– Ну, видишь ли, дорогой мой, это же настоящий артист. А я, можно сказать, из самодеятельности… Зато я не краснею и не потею!
– А "Операция МИО"? – спросил Тимошка.
– Начнется! Потерпи немного. Всему свое время. Я помогу тебе найти Олю, но, как бы это сказать… через тебя самого.
– Через меня?
– Ну да! Потому что ты-то здесь, со мной рядом, тебя-то я вижу и в любой момент могу схватить за руку. Понял?
– Нет.
– Потерпи немного: поймешь!
– А ты дай сам себе какое-нибудь задание, – попросил Тимошка.
– Руку!.. – скомандовал я, закатывая глаза и одновременно шевеля ушами. Потом схватил Тимошкину руку, измазанную чернилами, и прошептал: – Ты, Тимофей, записываешь в особой тетрадке, какие книги прочитал и какие фильмы посмотрел.
Тимошка от восторга протянул мне вторую руку. Я схватил ее тоже. Сеанс продолжался.
– Ты, Тимофей, прочитал "Гиперболоид" целых семь раз! А фильм "Подвиг разведчика" смотрел одиннадцать… Нет, нет, погоди… Скажу точнее! Двенадцать раз!
– Можно, я позову ребят со двора? – шепотом попросил Тимошка. – Пусть они тоже услышат!
– Нет, не надо. Это будет отвлекать меня. Я должен максимально сосредоточиться на главном объекте отгадывания, то есть в данном случае – на тебе.
– Еще что-нибудь… – попросил он.
Я огляделся, размышляя, что бы такое мне еще отгадать.
– Только не подглядывай…
– Ты не доверяешь мне? – громко обиделся я. – Хорошо. Тогда я сейчас разгляжу что-нибудь такое, чего не может быть видно, потому что этот предмет лежит в шкафу. Или, например, в письменном столе. Руку!.. Другую!..
Я снова схватил перепачканные чернилами Тимошкины руки, снова закатил глаза, подвигал ушами – и сделал очередное открытие:
– В левом ящике письменного стола у тебя лежит "Швамбрания"!
– Нет, – к моему величайшему удивлению, произнес Тимошка. – Она там все время лежала, но вчера вечером я ее читал и оставил под подушкой.
– Запоздалая реакция! Вот видишь: это уже усталость. Я перенапрягся. На каждом сеансе надо отгадывать что-нибудь одно, – сказал я. И устало бухнулся на диван.
Странную Тимошкину манеру обедать – начиная со второго блюда, я решил оставить на следующий сеанс. А то нечего будет отгадывать!
– Не волнуйся, пожалуйста, – стал утешать меня Тимошка. – "Швамбрания" у меня всегда лежала в левом ящике. Так что можно считать, что ты отгадал. Не волнуйся!
Мой сеанс, несмотря на последнюю осечку, покорил Тимофея. Я видел это и сделал еще одно предположение:
– Не надо было хватать тебя сразу за обе руки. Это не по правилам.
– Но ведь ты все равно отгадал, – продолжал утешать меня добрый Тимошка. И осторожно попросил: – А что-нибудь найти… такое, необычное… ты не можешь? На улице или на пустыре…
– Нет, сейчас не могу. Слишком большое переутомление! Ослабла чувствительность. Понимаешь? В следующий раз я что-нибудь обязательно отыщу!
Мы попрощались. И я выбрался через окно на улицу. То, что я вхожу и выхожу через окно, очень нравится Тимофею. И я было решил вообще не пользоваться в его квартире дверьми. Но, к сожалению, зима наступает.
Коля
Оля пишет Коле
Дорогой Коля!
Очень хорошо, что ты постепенно завоевываешь Тимошкино доверие. Я ведь и хочу, чтобы он к тебе привязался и совсем не огорчился, когда потом узнает, что я уехала далеко, в Заполярье. Что больше, наверное, не вернусь… Но остается ли у Тимошки время на уроки? Вот что меня волнует.
Артамонов видит, что я получаю письма, и почему-то очень интересуется, от кого именно. Раз пять уже спрашивал.
Оля
Коля пишет Оле
Ты, Оля, напрасно волнуешься о Тимошкиных уроках: я несколько раз проверял, как он выполняет домашние задания, и даже смог сделать ему кое-какие замечания. В этом, конечно, нет ничего удивительного: ведь он во втором классе, а я как-никак в шестом. И все же приятно чувствовать себя учителем… Я теперь все время буду его проверять.
Я, Оля, часто перечитываю твои письма. Сперва я стал перечитывать для того, чтобы научиться отвечать тебе: ведь я раньше никому не посылал писем и ни от кого их не получал.
Иногда мне кажется, что я подражаю тебе: тоже стараюсь рассуждать, что-то вспоминать… Сначала я хотел исправлять эти места, чтобы писать по-своему, а потом решил ничего не исправлять: так интереснее.
С цветочным горшком у меня получился провал. И я решил "подсунуть" Тимошке какую-нибудь другую неожиданную находку. Ведь он и сам меня об этом просил.
Я надумал подарить ему свою деревянную клетку. Птичью лечебницу… Так называла ее мама. Я все равно ведь не могу пользоваться ею дома. У меня на столе стоят теперь два аквариума с водорослями, ракушками и речным песком на дне: рыбы молчат и не мешают Нельке играть на пианино.
Перед тем как подсунуть Тимошке клетку, я решил ее немного отремонтировать: начал стучать молотком, скрести напильником.
– Делать тебе нечего, что ли? – сказала Нелька: испугалась, что я снова открою свою лечебницу.
Елена Станиславовна сделала ей замечание:
– Надо уважать не только свои дела! Не только свои увлечения. Каждый делает то, что умеет: один играет на пианино, другой сочиняет стихи, а третий ремонтирует клетку… И все это для чего-нибудь нужно!
Елена Станиславовна часто любит подчеркивать, что люди, у которых нет никаких особых способностей (например, я), тоже имеют право на уважение и могут приносить не вред, а даже кое-какую пользу.
"Но на самом деле, – думал я, – от Нелькиной игры никому еще пользы не было, а моя клетка принесет радость!"
Ты, Оля, скажешь, что думать так нескромно и несправедливо с моей стороны. Но я зачеркивать эти строки не буду: как написал, так и написал! Потому что нельзя думать, что если человек не умеет играть на пианино и писать стихи, так он уж совсем ни на что не годится.
Я решил, что мы с Тимошкой будем лечить птиц вместе, у него дома.
Теперь уж я знал, что "находку" на пустыре должен кто-нибудь стеречь. А то пока я сбегаю за Тимошкой, ее могут унести, как тот цветочный горшок.
И тут мне пришлось немного нарушить твое предупреждение: рассказать про "тайную просьбу" Белке. Я думаю, ничего страшного в этом нет, потому что Белка была твоей лучшей подругой, и она поклялась, что никому ничего не скажет.
Сперва она, конечно, стала восклицать:
– Почему это Оля поручила такое дело тебе, а не мне лично?! Ведь воспитывать маленьких – это женское дело, а не мужское!
Мне пришлось немного приврать, чтоб успокоить Белку. Я сказал:
– Оля как раз и поручила тебе выполнить несколько ответственных дел, от которых на девяносто девять процентов зависит выполнение ее просьбы! Для начала ты должна посторожить клетку.
– Клетку?! – Белка вздрогнула.
– Птичью, птичью!.. – успокоил я.
– А зачем это нужно?
– Пока не скажу. Но Оля очень тебя просила… ты должна забраться в комнату одного недостроенного дома и последить оттуда за клеткой, которая будет стоять на окне. А я приведу Тимошку.
Вот, оказывается, Оля, какое дело ты поручила Белке! Прости, пожалуйста.
Коля
Коля пишет Оле
После школы мы с Белкой волокли мою клетку по улице, потом с трудом втиснулись в автобус. Пассажиры ругали нас, потому что клетка мешала им входить и выходить на остановках.
Мы пробрались на тот же пустырь, к дому, который вырос еще на пол-этажа, но все равно казался мне в сумерках полуразрушенной старой крепостью.
Мы поставили клетку на то же самое место, откуда исчез цветочный горшок. Потом я подсадил Белку, и она влезла в комнату, где не было еще ни пола, ни дверей. А главное, не было света.
– Спрячься в углу и наблюдай за клеткой, – сказал я. – Никому не позволяй ее унести…
– А кто может ее унести? – перепуганным голосом спросила Белка.
– Мало ли кто! Сиди тихо и следи. Скоро мы с Тимошкой придем… А ты все равно не подавай голоса!
Голос у Белки от страха вообще пропал: она мне ничего не ответила.
Вскоре мы с Тимошкой появились на пустыре. Я снова держал его за руку, снова принюхивался, чтобы найти дорогу к неожиданной находке. А вблизи от недостроенного дома опять зажмурился и сказал:
– Не смотрю, но вижу! Как это необычно: в доме еще никто не живет, а в окне уже стоит птичья клетка!
Тимошка приблизился к дому… И присел на корточки от восторга и удивления.
– Откуда она здесь?
– Чего не бывает на свете! – ответил я.
В темном углу комнаты что-то зашуршало.
– Там… кто-то прячется! – вскрикнул Тимошка.
Я должен был показать себя смельчаком. Поэтому, не задумываясь, забрался на окно, спрыгнул в комнату и крикнул:
– А ну кто здесь есть? Выходи!
Никто не вышел. Белка притаилась в углу.
– Показалось!.. – сообщил я Тимошке.
– Какая клетка! – восторгался он, открывая дверку. – Целый птичий домик!
– Она самодельная, – объяснил я. – Таких в магазинах не продают.
– Хоро-ошая! Феликс тоже умеет разные вещи из дерева делать.
Послушать его, так Феликс вообще всё умеет: и отгадывать на расстоянии, и по-птичьи разговаривать, и клетки делать.
– Мы найдем больную птицу и будем ее лечить, – сказал я. – У тебя дома.
– Нет, лучше в школе, – неожиданно возразил Тимошка. – У нас там есть живой уголок. Принеси клетку прямо туда. Сейчас забери, а потом принеси.
– Принести?
– Если тебе нетрудно… Там ведь живой уголок.
Я удивился его просьбе. Но делать было нечего: пришлось тащить клетку обратно домой.
Коля
Оля пишет Коле
Я, Коля, столько раз перечитываю каждое твое письмо, что Артамонов сказал: "Наизусть, что ли, учишь?"
Хочу и я сообщить тебе об одной неожиданной новости. О самой неожиданной! Артамонов стал чуть ли не моим закадычным другом. И объясняет это знаешь чем? Тем, что я организовала рукавичную мастерскую. Он меня, дескать, за это стал очень уважать. Мы, между прочим, решили вязать для рыбаков и теплые фуфайки тоже. Артамонов трубит об этом на всю школу.
Он стал совсем не похож на себя и даже причесывается на пробор, чего, говорят, раньше никогда не было. Он уступил мне свое место возле окна, потому что оттуда видно море. Я теперь на уроке поглядываю в сторону порта и вижу корабли под разными флагами и рыболовецкие траулеры. А когда весною окно раскроют, тогда, наверно, и запах моря будет долетать до меня…
Когда Артамонов узнал, что я по вечерам задерживаюсь в мастерской, он сказал, что будет заходить за мной: дескать, я живу на окраине города и могу заблудиться. Я не хочу его обижать: пусть провожает.
Мой портфель в его руках кажется совсем маленьким, каким-то игрушечным. Сам-то он ходит в школу с такой брезентовой сумкой, что в ней помещаются его футбольные бутсы.
Когда мы шли в первый вечер, он очень смущался и никак не мог найти тему для разговора. Тогда я попросила его: "Расскажи что-нибудь о футболе!" Он очень обрадовался, что я помогла ему, и не закрывал рот до самого дома.
Представь, он знает наизусть фамилии вратарей всех команд, которые играют по классу "А" и по классу "Б". Помнит, кто из них сколько пропустил мячей в прошедшем сезоне.
Я сказала:
– Если бы ты свою память на что-нибудь серьезное употребил… А? Был бы замечательный результат!
Он не обиделся.
Артамонов пригласил меня в будущее воскресенье на хоккей. Я пока еще не согласилась. Но, честно говоря, он не такой уж плохой парень. Мне сперва показалось, что он похож на нашего Рудика Горлова. Но теперь я вижу, что совсем не похож…
Оля
Коля пишет не Оле
Школа № 3. Шестой класс "В".
Владимиру Артамонову (лично).
Я, тайный Олин защитник, продолжаю следить, Артамонов, за каждым твоим шагом. Ты правильно сделал, что пересадил Олю Воронец поближе к морю. И хорошо, что хвалишь ее на всю школу.
Но провожать ее до дому тебе никто не поручал! И менять прическу не обязательно. Учти это! Продолжаю свое наблюдение. Не вздумай показать ей это письмо. А то, как ты сам говоришь, "хуже будет"!
Коле пишет не Оля
Школа № 1. Шестой класс "А".
Коле Незлобину (лично).
Слушай, ты, тайный защитник! Не думай, что я испугался твоих угроз. Получи свои письма обратно.
А с Анной Ильиничной и Тимошкой у тебя неплохо выходит. Оля мне рассказала.
Защищать ее нечего: она в этом не нуждается. Все.
Артамонов
Коля пишет Оле
Я, Оля, только и делаю, что таскаю свою клетку туда-сюда. А ведь она большая и тяжелая. Ты сама видела. Сегодня притащил ее к Тимошке в живой уголок.
Там я понял, что дело не только в "уголке".
– Они говорят, что Оле надоело со мной дружить… И не верят, что она уехала, – сказал Тимошка. – Вот и пусть знают, что у меня есть новый приятель!
Он долго ходил со мной по школьному коридору и всем представлял:
– Это Коля Незлобин, мой приятель. Он учится в шестом классе!
Он познакомил меня с ежами, рыбами, белыми крысами, черепахой и сонным ужом. Ни одна клетка не пустовала, кроме моей, самодельной. Я решил, что нужно срочно найти больную птицу и снова открыть лечебницу.
Коля
Оля пишет Коле
Дорогой Коля!
Я рада, что Тимошка уже назвал тебя своим приятелем. Он очень сдержанный и не бросается такими словами.
Ты не забыл, что у него 29 декабря день рождения?
Сделай так, чтобы ему было весело и хорошо.
Отметь в календаре: двадцать девятое декабря.
Оля
Оля пишет Коле
Дорогой Коля!
Я пришлю Феликсу справку о том, что ты "перевыполнил задание" и вместо трех писем в месяц иногда присылаешь больше.
Пусть так и будет.
Оля
Коля пишет Оле
Я, Оля, не могу пересказывать твои письма, как хотел Феликс. Если меня спрашивают про тебя, я отвечаю: "Скучает!" И повторяю про холод, который вползает и остается внутри…
Вчера так получилось, что я у Тимошки во дворе прямо столкнулся с Феликсом. Он возвращался домой.
Феликс не удивился, что встретил меня:
– Когда Тимошка сказал, что у него появился новый приятель, я сразу понял, что это ты.
– Почему?
Феликс ничего не ответил.
Он притянул меня к себе: не то обнял, не то хотел со мной в шутку побороться. Я толком и не понял.
Коля
Коля пишет Оле
Здравствуй, Оля!
Мне тоже кажется, что мы с Тимошкой чуть-чуть уже привязались друг к другу.
Сегодня мы пошли на улицу искать будущего обитателя деревянной клетки. Мы делаем это уже не первый раз, но пока отыскать не можем.
У нас, Оля, уже наступила зима. Мороз хорошо отдохнул и соскучился по своей работе. Во дворе даже лопнуло одно дерево. И лежит на снегу расколотое пополам, будто у него случился разрыв сердца.
Мы с Тимошкой шли по улице, лепили белые холодные комочки и швыряли их перед собой: кто дальше? Дальше все время бросал я. Но Тимошка сказал, что Феликс своей левой рукой может закинуть снежок так далеко, что его и найти не смогут. И еще, оказалось, что у Феликса летом камешки скачут по воде столько раз, сколько у меня никогда скакать не будут. Я согласился с Тимошкой…
Птицу мы не нашли.
– Неужели ни одна не обморозилась? – горевал Тимошка.
– Это же хорошо! – воскликнул я. – Значит, все живы-здоровы! И пусть наша лечебница подольше пустует. Знаешь, как было бы хорошо, если бы все больницы и поликлиники пустовали!
Но его это, кажется, не утешило.
Коля
Оля пишет Коле
Дорогой Коля!
Помнишь, как ты вначале присылал мне письма в полторы строчки? А сейчас пишешь чаще, чем я. И это вовсе не удивительно: выполнять задания гораздо труднее, чем давать их, поэтому тебе есть о чем рассказать и о чем посоветоваться.
Артамонов сидит со мной рядом и передает тебе привет. Я давно рассказала ему о нашей переписке.
Почему он так изменился? Просто девчонка, которая живет в Заполярье и о которой помнят на Урале, заслуживает, по его мнению, уважения. Так я по крайней мере думаю. Конечно, хотелось бы, чтоб он и тех, о ком на Урале не заботятся, тоже уважал. Я ему об этом скажу.
Пиши мне…
Оля
Коля пишет Оле
Я, Оля, и правда стал перевыполнять норму: пишу тебе чаще, чем ты мне. Елена Станиславовна думает, что это я уроки так аккуратно готовлю, и даже несколько раз поставила меня в пример Нельке: "Видишь, как Коля старается. Ему, может быть, учение нелегко дается, а он старается…" И откуда она взяла, что мне "учение" трудно дается?
Нелька однажды спросила меня:
– По какому предмету так много задают на дом?
– По литературе, – ответил я. – Домашние сочинения!
– Так часто задают сочинения?..
– Так часто. Вот перейдешь из своего пятого класса в шестой, тогда узнаешь!
Сейчас пишу тебе на уроке: не терпится сообщить одну новость. Вчера я поссорился с Нелькой… Из-за твоих писем. Я раньше всегда успевал вынимать их из ящика утром, до школы, вместе с газетами. А вчера я проспал, и Нелька сама полезла в почтовый ящик. Она мне целый день не отдавала твое письмо, а отдала лишь вечером, когда отца и Елены Станиславовны не было дома.
Я спрашиваю:
– Ты почему его целый день с собою таскала?
А она в ответ:
– Думала, что тебе будет неудобно при взрослых…
И такую при этом физиономию скорчила, что я не выдержал и спросил у нее:
– Ты что себе вообразила, а?
– Ничего особенного! – ответила она. – Просто понимаю теперь, почему ты стал таким нервным.
Села на свой круглый, вертящийся стул и начала потихоньку ехидно наигрывать арию герцога "Сердце красавицы…".
Я подошел и захлопнул крышку. Сказал, что если мои птицы мешали ей играть, то она мне мешает делать уроки.
– Опять домашнее сочинение? – спросила Нелька.
Я ей не стал объяснять, что нам возле старого дуба поручили переписываться, а принялся нарочно громко учить английский язык…
Прощай, меня вызывают к доске. Не поминай лихом!
Коля
Коля пишет Оле
Вчера у Тимошки болела голова. Он не сказал мне об этом. Но я, как только пришел к нему, сразу заметил, что он бледный и грустный. На столе лежало мокрое полотенце: наверно, он им голову обвязывал.
Ты писала, что ему надо побольше гулять. И я сказал:
– Пойдем еще разок поищем птицу!..
И мы пошли. Но как-то так получилось, что мы птицу почти не искали, а разглядывали город.
Один заводской корпус стоит как металлический скелет и понемножку обрастает кирпичами…
Когда я смотрю на новые дома и цеха, я всегда думаю о людях, которые умеют их строить. И не понимаю, как это у них получается…
– Знаешь, как много понастроили таких же вот городов, как наш! – сказал я Тимошке. – Интересно было бы переписываться с кем-нибудь из другого нового города! Который, например, в Заполярье…
– Давай переписываться! – подхватил Тимошка.
– Ну, для этого нужно, чтобы там жил какой-нибудь близкий нам человек.
– А некоторые и с незнакомыми переписываются. Я читал…