Роман связан с Севастополем, который автор считает своей второй родиной. Главные мотивы книги - любовь к героическому прошлому, к флоту, морю и парусам. Элементы фантастики, которые вплетаются в ткань произведения, делают его приключенческие сюжеты еще более напряженными.
Содержание:
-
Первая часть - Сказки развалин 1
-
Стрельба на Пятом бастионе 1
-
Николкины мортиры 4
-
Капитан Гаттерас и кентавры 7
-
Южный край 13
-
Доктор Орешников 16
-
Две речи директора 19
-
Сказки развалин 21
-
Спящие бомбы 23
-
Тетрадь с корабликом 26
-
Новые и старые страхи 31
-
"У меня пистоль..." 33
-
-
Вторая часть - Тендер "Котёнок" 36
-
Барабанные палочки 36
-
"Пушкари" и "корабельщики" 38
-
Горох и пули 41
-
Лунная кругосветка. 43
-
Катенька 46
-
Щит вещего Олега 49
-
Хозяин каменной кельи 52
-
Синие тени 54
-
Нить от воздушного змея 56
-
Каменный капкан 59
-
Та самая девочка? 61
-
Тендер "Котёнок" 63
-
Владислав Крапивин
Давно закончилась осада...
Первая часть
Сказки развалин
Стрельба на Пятом бастионе
У Фрола был пистолет.
– На пути не стой, у меня пистоль... – приговаривал иногда тощий тонкошеий Фрол и поглаживал за пазухой кривую рукоять. При этом голос его звучал шутливо и даже ласково, но в прищуренных глазах ласки не было.
Старинное слово "пистоль" очень подходило для этого грозного предмета. Пистолеты подобного образца даже до войны считались устаревшими. Конечно, во время осады ими еще пользовались – и русские, и французы, и особенно турки (у тех вообще встречалось оружие времен покорения Крыма), однако пользы в бою от таких кремневых громыхальников было немного. Что они по сравнению с шестизарядными французскими револьверами!
Впрочем, и Фролкин пистолет оказался из Франции. На внутренней стороне фигурно выгнутой скобы были различимы буквы: Paris 1837.
Фрол отыскал этот трофей на пустоши перед бывшим люнетом Белкина, недалеко от кладбища, среди груд мусора и земли. Здесь много чего можно было отыскать. Во время осады русские минеры заложили на этой пустоши фугасы, и сигнал электрической искры в один миг обратил в прах атакующую французскую колонну...
Впрочем, все это Коля Лазунов узнал позже. А со стрельбы из старого пистолета началось его прочное знакомство с компанией из Боцманского погребка.
В тот ноябрьский день Татьяна Фаддеевна впервые позволила Коле погулять одному. До сей поры не решалась: всюду развалины, черные окна пустых домов, изгибы каменных заборов и переулков, где чудится неведомое. И мальчики, которые порой встречались ей, вызывали невольный страх. Неумытые, верткие, с быстрыми уклончивыми взглядами, в немыслимом каком-то платье. Конечно, дети всегда дети, но кто знает, сколько дурного впитали они от здешней неустроенной жизни...
Однако нельзя постоянно держать у своей юбки племянника, которому скоро двенадцать.
Все-таки она сказала от калитки:
– Николя, я умоляю. Не ходи далеко и не гуляй долго. На первый раз хватит и получаса...
Думала, он станет ершиться: что, мол, я разве маленький! Но Коля отозвался покладисто:
– Тё-Таня, я только до спуска к дороге и обратно. Не бойтесь, никуда не денусь.
Поправил капитанскую фуражку, простучал сапожками по плитам с подсохшей грязью и свернул (не оглянувшись!) в проход между известняковой изгородью и бугристой туфовой стеной разбитой казармы.
Татьяна Фаддеевна сделала усилие, чтобы не пойти следом. Глянула на приколотые к блузке часики и ушла в дом. Коля же, избавившись от тревожного взгляда в спину, попрыгал вниз по скругленным выступам каменистой тропинки.
День был холодный, ветреный, но сухой. Солнце то и дело выскакивало из серых облаков. Кое-где зеленела трава и желтела храбрая упрямая сурепка, но высокие сорняки были уже сухие и серые. Бурьян и полынь... Впрочем, ведь и летом полынь кажется сероватой. Коля сам не видел, но читал про это.
У крепостного палисада
Седеет древняя полынь...
Он дернул пальцами хрупкий куст, растер в ладонях зернышки, поднес руки к лицу. Полынный запах знойного лета сразу будто пропитал его насквозь. Коля постоял зажмурившись. А когда опустил ладони и открыл глаза, увидел мальчишек.
Разумеется, это были местные жители, хозяева здешних пустырей и переулков.
Идти навстречу Коля не решился. Повернуться и зашагать назад – тем более (хватит с него прежнего малодушия!). Оставалось смотреть, как подходят они. И стараться выглядеть при этом независимо.
Ребят было пятеро. Самый большой двигался посредине. Был он длинный, постарше Коли, в замызганной чиновничьей тужурке до колен, из-под которой торчали серые лохматые штаны. А из них – голые (видать, озябшие) щиколотки. Башмаки были из рыжей кожи, разбитые и чересчур большие. Из ворота тужурки высовывалась немытая шея с головой, похожей на покрытое рыжеватым пухом яйцо (шапки не было).
Слева от длинного шли круглолицый татарчонок в бархатной затертой шапчонке, в стеганом рванье до пят и смуглый, верткий мальчишка с быстрым веселым взглядом – про такого говорят "востроглазый". Был востроглазый в косо надетом рваном треухе и в серой, без приметных деталей одежке. И он, и татарчонок – чуть поменьше Коли.
С другого "фланга" двигались двое. Один – видимо, Колин одногодок, другой – лет восьми. Кажется, братья. Оба круглощекие, светлоглазые, с похожими на кукольные башмачки носами. В аккуратных бушлатиках (наверно, перешитых из взрослой флотской одежды), в мятых матросских фуражках без козырьков – слишком больших, как и Колина "ропитовская" капитанка. Штаны братьев украшали на коленях одинаковые квадратные заплаты, а сапожки были без заплат – грязные, но вполне справные.
Братья смотрели с любопытством и, кажется, без вражды. Татарчонок – непонятно. Востроглазый – подозрительно. Длинный оттопырил большую нижнюю губу и на ходу щелкал по ней мизинцем.
Остановились в трех шагах. Длинный еще раз щелкнул по губе и прошелся по Коле скучноватым взглядом.
– Ишь какой... Раньше не встречались. Кто таков и откуда взялся?
– Из Петербурга. – Коля постарался говорить независимо, но без задиристости. Глядишь, встреча обойдется миром.
– У-у... – с дурашливым удивлением отозвался длинный. И остальные (кроме маленького) вытянули губы трубками, словно тоже хотели сказать "у-у".
Длинный опять щелкнул по губе.
– А фуражка-то капитанская откуль? Небось папенька подарил?
– Папеньки у меня нет... – Коля понимал, что в ответ на это спокойное признание насмешки не последует. Ведь не злодеи же, хотя и обтрепанного вида.
И в самом деле, смущенье скользнуло по всем лицам. Но его тут же как бы стер своими словами востроглазый:
– Значит, маменька купила. В "ропитовской" лавке.
– Маменьки тоже нет... А фуражку подарил капитанский помощник на пароходе "Андрей Первозванный", когда мы плыли сюда из Одессы.
– Это за какие твои красивые глаза? – с прежней скукою в голосе не поверил длинный. Как бы специально не придавая значения тому, что нет у мальчика ни отца, ни маменьки.
– Не за глаза, а... потому что был шторм, многие укачались, а я вышел гулять и забрался на мостик. Там были моряки, один и говорит: "Вот тебе за то, что не боишься волны"...
– Ай как врешь! – радостно сказал татарчонок.
– А вот и не вру!.. Если не верите, пойдем, спросим у тетушки. У моей... Это рядом.
– То-то тетушка обрадуется таким гостям... – усмехнулся длинный. И потрогал нижнюю губу языком.
– Вы же не чай пить придете, а только спросить, – усмехнулся и Коля. Страху у него поубавилось.
Длинный сказал сумрачно:
– Да уж где нам с вами чай пить. Вы небось из дворян.
– Фрол, это, видать, те, кто у Кондратихи дом сняли! – вмешался старший из братьев. Тощий Фрол эту догадку пропустил мимо ушей. Спросил деловито:
– Может, сшибемся?
– Это как?.. Драться, да? – дошло до Коли. И внутри у него тоскливо заныло.
– Ага, – заулыбался Фрол. – Один на один, по-честному. Или в коленках заслабило?
– Нигде не заслабило... Только я не понимаю. Зачем? Я же ничего худого вам не сделал... – И вдруг вспомнил: похожий разговор уже был. Три месяца назад. С него-то и начались в корпусе те невыносимые дни отчаянья и стыда... Нет уж, второму разу не бывать! И стиснул кулаки: – Ну, давай, ежели у тебя чешется!
– Снаружи петух, а внутри мышонок, – хмыкнул Фрол. – Видно ведь, что вспотел с перепугу. В Петербурге все такие боязливые?
– Зато ты какой храбрый! – Коля злостью старался перебить внутреннюю дрожь. – С теми, кто меньше ростом!
– Да неужто я сам буду с тобой сшибаться! – Фрол сделал вид, что очень удивлен. – Пускай вот хоть он, Макарка...
Уже после, вспоминая эту встречу, Коля сообразил: тут Фрол дал ошибку. Если бы он сказал "пускай Макарка дерется, да только он ведь не захочет", востроглазый мальчишка тут же взвинтился бы: "Как это не захочу!" И полез бы в драку. Потому что был он великий спорщик, отчего и носил кличку "Поперешный". А сейчас Макарка взъелся на Фрола:
– Чего ты меня науськиваешь, как цуцика на кошку! Себе для потехи?
– Не хочешь – не надо, – миролюбиво откликнулся Фрол. – Тогда пускай Федюня...
Но старший из круглощеких братьев кулаком вытер под носом и рассудил:
– А чего зря махаться-то? Он же и правда худого не сделал.
"Татарчонок тоже не станет драться. Мелковат и не сердит", – смекнул Коля и ободрился. Кивнул на самого маленького:
– Ты еще вот его на драку подвинь...
Федюня обнял того за плечо. И вдруг улыбнулся (а глаза у обоих васильковые):
– Не, Савушка никогда не дерется, у него злости ни к кому не бывает...
Савушка смущенно засопел.
Фрол заметно пошел на попятную:
– А я чего... Это же не по злости, а по обычаю, для знакомства. Чтобы видно сразу было – герой или трус... Ты какой?
Коля пожал плечами. То, что трус, знать они не должны.
– Я, наверно, не тот и не другой. Обыкновенный...
– Хитрый! – весело сказал татарчонок.
– Ничуть я не хитрый. Кабы хитрый был, сказал бы, что герой...
– Здесь героями никого не удивишь, – с легким зевком заметил Фрол. – Целый год держали город одним геройством...
– Ну, не ты же держал! – не стерпел Коля, хотя спорить было неразумно.
– Не я, конечно, мне тогда всего год был от роду, мамка от бомб в погребе прятала. А дед погиб на Втором бастионе. И мамкин брат, то есть дядюшка мой, тоже здесь голову положил...
– Ну и мой дядя тоже... Артиллерийский поручик Весли Андрей Фаддеевич. На Северном кладбище похоронен. Мы с тетушкой потому и приехали, что здесь его могила...
В лицах у всех сразу что-то изменилось.
– А на какой он был батарее? – живо спросил востроглазый Макарка.
– Тетушка не знает точно, а я тем более. Давно же было... А погиб он не на батарее, а просто на улице. Бомба прямо под ноги – вот и все...
Конечно, можно было сказать, что Андрей Фаддеевич героически погиб при отражении штурма на Малаховом кургане, но врать про такое было грешно. И Коля добавил себе военной славы с другой стороны:
– А папенька тоже воевал. Вернее, лечил раненых прямо под обстрелом. Только не здесь, а в Бомарзунде...
– Это где же? – недоверчиво спросил Фрол.
– На Балтийском море.
– Разве там тоже воевали? – опять усомнился Фрол.
– А как же! И там, и на Белом море, и даже на Тихом океане, где Петропавловск. Адмирал Непир почти к самому Петербургу эскадру подвел, грозился взять Кронштадт, да его хорошо отогнали...
– И здесь бы отогнали, кабы сил хватило, – ревниво встрял Макарка.
– Кто же спорит... – с пониманием сказал Коля. И этим как бы поставил себя уже не против мальчишек, а рядом с ними.
– А папеньку тоже убило? – участливо спросил синеглазый Федюня. – В этом, в Бом... зун...
– Нет, он уже после умер, когда мне было три года...
– Хочешь с нами пойти в одно дело? – спросил Фрол.
Коля понял: драки окончательно не будет, и вроде бы его берут в приятели. И все же не сдержал опаски:
– А что за дело-то?
– Опять забоялся, – съехидничал проницательный Макарка. Но Фрол добродушно хлопнул его по треуху.
– Заноза... – А Коле разъяснил: – Знатное дело... Побожись, что не разболтаешь.
Да, его принимали в компанию, но и проверяли при этом. Что было делать? Коля охнул про себя и широко перекрестился:
– Ей-Богу, вот... Никому ни словечка.
– Тогда гляди, – и Фрол распахнул тужурку. Из-под рваной подкладки торчала изогнутая рукоять с частой резьбой и медной головкой. Сразу ясно – ч т о.
– Ух ты! Настоящий?
– А то!.. Хочешь стрельнуть?
Коля не знал, хочет ли. Вернее, знал, что... не очень хочет. В жизни стрелять еще не приходилось. Небось, эта штука грохает, как пушка. А ежели разорвет от ржавости или неправильного заряда?
– Я... хочу, конечно...
– Тогда идем. Здесь не с руки, услышат – крик подымут...
– Далеко ли идти-то? – последний раз поосторожничал Коля.
– Недалече.
Пошли ватагой по улице, что тянулась по западному склону Артиллерийского холма. Мимо побеленных домиков и каменных заборов, мимо серой стены порохового склада. К началу осады порох отсюда был почти весь развезен по батарейным погребам, и это спасло слободку. Иначе калёные французские ядра могли бы учинить немалую беду. А так – пронесло. Остатки пороха, что хранились глубоко под землею, взорвали уже сами русские матросы, когда оставляли город. От взрыва длинное здание треснуло и осело, но соседние дома почти не пострадали. Конечно, немало из них и без того было порушено – бомбами, что летели со стороны Херсонеса и горы Рудольфа. Но все же стрельба по этому флангу обороны была не в пример слабее, чем, скажем, по Четвертому бастиону или Малахову. Седьмой бастион и Восьмая батарея уцелели, Шестой бастион тоже сохранил свои каменные башни. И многие постройки слободки тоже остались целы. А разбитые дома заново сложили вернувшиеся хозяева или те, кто перебрался сюда с полностью разрушенных улиц Городского холма и Корабельной стороны.
Сейчас Артиллерийская слободка казалась почти нетронутой обстрелами, тогда как остальной город по-прежнему лежал в руинах и там лишь ближнему внимательному взгляду открывались посреди развалин явления жизни...
"Недалече" оказалось довольно-таки отдаленным, и Коля понимал, что едва ли через полчаса окажется дома и что объяснения с Тё-Таней не миновать. Однако разговор отвлекал от беспокойства. В разговоре спросили наконец, как его, новичка, зовут, и назвали себя. Коля узнал "поперешное" прозвище Макарки и то, что татарчонка кличут Ибрагимкой. А еще услыхал небрежный, с приплевыванием рассказ Фрола, как он отыскал "пистоль".
Фрол деловито разъяснил, что с боевыми припасами для пистолета никаких трудностей нет. Даже сейчас, через одиннадцать лет после осады, в старых орудийных погребах можно еще найти картузы с порохом. Снаружи они покрыты затвердевшей коркой, но внутри порох вполне пригодный, надо только размолоть, если шибко крупные зерна.
Хуже с кремнями для курка, но их тоже можно отыскать или выменять.
А пули для ствола (в который свободно входит указательный палец) годятся всякие – и конические "миньки" от иностранных нарезных ружей, и русские "полушарки", что наши солдаты отливали прямо в окопах. Этого добра можно было при старании накопать в земляных брустверах целую горсть за один поход. Назывались пули "орехи" и летним туристам продавались по алтыну за десяток...
Порох Фрол держал в круглой жестянке от леденцов фабрики "Бургеръ и бр.", миньки – прямо в кармане, а серый кремешок был закреплен в винтовом зажиме пистолетной собачки. Все это Фрол на ходу показал Коле и погладил гнутую ручку.
На пути не стой,
У меня пистоль...
А Коля успел заметить на металлической щечке пистолета гравированную картинку: оленя и нападавших на него собак.
Наконец глинистая дорога пошла под уклон, разделилась на несколько тропинок, и тропинка, которую выбрал Фрол, завиляла среди каменных и земляных груд. Привела к сложенной из желтых брусьев стене – низкой, с разбитым верхом (позже Коля узнал, что это остаток казармы Пятого бастиона).
Вдоль стены шла осевшая насыпь, где желтела все та же храбрая сурепка. Между стеною и насыпью был неширокий проход, и его с одной стороны замыкало кирпичное сооружение – что-то вроде большой разбитой печи. В двух аршинах от земли кирпичи образовали широкий выступ. Проворный Савушка подбежал и поставил туда квадратную бутылку мутного стекла (и где взял, неужто нес за пазухой?).
Потом Савушка – он, видать, крепко знал свои задачи – вспрыгнул в разбитый проем казарменной амбразуры и стал на часах. Фрол же начал заряжать пистоль.
Все, притихнув, смотрели, как он с клочка бумаги высыпает в дуло черную крупу, как сворачивает и забивает шомполом бумажный пыж, а затем – похожую на пробку с узким рыльцем пулю. Он подсыпал пороху на полочку у затравки, щелкнул над нею железным лепестком, оттянул курок.
– На пути не стой... – и навел пистолет на бутылку. Шагов с семи.
Савушка в амбразуре зажал уши. Ибрагимка тоже – с виновато-дурашливой улыбкой. Другие не стали. И Коля не посмел, хотя понимал: ох и грянет!
И грянуло!
Вспухло синее облако. Но за миг до того, Коля заметил, как искрами брызнуло горлышко бутылки. А она даже не упала!
Сквозь упругий гул в ушах Коля услыхал обрадованные крики и довольные слова Фрола:
– Во как надо! Бах из ствола – и нету горла... А теперь давай ты. – Это он Коле.
Коля судорожно кивнул. И пока опять заряжали пистолет, он догадливо думал, что Фрол целил в середину бутылки, а в горлышко попал случайно. И теперь скажет: "Бутылку я оставил для тебя..."
– Бутылку-то я оставил для тебя. Во какая большая, не промажь...
Коля знал, что промажет.
Когда он поднял тяжелый пистолет, конец ствола заплясал перед глазами и начал выписывать восьмерки. А бутылка – ее и совсем не разглядеть. Коля решил с обмиранием: нажму поскорее, и будь что будет. Но Фрол оказался рядом.
– Ты руку-то согни в локте, а локоть подопри левой. Вот так... И дыши спокойно, не как загнанная курица. Неужто раньше никогда не держал такой? Уметь должон, это же самое дворянское оружие. Говорят, из такого Пушкин стрелялся на дуели...