидел на траве и маялся. Мне тоже надоели эта стена и даже красивое небо. Меня тоже раздражали крыша и ровный ряд кустов.
- Откуда ты знаешь, что я чувствовал? - испугался Томми.
- Я сам это чувствовал, - отвечал с улыбкою гость, - и тоже думал, что надо изменить цвета, скажем - пойти по синей дороге, между голубыми полями. Один знакомый волшебник исполнил моё желание. Я оказался в лесу, среди синих растений вроде гигантских кашек и колокольчиков. Птицы были синие, как попугаи, а понизу бегали синие зверьки.
- Люди там были? - спросил Томми.
Гость немного подумал и сказал:
- Да, конечно, но где люди - там беды. Они не очень ладили. Вот, к примеру, стояла там рота под названием Голубая Прусская, но была и морская бригада Ультрамаринов. Можешь представить, что вышло. - Он опять помолчал. - Однажды, в полукруге синих садов, я увидел бирюзовое здание, и оттуда вышел человек в венце из крупных сапфиров, с синей бородой. Это был Синяя Борода.
- Ты испугался? - спросил Томми.
- Да, сначала, - кивнул гость, - но тут же подумал, что он не так черен, вернее - не так синь, как его малюют. Мы потолковали, и я, в сущности, понял. ему приходилось жениться на Синих Чулках.
- На чулках? - удивился Томми.
- Это такие женщины, - объяснил гость. - Они всё время читают, да ещё вслух. Словом, я оттуда ушёл, мне помог волшебник. Границу там толком не определишь, как между цветами радуги. Когда я пробирался сквозь павлиньи и бирюзовые леса, мир становился всё зеленее, и я пришёл в зелёную страну. Ты скажешь, что там было приятно, и до какой-то степени не ошибёшься. Но тоже, знаешь, надоест - зеленщики, зелёнка, зелья всякие… Словом, вскоре я перебрался в жёлтую страну. Сперва она мне понравилась - лимоны, короны, подсолнухи, но есть и жёлтая пресса, и жёлтая лихорадка. Через оранжевые края - шафран, апельсины, пламя - я перебрался в красную страну и тут всё понял.
- Что же ты понял? - спросил Томми, буквально обратившийся в слух.
- Наверное, ты знаешь стихи "Розово-алый город, древний, как время"? Вроде бы красиво, а жить в таком городе нельзя. Роз вообще не разглядишь, а всё остальное так пылает, что захочешь чего угодно, хоть бурого, хотя его в спектре нет. Проведя десять минут на алом песке, под малиновым небом, среди багряных деревьев я возопил: "Нет, не могу!" - и тут же всё изменилось. Передо мной стоял волшебник с бородой, бесцветной, как слоновая кость, и глаза его сверкали алмазным блеском.
- Да, - сказал он, - угодить тебе нелегко. Что ж, попытайся сам.
Я огляделся и увидел разноцветные горы, вроде физической карты или закатных облаков, только твёрдых. Слои были изрыты, искрошены, как каменоломня, и я понял, что это - то самое место, откуда берутся цвета, Божья коробка с красками. Прямо передо мной была расщелина, то ли пустая, то ли перегороженная стеной застывшего воздуха, или света, или воды. Если туда попадала краска, она зависала, как птица в небе.
- Ну, - сказал волшебник, - делай свой мир. Мне надоели твои капризы.
Я осторожно принялся за работу. Сперва я набросал голубого и синего, чтобы оно оттеняло сверху белый квадрат в середине, поставил по вдохновению золотое пятно, а внизу прибавил зелени. Что до красного, я понял один секрет: его должно быть очень мало; и посадил на белом, прямо над зелёным, несколько алых пятен. Трудясь, я открывал понемногу, что же я делаю, а это с нами, людьми, бывает редко. Я всё яснее видел, что заново создаю то, что мы сейчас видим, - белый домик с жёлтой крышей, летнее небо, зелёную, траву, ровный рядок роз. Вот почему они все здесь. Может быть, тебе это будет интересно.
Сказав так, он резко повернулся, и Томми не успел посмотреть, как он прыгает через изгородь. Да и вообще, он не мог бы оторвать взгляда от белого домика.
СОВРЕМЕННЫЙ
СКРУДЖ
Мистер Вернон-Смит, окончивший Оксфорд, обитающий в Тутинге и написавший книгу "Интеллектуальная элита современного Лондона", просмотрел свою строго, даже сурово отобранную библиотеку и решил, что "Рождественская песнь" Диккенса как раз пойдёт приходящим уборщицам. Будь они мужчинами, он бы насильственно предложил им браунинговский "Сочельник", но женщин он щадил, а Диккенса считал вполне занятным и безвредным. Коллега его Уимпол, тоже занимавшийся низами общества, стал бы читать им "Трое в одной лодке", но Вернон-Смит не поступался принципами, или, как он бы сказал, достоинством. Не желая укреплять и без того плохой вкус, он твёрдо решил предлагать им только Литературу. Диккенса, худо-бедно, можно было причислить к ней - не элитарной, конечно, и не особенно полезной, но вполне пригодной для уборщиц.
Конечно, он сделал необходимые пояснения. Он сообщил, что Диккенс - не первоклассный писатель, ибо ему недостаёт серьёзности Мэтью Арнолда. Предупредил он и о том, что ему свойственны непозволительные преувеличения; и зря, поскольку слушательницы постоянно встречали точно таких же людей. Бедные не учатся в университетах и не обретают универсальности. Входя во вкус, лектор сообщил, что в наши дни невозможен такой сумасшедший скряга, как Скрудж; но поскольку у каждой уборщицы был очень похожий дядя, дедушка или свёкор, они не разделили его убеждённости. Вообще, он был не в ударе, к концу совсем сбился, стал говорить с ними, как с коллегами, и даже сообщил, что с духовной (то есть - с его) точки зрения тот плотский, земной план, на котором находится Диккенс, вызывает глубокое огорчение. Сославшись на Бернарда Шоу, он сказал, что можно попасть в рай, как можно пойти в концерт, но скука там - точно такая же. Заметив, что всё это - не по зубам аудитории, он поспешил кончить лекцию и снискал щедрые аплодисменты, поскольку рабочие люди уважают ритуал. Когда он шёл к выходу, его остановили трижды, и он ответил каждому вежливо, но с той торопливостью, которой не допустил бы в своём кругу. Щуплая учительница спросила с лихорадочной кротостью, правда ли, что Диккенс не прогрессивен. Она это слышала в лекции по этике и перепугалась, хотя в прогрессивности разбиралась не больше, чем кит. Женщина покрупнее попросила его дать денег на какие-то супы, и тут его тонкое лицо стало строгим.
- Нет-нет, - сказал он, качая головой и продвигаясь к двери. - Так нельзя. Система Бойга, только система Бойга.
Третий, почему-то - мужчина, изловил его на крыльце, под звёздным небом, и без околичностей попросил денег. Таких людей Вернон-Смит считал отъявленными мошенниками и, как истинный мистик, верил принципам больше, чем свидетельству чувств, которые могли бы подсказать, что вечер - холодный, а мужчина - слабый и седой.
- Зайдите в пятницу, - сказал он. - От четырёх до пяти. Там с вами побеседуют.
Мужчина отступил в снег, виновато улыбнувшись. Когда Вернон-Смит спустился со ступенек, он стоял наклонившись, словно завязывал шнурки. Однако это было не так; пока филантроп натягивал перчатки, в лицо ему угодило что-то крупное и круглое. Ослепнув на мгновенье, он машинально стряхнул снег и смутно, как сквозь лёд или сонное стекло, разглядел, что человек кланяется с грацией учителя танцев. Сказав: "Весёлого вам Рождества", незнакомец исчез.
Целых три минуты Сирил Вернон-Смит был ближе к людям, чем за всю свою возвышенную жизнь, ибо если не полюбил их, то хотя бы возненавидел. "Мерзавец! - бормотал он. - Грязное чучело! Снежками бросается, видите ли! И когда они только усвоят цивилизацию? Да что говорить, если улицы в таком виде! Одно искушение для идиотов. Почему снег не чистят?!"
И впрямь, снег лежал или даже стоял стеной с обеих сторон дороги, а впереди, в глубине, мерцали белые холмы. Было на удивление тихо, и вскоре лектор понял, что заблудился и забрёл в неведомый пригород. Ни одно окно не светилось, ничто не светилось, кроме снега. Вернон-Смит, человек современный и мрачный, одиночества не выносил, а потому - даже немного ожил, когда в спину ему угодил другой снежок. С сердитым восторгом кинулся он за мальчиком, удивляясь, что может так быстро бегать. Мальчик был ему нужен, нужны и люди, хотя он не мог бы сказать, любит их или ненавидит.
Пока он бежал, всё вокруг менялось, оставаясь по-прежнему белым. Домики растворились или утонули в снегу, а снег принял очертания скал и утёсов. Вернон-Смит не думал об этом; но, когда нагнал мальчика, заметил, что у него червонные волосы, а лицо - серьёзное, как совершенная радость. Удивляясь сам себе, он спросил впервые в жизни:
- Что это со мной?
А мальчик ему ответил:
- Я думаю, вы умерли.
Тогда (тоже впервые) он подумал о своей посмертной участи. Оглядев белые скалы, он спросил:
- Это ад?
И по взгляду мальчика понял, что оба они - в раю.
Повсюду в белых снегах играли дети, сбрасывали друг друга со скал, скатывались с крутых склонов - ведь в раю можно бороться, но нельзя никого покалечить. Смит вспомнил, как счастлив бывал он в детстве, скатываясь с песчаных дюн.
Прямо над ним, словно крест святого Павла или огромный колокольчик, возвышался пещеристый утёс. Далеко внизу, словно под воздушным шаром, лежали снежные равнины. Мальчик взобрался на утёс, много раз едва не сорвавшись, схватил другого мальчика за ногу и бросил вниз, на серебряное поле. Тот погрузился в снег, как в воду, вынырнул, скатал огромный снежок и сбил им вниз первого мальчика вместе с утёсом. Тот тоже утонул в снегу и птицей из него вылетел. Смит же стоял один на огромном куске скалы, высоком, как колокольня.