Он смотрел в окно. Сначала просто так - ничего не видел, все о маме думал. Плохо без нее. Когда мама дома, она как будто в каждой комнате, в каждом уголке сразу. Даже когда сидит на диване и вяжет, или на кухне возится. Толик не подходит к ней, не мешает. Ему и так хорошо и спокойно. Он умеет играть один. И читать любит… когда мама дома.
По низу стекла протянулись ледяные горы. Толик срезает ногтем острые вершинки, передвигает их; лед тает, холодит пальцы; чистая вода по капельке стекает на подоконник, собирается в маленькое озер-цо.
На хоккейную коробку падает свет прожектора. В комнате играет магнитофон - громко поют на ино-странном языке. И еще громче хихикает Болотная Кочка. Чему она радуется? Рыжая!
Мальчик выглянул в коридор. Везде темно. Из кухни вырывается свет, падает на вешалку с пальто, но в комнаты не заглядывает. Толик щелкнул выключателем. Смех оборвался. Поправляя выбившуюся ру-башку, вышел папа.
- Ты поел? - спросил он.
Толик задумался. Что сказать? Возвращаться на кухню не хотелось. Он опустил голову и ответил.
- Я не хочу.
- Ну ладно, не хочешь, не надо, - согласился папа и позвал сына. - Пойдем, чаю вместе попьем.
Вместе можно. Вместе веселее - само проскакивает. И не заметишь, как в тарелке пусто.
Папа налил суп и пододвинул тарелку сыну. Как вкусно пахнет! Толик сразу проголодался и начал есть.
Снова пришла Болотная Кочка. Толик смотрел на нее и не мог понять - что-то в ней другое. А что?
Она обняла папу за шею, навалилась на него и зевнула:
- Я скучай-й-ю-у. Пойдем, а?
Папа скинул ее руку и прогнал тетю.
- Уйди, - попросил он. - Не видишь, с сыном разговариваю.
- Ну-ну, - проворчала она и лениво побрела.
Ага, - вспомнил Толик. - Кофточка была в юбку заправлена. Теперь болтается как на пугале. И вовсе она не красивая. А ноги толстые, синими жилками переплетены. Я и не видел. Ну, да она гамаши сняла. Жарко стало.
Папе было трудно говорить. Наверное устал на работе. Он сбивался и все помахивал рукой, ероша волосы.
- Ты того, не бойся… Ага?.. Мама нам братика принесет. Вот… Или дочку… А ко мне гости пришли… После Нового года к маме сходим.
- Завтра сходим, - уверенно сказал Толик.
- Завтра, - кивнул папа.
Он уронил голову на грудь, покрутил ею над стаканами. С головы посыпался мелкий белый снег.
- А елку будем наряжать?
- И елку поставим… И гостей позовем… Ты ешь, ешь, я пойду… Люди там ждут… Нехорошо… гости. - Он поднялся и замер в раздумьи.
Толик отодвинул тарелку. Отец заметил и понял.
- Нет, я сяду… отдохну, - сказал он; навалился на стол и повторил. - Ты ешь, ешь.
Толику очень хотелось, чтобы папа вот так и сидел на кухне. Пусть его гости уходят. Они нехорошие, шумные. Курят много. На кухне и то пахнет. И эта тетя с красным ртом. Она как дома, а папа как ее. Жал-ко, мамы нет. Мама бы их быстро всех выгнала. А папа не хочет выгонять.
Мальчик сидел уже просто так. Смотрел то на затылок папы, то на ходики, то в окно. И не шумел. Ды-шал тихо-тихо. Пусть папа немного поспит.
Отец поднял голову; непонимающе оглядел стол; увидел сына.
- Все нормально… Мама нам братика принесет… Или сестренку… Пойдем спать.
- Пойдем, - обрадовался Толик. Он был на все согласен, лишь бы не отпускать папу. А то Болотная Кочка заберет его себе и не отдаст.
Толик прижался к папиной руке и они пошли в спальню - маленький и большой, - оба неуверенно сту-пают по сине-красной дорожке.
Папу перехватила Болотная Кочка.
- Смотри-ка! Мой наклюкался, - крикнула она в комнату и обхватила папу за талию. Толик прижался крепче, но тетя оттолкнула его.
- Тащи сюда! В чувство приводить будем! - засмеялись из комнаты.
Мальчик не видел их в темноте. Только голоса - мужской и женский из угла, где стоит диван. Он ждал - папа опять прогонит Кочку, но отец отстранился и безвольно ушел. Они растаяли в темноте.
Толик торопился уйти из дома. Схватил в охапку пальто, клюшку и валенки и выбежал на лестничную площадку; остановился, - злой, с красными глазами. Сунул ноги в валенки и сильно топнул; даже ноге больно стало - где-то в колене отдалось; пальто надевал, словно рукава хотел оторвать. И, не застегива-ясь, выскочил из подъезда.
Мороз успокоил его. Он сразу отключился от дома. Бегал за оранжевым мячом, похожим на апельсин, успевая и нападать и защищаться.
На площадке все меньше и меньше ребят. Крикнут одного, за ним еще потянутся. Огни в окнах стали пропадать, а он все гонял и гонял мяч от ворот к воротам.
Вовка забрал мяч и ушел. Толик выбрал подходящую ледяшку и играл сам с собой, но уже не так от-решенно. Нет-нет, а глянет на свои окна. Музыка доносится до него тихо. Свет горит только на кухне, а из подъезда никто не выходит.
Стало зябко. Стыли руки и ноги.
Он бросил ледяшку в ворота, зашел в подъезд. Прислонился спиной к батарее - тепло! И глаза сами собой закрылись.
Хлопнула дверь.
Он вскочил и выжидательно посмотрел наверх, в узкую полоску лестничного пролета.
- Нет, не они, - увидел Толик и побрел на свой этаж. За дверью было тихо. Он постучал; громче; зата-рабанил ногой. Тихо. Бил долго, пока не понял - сейчас расплачется. Присел на ступеньку и… заснул.
Много или мало спал - не знает. Его дергали за рукав.
Открыл глаза. Молодая тетя, похожая на их пионервожатую, виновато заглядывала в лицо.
- Ты чего здесь?
Толик посмотрел в ее грустные глаза и подумал. - Она хорошая. Лучше Болотной Кочки. И рот у нее не красный, а маленький, как у девочки. Только сигаретами пахнет.
- Пойдем домой, - попросила она и помогла Толику подняться.
Высокий худой дядя в коричневой шубке, короткой, как пиджак, отступил от двери.
- Черт знает что, - ругнулся он. - Мальчишку на улице оставили. - Голос его тоже был виноватым и он отворачивал скуластое лицо с большим носом и рыжими усами.
Толик хотел узнать - а какие у него глаза? Но шапка у дяди лохматая и глаз не видно. - А руки хоро-шие, - заметил мальчик, - руки как у папы - большие, сильные.
Его ввели в квартиру. Тетя помогла раздеться и уложила в кровать.
- Спи, - просто, как мама, сказала она и провела рукой по волосам Толика. Ему стало тепло, он рас-слабился и поплыл куда-то далеко, откуда доносился тихий голос. - Я вас закрою, - сказала тетя. - Ключи Саша, папа твой, завтра возьмет. Ты не забудь, скажи ему.
Толик кивнул или хотел кивнуть. Он спал, а рука, теплая, как у мамы, гладила и гладила его по воло-сам.
Проснулся он поздно.
Пробежал по комнатам, заглянул в кладовку, в туалет - никого нет. Папа ушел на работу. Сегодня еще рабочий день. Это у них каникулы. У взрослых каникул не бывает. Только отпуск, и то один раз в году.
Толик обрадовался, что никого нет. Значит папа прогнал Болотную Кочку. Сам догадался, что она пло-хая.
Ему сильно захотелось есть. В холодильнике были яйца и масло. Он поставил на плиту чайник и зашел в комнату, где вчера сидели гости. На столе много посуды; на тарелках несколько долек потемневшей за ночь колбасы; выгнутые лодочкой куски хлеба и картошка. Толик перехватил что-то и начал наводить порядок. Долго мыл посуду, стоя возле раковины на стуле; составлял тарелки в сушилку и протирал вил-ки и ложки, как мама делала. Старательно собрал пылесосом с паласа вчерашний мусор и пепел; чистил диван и кресла; передвигал стулья. И весело насвистывал. Папа придет - вся работа сделана и они будут елку наряжать! Сегодня последний день старого года. Елка стоит на балконе, перевязанная веревкой как гирляндой. Снег ветки припорошил. Толик хотел занести ее в комнату, отогреть. Но дверь балкона не от-крыть - тугой шпингалет не поддавался. Игрушки на антресолях - тоже не достать без папы. Ну ничего, скоро он придет. День сегодня предпраздничный, короткий, и они отлично успеют все сделать. Только бы еще суп сварить, но он ни разу не варил. Вдруг не получится? Папа рассердится, что продукты испортил. Лучше и не пытаться.
Побродил по квартире: где ботинок поправил, где книжку на полку убрал - делать было нечего. Вклю-чил телевизор, убавил звук - услышать папины шаги, - и смотрел какие-то неинтересные передачи: гово-рили, спорили, негры под барабаны танцевали.
- Сейчас папа придет, - посмотрел он на часы и пошел на кухню. Там из окна весь двор видно. Толик сдвинул горшки с цветами, сел на подоконник. - Елку на моторчик поставим. Огоньки будут мигать и кру-житься. Свет в комнате включишь - как сказка! Всех зверушек рядом посажу: и Мишку, и Зайца, и голубо-го Гномика в красном берете - пусть на мою елку смотрят. А потом подарки Дед Мороз принесет. Конечно, это не Дед Мороз приносит, Толик знает, - это мама всегда под елку подарки прячет. Но когда она их пря-чет, Толик не может понять. Он же через каждую минуту после одиннадцати ходит проверяет - все нет и нет. А в полночь обязательно лежит под елкой. Хитрая мама. Интересно, у папы получится так незаметно? Мама даже три подарка успевает спрятать - всем по одному. Сегодня Дед Мороз маме не принесет. Она елку нашу не увидит. Нет, мы ее до маминого прихода не будем убирать. Пусть и лялечка посмотрит, ка-кая у нас красивая елка. А, она еще ничего не поймет. Я ей после расскажу, как она на елку смотрела. Ох, наверное, и плакать будет! Маленькие всегда плачут. Или спят. Плохо. Принесла бы мама сразу боль-шого братика, я бы с ним в хоккей играл. А так жди, пока вырастет. Я уже в десятый класс пойду, а он только в первый. Чего с ним играть? Надо бы маме раньше в больницу идти, когда я маленький был. Хо-рошо Ирке. У нее и брат и сестра. Брат старше на один класс, а ростом с Ирку. А сестра первоклассница. Везет же некоторым.
Толик разговаривал сам с собой и не забывал поглядывать во двор.
- Вот сейчас, до двадцати сосчитаю и папа придет. Вон, за тем дядькой.
Ранний предновогодний вечер заполнил двор. Прожектор освещал площадку и ребят с клюшками. По-шел мелкий-мелкий снег, как перхоть из папиной головы. По двору туда-сюда бегали взрослые. В окнах зажигались цветные огоньки; приходили к кому-то гости - с кульками, сумками, тортами. А папы все не было. Подъезд их угловой, и Толик видел в окне чужой квартиры длинный стол. На столе чего только нет! И газировка, и яблоки, и все-все! Девчонка помогала накрывать - носила вазочки, тарелки, и каждый раз стаскивала со стола конфету. У, сладкоежка! Потерпеть не может. Еще снегурочкой нарядилась! Возле зеркала вертится, думает - никто ее не видит.
Толику тоже захотелось конфет. Он знал где у мамы заветный мешочек. Но лезть самому… Папа при-дет, достанет. А яблоки можно, яблоки в холодильнике. Толик взял одно, вымыл, съел. И почувствовал приступ голода - резануло и заурчало в животе. Он боялся надолго отойти от окна - проследить папу, - отрезал хлеба, налил стакан холодного чая, пожевал. - До папы потерплю, вместе за стол сядем. Что он так долго? Елку не успеем нарядить.
В угловой квартире садились за стол. Прохожих почти не было, а снег все крошился и крошился. Уже и лед на площадке весь укрыл - она белая-белая, как кофта мамина. Только на кофте еще васильки есть. Мама ее на Новый год всегда надевает. Раза два уже надевала. И сегодня бы надела…
В угловой квартире все поднялись и тыкали друг в друга бокалами. Девчонка прыгала и визжала. То-лик не слышал, но ему так казалось. Девчонки всегда визжат, особенно в Новый год. Они так радуются. Это не мальчишки.
Толик заглянул на ходики. Маятник повис. - Ну вот, встали. - Надо идти в комнату к будильнику. А вдруг папа придет? - Еще до двадцати сосчитаю и быстренько сбегаю. - Он сосчитал, но остался на подо-коннике. - Еще до пятидесяти, - уговаривал себя, снова считал, замедляя, вставлял после каждого числа "и", чтобы получилось пятьдесят секунд - папа так учил.
От окна тянуло холодом; замерз бок. Толик спрыгнул на пол и, выглядывая в окно, попятился. Когда исчезла арка, он побежал в комнату и включил свет. - Ого! Уже Новый год наступил! Интересно, Дед Мо-роз есть, а мамы нет дома. Будет подарок? - Он обшарил все углы, заглянул под диван и кресла. Ничего не было. - Теперь-то я маме скажу, кто подарки приносит. Больше не будет меня перехитрять. Я все равно увижу, как она подкладывает под елку.
Он взял одеяло, положил его на подоконник и, прикрыв плечи, сел.
- Во, тепло! Сколько хочешь сидеть можно. - Он смотрел то на дорожку, то на соседнее окно и ждал праздника - возвращения папы. Девчонка больше не появлялась. Наверное уснула. - Мелкота, - усмех-нулся Толик, но усмехнулся со слезами в горле. Ему было завидно. Ко всем Новый год пришел, а к нему нет.
Взрослые смотрели телевизор и копошились вокруг стола. Их стало плохо видно. Толик всматривался и не мог понять - почему? Снег не мешал - кончился, шторы не закрывали. А-а, он плачет… Ну и ладно, никто же не видит.
Ему стало легче. Как будто в теплую воду погрузился, - как приятно! Навалился головой на раму и уснул.
Не помнил, как перебрался на диван. Или папа его перенес?
Толик откинул одеяло и пошел проверить. Свет в коридоре горел всю ночь.
- Не пришел.
Толик даже не подумал, что можно еще поплакать. Выплыла злость на Болотную Кочку. - Пусть только придет еще раз, я ее клюшкой прогоню. Так и скажу: - Уходи, Болотная Кочка. Не трожь моего папу. Мы тебе его не отдадим. Он мой. Наш.
Он взял клюшку, прикинул, как замахнется на тетю, и с клюшкой в руках занял свой пост у окна.
Так: думая, плача и забываясь, просидел до темноты. Раза два сбегал в туалет, быстро возвращался; жевал сухой хлеб и запивал холодным чаем. И все ждал, ждал, ждал…
Отец пришел четвертого утром.
Было еще темно.
Он тихо открыл дверь, снял пальто и сапоги. Когда выпрямился, увидел сына. Толик прислонился к косяку и смотрел на папу.
Ни слез, ни радости - просто смотрел и молчал.
- Сынок, ты прости меня, - глухо сказал он. - Задурил я, подлец, обо всем забыл. - Он отвел глаза. Не мог выдержать этот глубокий детский взгляд, бьющий в самое сердце. - К маме завтра сходим.
- Сегодня, - твердо сказал сын.
- Да-да, сегодня. С работы приду и сходим.
Отец услышал голос сына и понял - Толик его уже простил. Осталось самому простить себя, хотя бы на эти несколько минут, что остались до работы. Как это не просто!
- Ты, наверное, голоден? - засуетился отец. - Сейчас я что-нибудь придумаю.
Он возился у плиты.
Толик стоял в двери, крепко сжимая клюшку.
Отец поставил на стол сковородку с желтыми масляными пятнами яичницы.
- Давай-ка, садись, - виновато попросил он.
Толик всхлипнул и, сквозь набежавшие слезы, угрожающе сказал.
- Если эта Болотная Кочка еще раз придет, я ее… я как дам ей… С четвертого этажа улетит… Гадина.
СТОЛ
святочный рассказ
Строчкин купил в комиссионке стол.
Ничего особенного, стол как стол, - письменный, темной полировки, двухтумбовый, почти новый, а главное - дешевый. По-видимому, кто-то торопился продать и не стоял за цену. Ну прямо за бесценок от-дали.
Привез Строчкин стол домой. Поставил в угол, туда, где одиноко висит бра. Придвинул стул и мечтает, уперев локти в полированную поверхность, а подбородок в шершавые ладони.
- Этот ряд ящиков сыну Леньке отдам под его школьное барахлишко. А то у него по всем углам каран-даши, линейки, тетрадки разные валяются. Теперь порядок будет. Аккуратность.
- А этот ряд мой будет. Здесь - радиодетали, здесь - журналы. А здесь что? - Размышляя таким обра-зом, Строчкин выдвигал и задвигал поочередно ящики стола, и в последнем увидел пачку исписанных листов.
- А здесь что? - повторил он, доставая находку. - Так… Пронумеровано.
Он перебрал листы и нашел самый первый. На нем крупными буквами было выведено одно слово: "Стол", и отчеркнуто два раза красным карандашом.
- Что это? - спросил себя Строчкин. - Рассказ какой? - Он призвал на помощь свои весьма скромные познания в области литературы. - Для рассказа лишнего будет. Рассказы - они маленькие, а здесь вон сколько! Наверное, роман, - предположил он, но тотчас же отверг свое предположение. - Для романа ма-ловато будет. Что-то между. На это "между" как раз и потянет. Как его называют, это "между"? Э, не мо-гу вспомнить! На букву "п"… Проза? Или не так?
- А какая, собственно, разница, - махнул он рукой и принялся читать.
" Друг мой, хорошо известный в нашей семье писатель из соседнего подъезда, уезжая за новыми впе-чатлениями, подарил нам свой рабочий стол. Как бы в знак признательности почитателям (наверное, единственным) его немеркнущего таланта. Я пытался заплатить деньги, все же стол почти новый, да к тому ж писательский, но сосед оскорбился, мол, сколько вместе выпить, а ты… Я извинился, сбегал в ма-газин, мы быстренько помирились и, собирая углы в подъезде, перенесли его стол в нашу квартиру…
Часто вечерами садился я к столу, читал газеты, журналы, книги. Иногда писал письма родителям. И все удивлялся - как это можно сочинять? Что за люди такие писатели? Вон хоть мой. Ничем не выделяется среди других. Силенки, прямо скажу, маловато, моя жена его одной титькой завалит. Пьет совсем слабо. Я только во вкус войду, а он, смотришь, спит в кресле или еще где. И ни машины у него, ни вида там сногс-шибательного. Ну никто не скажет с первого взгляда, что писатель! А ведь пишет что-то! Я, по правде сказать, не читал ничего, он все сюжеты нам рассказывал. Интересно, как анекдоты слушаешь!
Думал я думал об этих писателях, и какой-то зуд меня одолевать начал. Тянет неведомой силой к бу-маге и ручке, прямо трясет всего. Я каждодневно стал письма писать. И знакомым, и близким - всем пишу. Родителям так через день письмо и не на одном листе. Мать даже испугалась, прикатила проверить, не развелся ли я с женой, да здоров ли.
Скоро письма меня уже не успокаивали. Требовалось большего, а чего, и признаться себе боюсь.
Решил я сочинять роман. Вернее сказать - не роман, и не сочинять, а жизнь свою разнообразную опи-сывать и кое-где, для интересу, так сказать для развития сюжета, малость врать, или, как говорят писате-ли, художественно обогащать.
Книг всяких из библиотеки натаскал и, чуть минута свободная выпадет, я бегом к столу. Сына на кух-ню гоню, пусть уроки там учит, а сам обогащаю и обогащаюсь. За вечер не управлюсь, и ночь прихвачу. Жена ворчит - бумаги много покупать приходится, а выбрасывать еще больше. Сын за макулатуру грамоты домой приносить стал.
Тут на днях прочитал, что Лев Толстой аж восемнадцать раз с лишком переписывал там что-то. Ну, я, конечно, не он, не Лев Толстой, но переписывать буду, на всякий случай, двадцать раз. Надо сегодня ра-ботать лучше, чем вчера. Тем более он был графом и сумел так вкалывать, а я - работяга! Неуж уступлю буржую?
Так незаметно и скатился. Совсем писателем сделался. Все растерял. Сперва - покой, после и друзей своих, с которыми любил пиво попить. Они зовут, а меня к столу тянет. Чужой для всех стал. Где-то ви-таю. Через дорогу не глядя перехожу, на визг тормозов, как на тещу, никакого внимания. Сюжет обдумы-ваю и все углубляю, углубляю. Так науглублялся, ночью кошмары навещать стали. Снится - где-то в яме сижу, свет вверху точкой малой виднеется. Чую - не выбраться мне отсюда. Кричу! Всех разбужу в доме. Они меня до утра успокаивают, по голове гладят и сказки рассказывают.