- В кино? Вот это да! Пойдем в кино!..
- Но сначала зайдем в столовую, - несколько гасит мама мою радость. - Ты ведь, наверно, есть хочешь?
Конечно, хочу. Да еще в столовой! Интересно ведь посмотреть, как и что там едят.
В столовой людей - как пчел, а между ними мечутся женщины в серых халатах, посуду собирают.
Понемногу мы продвигаемся в очереди к кассе. Я зажимаю в руке две ложки, две вилки и две чайные ложечки - их при входе нам дал мрачного вида дядька. При этом предупредил, что, когда будем уходить, ложки и вилки надо сдать другому - тому, который напротив него стоит. Не сдадим - из столовой не выпустят.
- Для чего это? - удивляется мама. - Почему нельзя просто на столе оставить?
- Для того, дамочка, чтобы не разворовали. Один, у кого совесть есть, оставит, а другой к себе в карман сунет. Да еще пару чужих прихватит…
Теперь я гляжу в оба, чтобы кто-нибудь ненароком не похитил наши ложки и вилки. Все с большим подозрением поглядываю на парня, который непрестанно на меня напирает. Сам в замасленной спецовке, руки в мазуте, на взъерошенных волосах еле держится видавшая виды кепка: такие-то небось и охотятся за ложками. Резко отстраняюсь от него и тут же получаю крепкий подзатыльник.
- Я тебе что - котлета, что на вилку насаживаешь?!
Отскакиваю от мужчины, которого нечаянно кольнул. А он во весь голос ругается.
Конечно, все вокруг хохочут, а у меня от мощного леща голова гудит. Да еще мама по дороге к столу отчитывает:
- С тобой на людях показаться нельзя!
Виновато помалкиваю. Хотя, если как следует разобраться, не так уж я виноват в случившемся. Разве было бы лучше, если бы тот мазурик наши вилки спер?
Взять значившиеся в меню ростбиф или гуляш мама не рискнула - кушанья неизвестные, да и к тому же дорогие. Поколебавшись немного, заказала вместо них две порции котлет и два стакана какао.
Пробовать котлеты мне уже доводилось, а вот какао - никогда. Хотя как-то раз видел раздавленную пустую коробку из-под него, на которой была надпись "Золотой ярлык". От коробки шел таинственный и волнующий запах, и в моем воображении возникали далекие заморские края, караваны верблюдов, толстобокие корабли, смуглые пираты. И вот этот сказочный напиток стоит передо мной, и я его буду пить, как только доем котлету.
- Не спеши, - говорит мама, смущенно оглядываясь вокруг. - Ты как будто сто дней ничего не ел.
Проглотив побыстрее котлету, я наконец-то припал к своему стакану, наслаждаясь душистым напитком…
Домой возвращались уже вечером, так как все-таки и в кино сходили. И кого, как бы вы думали, увидели мы, когда из вагона вышли? Сергейку!
Мама своим глазам не поверила:
- Ты?.. Да как ты тут оказался?
Молчит - ни гугу.
- Дома ты хоть был?
Об этом мама могла бы и не спрашивать. Сергейка с головы до пят был покрыт мазутом и выглядел как трубочист после дня работы.
- Что же ты молчишь? - не на шутку начинает сердиться мама. - Язык проглотил?
Подошел путевой обходчик - оказывается, мамин знакомый.
- Так это, значит, ваш сынок? А я-то его целый день гонял, чтобы на рельсах не болтался. Еще под поезд попадет - мне тогда отвечать за него придется…
Мама благодарит обходчика, и все мы втроем двигаемся домой. Сергейка жует огромную горбушку, которую мама отломила от буханки свежего хлеба, и глаза его - от голода, что ли? - прямо горят.
Разделавшись с горбушкой, Сергей потихоньку отстает от мамы и, приблизившись ко мне, шепотом спрашивает:
- А что мне мама купила?
Только теперь я понял, веревочкой какого ожидания был привязан к железнодорожной колее мой братишка.
Домна Даниловна, я, козел и Федька
Мама долго подыскивала для меня квартиру: такую, чтобы и от школы недалеко и не очень дорогую. Велика ли зарплата у сельской учительницы? А на руках два лоботряса, попробуй и обуть, и одеть, когда на них все огнем горит, не то что на нормальных детях. Еще ведь и книжки-тетрадки, да кормить каждый день нужно…
Но вот как-то вечером мама сообщила:
- Я, Толечка, нашла тебе квартиру с питанием. Ты знаешь Шульгу?
- Какого такого Шульгу?
- Да Федю. Того, что сейчас в девятом классе.
Еще бы не знать! Такого задавалу! Когда он в сельской школе учился, еще в седьмом классе, только у него одного была самая настоящая портупея с большой медной пряжкой. А на той пряжке - звезда. Как начистит - аж горит.
Каждый праздник Федька надевал свою портупею и впереди всех нес красное знамя.
- Я с его матерью разговаривала, - продолжала мама, - она нашла для него квартиру, где можно и жить, и питаться. Федина мама пообещала мне договориться и о тебе. Ведь это так хорошо: не нужно терять время в столовых. Да обойдется дешевле.
Мама в восторге, а я вовсе нет. Плакала моя экономия по рублю в день и планы купить и то, и это!
Но что тут поделаешь: если мама решила, с ней не поспоришь. К тому же я понимаю, как нелегко маме выкручиваться. Мы с братишкой знали цену копейке и не канючили, выпрашивая на сладости, годами лежащие в нашем сельском магазине, слипаясь от времени или каменея, как пряники, которые лавочник дядька Никифор под веселую руку давал таким же взрослым дядькам, как и он сам, разгрызать на спор. Разгрызешь - твое счастье, а нет - гони трешку!
В такую коммерческую сделку с нами лавочник не вступал. О нас он говорил:
- Этим только дай! Они и камни погрызут!
- И вправду, погрызут, - охотно соглашались наши родители.
Так что ни у кого из нас и в мыслях не было просить у мамы деньги на конфеты или пряники. Деньги - мы это твердо знали - зарабатывают для того, чтобы на них жить, а не тратить на какие-то сладости…
Ладно, попробую кое-что сэкономить на железной дороге. На поездках в город и обратно. И я тайком от мамы решаю задачку.
Итак, билет в один конец - сорок семь копеек. Что ни месяц - шесть выходных. Шесть раз домой, шесть - из дома. Если хоть половину проехать "зайцем", то сколько это получится?
- Два восемьдесят две! - выпаливает Сергунька и с уважением смотрит на меня: подумать только - почти три рубля каждый месяц! - Я тоже скоро вырасту, - с нескрываемой завистью добавляет он. - И тоже в восьмой класс пойду…
На квартиру поселились мы накануне нового учебного года. В небольшом домишке: в нем всего две комнатки и кухня, да еще коридорчик, где под ногами крышка погреба, а над головой лаз на чердак. Не раз приходилось мне или Федьке, а то и сразу обоим выпрыгивать в окно, когда пора было бежать в школу, а хозяйка в это самое время, как назло, лезла в погреб за капустой или огурцами. Поднимала тяжеленную крышку и подпирала ею дверь: хоть лбом бейся - ни за что не открыть!
Двор тоже небольшой - повернуться негде. Весь застроен: здесь и сарай, и курятник, и хлев. Так что для нас с Федькой оставалась лишь узкая тропинка да еще более узенькая скамейка. Это на тот случай, если бы нам вдруг захотелось свежим воздухом подышать.
В комнате, что поменьше, стояли кровать и обитый черным дерматином диван с высокой спинкой и зеркальцем в ней. Зеркальце было настолько узким, что если посмотреться в него, то лицо вроде бы пополам разрезается: видны либо лоб и полноса, либо полноса и подбородок. Еще у того дивана было два валика, твердые, словно из камня вытесанные. И главное - стальные пружины, обладавшие дьявольской способностью впиваться в тело, как шпаги.
Сколько пришлось мне воевать с ними в долгие осенние и зимние ночи! Сколько мучиться! Не успеешь одну укротить, как другая уже впивается в бок. Часто, доведенный до отчаяния, я принимался молотить кулаками по дивану, а он рассерженно гудел, как старый рояль. А Федька, сразу захвативший кровать и теперь роскошествовавший на ней, просыпался и ругал меня почем зря: я ему, видите ли, спать не даю.
- Поиграй, поиграй еще - по шее получишь!
До чего же я в то время их обоих ненавидел: и диван, и Федьку!
Диван изводил меня своими пружинами, а Федька по ночам так храпел - слушать жутко!
- Федь!.. Ну Федь!..
- А-а?
- Не храпи!
- Да разве я храплю?
Вот так и мучился я из ночи в ночь недели две. Мучился бы и дольше, если бы не верный мой дружок Ванько.
Встретил я его в вагоне, когда домой ехал. На голове у него лихо сидела такая засаленная кепочка, будто ее дня три в мазуте полоскали.
- Обменял на новую, - признался Ванько, понимая, что я все равно не поверил бы, что он успел так заносить свою.
Кепка меня потрясла: Ванько выглядел в ней настоящим рабочим. А когда он достал из кармана пачку "Казбека" и зажал папиросу в зубах, я даже слюну от зависти проглотил.
- Закуривай! - небрежно предложил он.
Я потянулся за папироской, хотя до сих пор не курил - и мама говорила, что это единственное, слава богу, до чего я не дошел. Но сейчас я никак не мог отказаться: мужская гордость не позволяла.
- Ну, как?
- Ароматная, - ответил я, давясь дымом.
Некоторое время мы молча важно пускали в воздух дым и казались сами себе солидными взрослыми мужчинами, которым после работы и покурить не грех.
Потушив папироску, Ванько спросил:
- Ну, как поживаешь?
- Да ничего, - ответил я. Потихоньку, чтобы не заметил мой товарищ, смял недокуренную папиросу и опустил ее под ноги. - Вот только Федька спать не дает: храпит, собака!
- А ты отучи.
- Как его отучишь?
- Да очень просто! Как только начнет храпеть, ты ему махорки под нос сыпани. Раза два отведает - и другим на всю жизнь закажет.
- Правда?
- Разрази меня гром! - поклялся Ванько. - Ты только махру покрепче выбирай. А лучше заходи ко мне завтра, я тебе дам ту, которую мой дед курит.
Получив у Ванько перетертую в пыль махорку, я едва дождался следующего дня, когда нужно было возвращаться в город.
После ужина я поспешил нырнуть под одеяло, а Федька, как назло, никак не ложился.
Наконец он погасил свет и под ним заскрипела кровать.
Затаив дыхание, жду, когда зазвучат знакомые рулады. Потом потихоньку поднимаюсь и тихо-тихо сползаю с дивана, боясь неосторожным движением разбудить Федьку.
И вот я стою над ним, лежащим навзничь на спине. Вижу его раскрытый рот, две ноздри, нацеленные прямо на меня. Раскрываю кулек и щедрой рукой посыпаю Федькин нос. Затем одним прыжком бросаюсь на диван.
На миг в комнате наступает могильная тишина. Потом словно взорвалось что-то - это начинает чихать Федька. Да как!.. Чихал Федька до самого утра.
Наши хозяева обитали в проходной, намного большей, чем наша, комнате. В ней стоял круглый, покрытый скатертью стол, дубовый шкаф, пузатый буфет и кровать такой необъятной ширины, что на ней, казалось, мог бы разместиться весь наш восьмой "В". Кровать тоже была из дерева, на толстенных слоновьих ножищах, с высокими резными спинками. На ней громоздились горой перины, подушки и подушечки в бессчетном количестве.
Эта пышная гора напоминала мне Домну Даниловну, нашу хозяйку.
У себя дома, в комнате, особенно по утрам, Домна Даниловна ходила преимущественно в одной сорочке: ей всегда было жарко. Капельки пота обильно орошали ее круглое, как блин, лицо, и она поминутно вытиралась полотенцем, как после бани.
В первые дни, видя хозяйку в таком облачении, я смущался и, опустив глаза, старался побыстрей прошмыгнуть мимо нее. Но со временем привык и перестал обращать внимание.
Муж Домны Даниловны, Иван Иванович, маленький и тщедушный, выглядел подростком рядом со своей могучей половиной, которую неизменно называл Домной Даниловной и обращался к ней только на "вы".
Хозяин наш был железнодорожником. Домна Даниловна считалась домохозяйкой, хотя ближайшая соседка, как-то поссорившись с ней, обозвала ее спекулянткой и ведьмой.
Что касается ведьмы, точно не знаю, а вот насчет спекулянтки, то тут соседка не очень погрешила против истины. Домна Даниловна частенько шастала по магазинам, доставала разные товары, а потом перепродавала их на базаре из-под полы.
Но прибытком этим она не удовлетворялась и выискивала все время новые источники обогащения. На ее дворе появлялись то свиньи, то кролики, то куры или гуси, которых она выкармливала для продажи. Вся эта живность требовала немалого внимания, и Домна Даниловна постоянно вызывала на помощь меня и Федьку.
Мы секли для корма свиньям тыкву и свеклу, чистили хлев и курятник, рвали траву для кроликов. Только придешь, бывало, из школы, только раскроешь учебник, а Домна Даниловна тут как тут:
- Ребятушки, кто из вас поможет картошечку в погреб снести? А ну-ка, кто самый быстрый?
Я смотрю на Федьку, Федька - на меня. Нам обоим страх как не хочется ставить рекорды быстроты транспортировки картофеля. Но разве от Домны Даниловны отвертишься?
Восемь здоровенных мешков ожидают нас возле погреба. Даже Федька не может ни одного приподнять, как ни силится. Приходится переносить картошку ведрами.
- Чтоб они у нее посдыхали! - тихонько ругается Федька, имея в виду свиней.
Я ношу молча. Таскаю - аж чуб взмок! "Может, хоть поужинать даст досыта", - утешаю себя. Говорю об этом и Федьке.
- Как же, разевай рот пошире! - сердито отвечает Федька.
Наша хозяйка почему-то уверена, что сытый желудок и наука - вещи диаметрально противоположные. Возможно, это от убеждения, что знания, как и пища, помещаются в желудке; следовательно, чем меньше мы будем есть, тем больше места останется для знаний.
Об этом она нам, понятно, не говорит, но мы и сами догадываемся по тем мизерным, нищенским порциям, достающимся нам на завтрак, обед и ужин.
Вот Домна Даниловна разливает по тарелкам суп. Тарелки такие мелкие, что и ложку не утопишь, а она следит, как бы, упаси бог, не перелить.
- Ешьте, ребятушки, ешьте да поправляйтесь, - вздыхает она, растроганная собственной щедростью.
Вот кладет нам на тарелки по махонькому обжаренному кружочку:
- Мясо-то нынче кусается. Но мне для вас ничего не жаль.
То, что она называет котлетками, - с пятачок. Воробью раз клюнуть.
А тут затеяла пироги печь. Смачный запах сочится по комнатам, и мы с Федькой глотаем слюнки. Смотрю в учебник, а перед глазами вместо параллелепипеда - пирожок. Румяный, из сдобного теста и желтком сверху смазанный. Трясу головой, зажмуриваю глаза - не помогает, пирожок еще заманчивей становится!
Обалдело смотрю на Федьку, а он уже не в учебник, в раскрытые двери уставился. Ноздри у него ходуном ходят и в глазах хищные огоньки горят.
- Приеду домой, закажу пирогов напечь, - говорит он, не оборачиваясь. - Все сам поем!
Наконец, когда нам кажется, что дальше терпеть невозможно, к нам в комнатушку вплывает хозяйка. Ее круглое лицо лоснится, словно тоже смазанное желтком, в руке тарелка с двумя пирожками-крохотульками.
- А ну-ка, ребятушки, отведайте!..
Пожалуй, еще долго нам лакомиться бы ее пирожками, не выручи нас козел.
Городок, в котором мы учились и жили, был поистине козьим царством. Легионы коз бродили по улицам и переулкам, выщипывая траву и обрывая листья. Куда бы ты ни направился, обязательно натыкаешься на козу. Коз было тьма-тьмущая, а вот козлы наперечет. В нашем углу, например, не было ни одного. Но это и не удивительно: от козы молоко и козлята, а от козла какой толк?
Однако наша хозяйка рассудила иначе. Козы козами, но и без козла не обойтись. На нем тоже можно прибыль получить. И одним воскресным днем привела с базара красавца козла. С могучими рогами и холеной профессорской бородкой. Оставшись с нами наедине, он доверчиво приблизился к нам, и тут же Федька больно щелкнул его по носу.
От неожиданности, боли и обиды козел жалобно мекнул и отскочил было назад. Не мешкая, я схватил его за рога и начал выкручивать ему голову, стараясь повалить на землю.
Так состоялось наше первое знакомство.
Прошло совсем немного времени, как это миролюбивое, доверчивое существо превратилось в сущего дьявола. Стоило козлу заметить нас, как он сатанел: глаза его загорались адским огнем, хвост бешено крутился. Нагнув голову и выставив страшные острые рога, козел бросался в атаку. Казалось, он теперь только и жил жаждой мести, подстерегая нас на каждом шагу. Стоило мне или Федьке выйти утром на крыльцо, козел мгновенно, точно из-под земли, появлялся. С разгона стукался лбом в крыльцо так, что доски трещали.
Отныне мы с Федькой передвигались по двору пробежками. Со всех ног мчались к калитке, ощущая спиной нацеленные острые рога, а возвращаясь из школы, летели как сумасшедшие к крыльцу, спасаясь от обезумевшего животного. Не раз и по земле катились, сбитые мощным ударом.
Первому крепко досталось Федьке. Козел таки настиг его возле крыльца. Сотворив головоломное сальто, Федька влетел в комнату… И потом долго пытался составить вместе разодранные надвое штаны, еще больше сердясь из-за того, что я над ним хохотал.
В другой раз надрывал от смеха живот Федька, а мне было совсем не до веселья.
Возможно, мне и удалось бы удрать, если бы не какая-то тетка, что несла с базара кошелку яиц. Когда я пулей вылетел со двора на улицу, тетка оказалась как раз на моем пути… И мы уже втроем - я, тетка и козел - единым клубком скатились в канаву.
Выкарабкавшись из-под меня и козла, тетка схватила раздавленную кошелку и раза два благословила ею меня по голове. Что она при этом выкрикивала, я не слышал: все желтки и белки вылились на меня. Вернулся я домой похожий больше на раздавленное яйцо, чем на человека.
Федька ржал, как конь. А хозяйка сердито заявила, что козел тут ни при чем, мы сами во всем виноваты.
- Почему он только за вами гоняется, а меня не трогает?
Мы не знали, что ответить, и про себя истово желали, чтобы поскорей и нашей хозяйке досталось.
И что бы вы думали, он таки и до нее добрался: так саданул Домну Даниловну, что она три дня сесть не могла, даже ела стоя.
Судьба козла этим была решена: пылая местью, Домна Даниловна позвала мясника. И потом целый месяц после казни мы давились козлятиной: суп с козлятиной, борщ с козлятиной, пирожки с козлятиной, котлеты из козлятины. Нам уже всерьез казалось - конца-краю не будет этой козлятине и до последних дней своих придется нам жевать этого проклятого козла.
От затянувшихся поминок по козлу спасли нас матери. Прослышав, как кормит Домна Даниловна своих постояльцев, они забрали нас и перевели на другую квартиру, но теперь уже без хозяйских харчей.