- А это, Степан, тебе, - торжественно произнес он, вынимая из чемодана коричневый кожаный футляр. - Думал, думал, что тебе привезти, и придумал. Владей, помни деда!
"Фотоаппарат!" - было первой мыслью, от которой Степку бросило в радостный жар. Но в футляре лежал не фотоаппарат, а большой полевой бинокль на тонком длинном ремешке.
- Цейссовский, - сказал дедушка Арсений, с удовольствием глядя на порозовевшее от радости лицо внука. - Сам с убитого белогвардейского офицера снял. Под Волочаевкой. Хранил на память. А теперь пусть у тебя будет. Смотри береги. Вещь исторически ценная.
Степка приставил бинокль к глазам, покрутил колесико, и далекий завод с дымящей трубой оказался прямо перед ним, сияя окнами, в которых голубели лампы дневного света.
- Зря вы ему, дядя, такие подарки делаете, - сказала мать. - Не стоит он того. Сегодня из школы тройку принес. По немецкому языку…
- По немецкому? - воскликнул дедушка Арсений с притворным негодованием. - Ай-яй-яй!.. По немецкому тройку? Шпрехен зи дойч? Гутен таг!.. Весь в меня. Я тоже, помню, на рабфаке никак не мог немецкого осилить. Ну, правда, причина была.
- Давай-ка, Клавдюшка, на стол накрывать, - сказал отец. - Пора ужинать.
- Да у меня уж все готово, - ответила мать. - Ну-ка, Степан, помоги мне. Тарелки поставь. Вилки, ложки достань из буфета.
Степке было очень неудобно с биноклем на шее расставлять тарелки, он не снимал его, пока не сел за стол.
Мать внесла дымящуюся сковороду, а отец откупорил бутылку портвейна. Вино он налил деду, матери и себе, а Степка получил стакан клюквенного морса.
Дедушка ел, хитро поглядывая на Степку, подмигивая, и вдруг сказал:
- Так вот, шпрехен зи дойч, Степан. Ты мне обязательно напомни. Я тебе расскажу, за что немецкий язык невзлюбил. И, между прочим, жалел потом, что в свое время не изучил иностранный язык. Обязательно напомни.
- Ладно, дедушка, напомню, - кивнул Степка.
За ужином дедушка Арсений все время расспрашивал Степку, как у него идут дела в школе, и, между прочим, спросил, собирают ли ребята металлолом.
- А как же? - кивнул Степка. - Собираем!
- Вот и у нас в Москве тоже… по улицам ребятня тачки возит. А на них и ведра, и корыта, и кровати ржавые. Я одну такую компанию остановил и спрашиваю: "На что же вы это железо собираете?" А они в ответ: "На строительство нефтепровода "Волга - Центральная Европа". А вы что же? Тоже для этого нефтепровода металл собираете?
- Тоже. Наш отряд уже много собрал…
Когда поужинали, отец сказал:
- Ну, Степка, сыт? Давай-ка дуй на телеграф. Вот тебе деньги. А телеграмму, дядя Арсений, ты уж сам составь.
Дед Арсений долго сидел над листком бумаги. Степка уже успел одеться и ждал, стоя у двери и поглядывая на бинокль, висевший на стене на гвоздике. Если бы можно было бежать не на телеграф, а к ребятам, он непременно бы захватил бинокль с собой.
- Возьми-ка, Степка, дедушкин чемодан, - сказал отец, - и поставь в коридоре.
- Незачем его ставить, - возразил дедушка, складывая листок с написанным текстом телеграммы. - Куда он годится, сломанный? Дай везти мне отсюда нечего. Все вещи в один сложатся.
Спрятав листок в карман, Степка выволок поломанный чемодан в коридор. "А не занести ли его по дороге к Грише? - подумал он. - Починит так, что будет словно новенький!.." И Степка выбежал с чемоданом на улицу.
…Был уже десятый час, но в крохотном окошке Гришиной каморки горел свет. Степка толкнул дверь и втащил чемодан в мастерскую.
Гриша пил чай из большой кружки. Увидав Степку, он обрадованно закивал головой, а взглянув на чемодан, с хитрой усмешкой спросил, куда это Степка собирается уезжать. Нелегко Степке было объяснить, что к нему из Москвы приехал дедушка и что этот чемодан его, но Гриша все понял. Рассказал Степка и про чудесный подарок - бинокль на длинном ремешке. И это Гриша тоже понял. А когда мальчик показал ему продавленную крышку чемодана, мастер с готовностью кивнул и перевернул три листка календаря. Он, будто извиняясь перед Степкой за такой долгий срок, показал на верстак, забитый плитками и утюгами. У стены на полу стоял голубой пылесос, похожий на ракету. Должно быть, это был тот пылесос, который испортился сегодня у Вовки Пончика.
Поставив чемодан рядом с пылесосом, Гриша предложил Степке чаю. Но Степка отказался и объяснил, что очень торопится. Знаком попросив мальчика немного подождать, Гриша стал одеваться.
Они вышли из мастерской вместе. Грише, оказывается, надо было зайти в магазин. До "Гастронома" им было по пути, и они шли, перебрасываясь знаками. Возле витрины "Гастронома" они постояли немного. Народу в магазине оставалось совсем мало. Сквозь стекло витрины Степка видел низенького толстого лысого человечка, который что-то сердито объяснял продавщице. Лысый человечек был Вовкин отец - директор "Гастронома".
Затем Степка попрощался с Гришей и побежал на телеграф. За полукруглым стеклянным окошечком в одиночестве сидела и читала какую-то книгу немолодая приемщица. Степка протянул ей листок с текстом телеграммы и, как часто это бывало с ним после безмолвного "разговора" с Гришей, кивнул головой и пошевелил пальцами. Приемщица с недоумением взглянула на него.
- Мне в Москву надо послать, - спохватился Степка. - Срочно.
- Вот бланк, - сказала телеграфистка. - Перепиши и подай.
Степка пристроился за маленьким столиком. "Вяжу твою фуфайку… - переписывал он, старательно делая нажимы. - Очень помогают твои очки тчк. Спасибо, что…"
Кто-то легонько притронулся к Степкиному плечу. Он поднял голову и увидел незнакомого человека в кепке и коротком, до колен, пальто.
- Послушай, мальчик, - сказал незнакомец, - ты сейчас на улице стоял с глухонемым…
- Да, стоял, - удивленно ответил Степка. - Около "Гастронома".
- Ты что, давно его знаешь?
- Давно. Он на нашей улице живет, на Садовой. Это мастер. Гриша его зовут.
- Гриша? - переспросил незнакомец.
- Ну да! У него мастерская. Он все, что хотите, может починить.
- Вот и мне тоже… надо починить… - сказал человек в кепке и, порывшись в кармане, достал автоматическую ручку с золотым колпачком.
- Ручку? - Степка с сомнением почесал лоб, - Может, и ручку починит… Он в доме номер четырнадцать живет, во флигеле. И мастерская у него там же.
- В доме четырнадцать? - снова переспросил незнакомец. - Так, так… В доме четырнадцать… Ну ладно, спасибо. - Он шагнул было к двери, но остановился и спросил: - А давно он тут живет?
- Два года, - сказал Степка.
Незнакомец зашагал к выходу.
Степка дописал телеграмму, подал ее хмурой приемщице, заплатил деньги, получил сдачу, квитанцию и побежал домой.
Глава пятая
Степка закрыл учебник физики и потянулся уже к учебнику немецкого языка, как вдруг почувствовал, что устал. Сколько ни старайся, в голову больше ни слова не поместится. Степка покосился на дедушку Арсения, который читал газету, сидя на диване, и спросил:
- Дедушка, а почему вы немецкий язык не любили, когда учились?
Дедушка Арсений отложил газету в сторону.
- Отчего не любил-то? - переспросил он.
- Ну да. Вы еще хотели рассказать, помните?
- Что же, можно и рассказать. - Дедушка Арсений уселся поудобнее на диване и облокотился на валик. - Ну, это давно было. Эдак лет примерно пятьдесят семь или пятьдесят шесть тому назад. Я мальчонкой был тогда. Вот как ты сейчас, не старше. Мда-а… - Дедушка откашлялся и продолжал. - У вас вот теперь в школах сборы разные бывают… Двухлетка… Одним словом, дел много и игр много. В парках специальные детские городки устроены. Аттракционы. А у нас в то время какие были игры? В "краски", в "чижа", в "казаков-разбойников"… Разбойники прячутся, а казаки их ищут и ловят.
Как воскресенье или праздник какой-нибудь церковный, собираемся мы и затеваем игру. В будни-то не до игр было. В школу я не ходил. За учение платить надо. Матери не по карману. Нас ведь у нее четверо было, сам знаешь. И росли без отца - прадед твой Захар Матвеевич от чахотки умер. Я старший в семье остался. Пошел работать на фабрику. Тут вот, где теперь консервный завод, стояла мебельная фабрика. Ну и устроился я туда на заработки. Кому подержать что-нибудь, принести, стружку убрать, печки зимой натопить… За день набегаешься так, что ноги гудят. Но все же зарабатывал копеек сорок на день. Но хотя я уже и работал и зарабатывал, а был все же мальчишка. И побегать, и повозиться, и поиграть хотелось.
Степка попытался представить себе дедушку Арсения мальчишкой, который бегает по фабрике и подметает пол, но у него ничего не получилось.
- "Казаки-разбойники" была наша любимая игра, - рассказывал дедушка Арсений. - А рядом особняк стоял. Там под ним подвалы были. В тех подвалах мы и прятались, когда играли.
- Этот дом и сейчас стоит, - сказал Степка. - Дом двадцать. Там Вовка Пончик живет.
- Ну что же, может, и Пончик живет, - согласился дед. - А в то время он принадлежал одному петербургскому богачу - Гольцеву. Ростовщик он был известный. Ты знаешь ли, кто такие ростовщики?
- Знаю. Это которые до революции деньги взаймы давали.
- Давали-то давали. Да под заклад. Несли к ростовщикам люди с бедности - кто - часы, кто - кольцо, кто - ложку серебряную… А выкупать их надо было с процентами. Так что не все и выкупали. Да. Вот и жил этот Гольцев в Петербурге. Он из немцев был. Его предки в Россию из Германии приехали, считай, при царе Алексее Михайловиче. Фон Гольц была тогда их фамилия.
Все это Степка знал. В краеведческом музее он видел картину, где были нарисованы бедная деревушка с покосившимися избами, ветхие крылечки, голые деревца и богатый дом с колоннами - особняк помещика Гольцева.
- Обрусели тут фон Гольцы, - продолжал дедушка Арсений, - немецкую фамилию свою на русскую переделали. А как были немцами, так и остались. Имена своим детям и внукам давали сплошь немецкие. Последнего Гольцева Генрихом звали. И слуг в большинстве держали из немцев. Вот и тут у них немец жил, вреднющий старик, Людвиг. Людвиг… Эх, фамилии сейчас не вспомню. Одним словом, злой был старик немец. Боялись мы его - страсть! А в подвалы все-таки бегали прятаться.
- Дедушка, - спросил Степка, - а для чего Гольцеву подвалы были нужны?
- Да кто ж его знает! - пожал плечами дед. - Кто говорил - раньше там один из Гольцевых томил крепостных крестьян за провинности. Вроде тюрьмы у него были подвалы. А может, просто как кладовые. У Людвига, я помню, там хранились всякие овощи. Картошка, морковка, свекла. Он по соседним деревням по дешевке все это закупал и отправлял в Петербург хозяину своему. Ух, и гонял же он нас из тех подвалов! Только поймать никого не удавалось. Прытки у нас были мальчишки.
Вот как-то раз спрятались мы от "казаков" в подвалах. А немец-то нас и подстерег. Кинулись мы от него врассыпную. А я нескладный был, длинный. О собственную ногу споткнулся и упал. Ну и попало мне по первое число. И за уши он меня драл, и за волосы таскал, и хворостиной стегал… Одному мне за всех пришлось отдуваться. Таскает он меня, бьет, а сам все по-немецки приговаривает. Не помню, как уж я от него вырвался. Бегу домой, а сам реву. А дома мне еще от матери влетело: не ходи, не лазь куда не надо.
Дедушка Арсений помолчал и закончил, усмехнувшись:
- Вот с тех пор и невзлюбил я немецкий язык. Как услышу, так и уши горят, и немецкую розгу вспоминаю.
- Какое же он имел право бить?! - с негодованием воскликнул Степка. - Взять бы его да в милицию! Получил бы там за хулиганство!
- Это, Степан, сейчас можно за такие дела в милицию попасть, - засмеялся дедушка. - А тогда кому можно было жаловаться? Приставу? Городовому? Да они бы мне еще всыпали! Гольцевы-то ведь богачи. А я кто? Простой рабочий мальчонка.
Дедушка Арсений о чем-то задумался. На улице начался дождь. Он негромко барабанил в стекла. Тикали часы. Словно невидимое время со щелканьем, как капли воды, падало с маятника - тук-так, тук-так…
- Дедушка Арсений, - тихо позвал Степка, - а вы того богача, Гольцева, ни разу не видели?
- Как же не видеть? - дед поднял голову. - Видел. Он сюда из Петрограда прикатил. В октябре семнадцатого года. Видать, от революции спасался. С семьей приехал. Жену привез и двух сыновей. Одному, пожалуй, года три было, а старшему лет пятнадцать. Как же не видел?! И как приехали, видел, и как два каких-то парня чемоданы, сундуки его из автомобиля выгружали… Лакеи, должно быть. И горничная еще с ними была, а может, гувернантка. Девушка лет девятнадцати. Но меня-то больше, Степан, интересовал тогда автомобиль. Это был первый автомобиль, который я в своей жизни увидел. Ну и автомобиль! - дедушка громко захохотал. - Колесики тоненькие, как у велосипеда, чуть потолще. На них сверху такой каркас с брезентом… Ты бы сейчас увидел такой автомобиль - умер бы от смеха. А мы тогда всей улицей сбежались смотреть на это чудо.
Дедушка Арсений опять засмеялся. А потом седые брови его насупились.
- Решил, верно, этот Гольцев тут, в особняке у себя, смутные времена переждать. Думал, может быть, что пройдут волнения, снова можно в Питер вернуться, прежней жизнью зажить. Да только не вышло. Пришлось ему и отсюда удирать. Рабочая власть и здесь укрепилась. А богач ночью удрал. На своем автомобиле. И лакеев и горничную увез. А старик Людвиг остался. Ему тогда уж лет под восемьдесят было. Он и прожил-то после революции недолго. Говорили у нас в то время, будто этот Гольцев тут, у себя в особняке, богатства оставил. Клад зарыл, одним словом.
- Вовка Пончик тоже говорит, что там в подвалах клад лежит, - вспомнил Степка. - Говорит, надо слово особое знать, тогда можно найти.
Дедушка Арсений засмеялся весело.
- Ну, пускай поищет твой Пончик, - сказал он. - Мы с товарищами из ревкома там все обыскали, все стены в тех подвалах простукали. Тоже поверили этим вракам. Так и не нашли ничего. А я тебе, Степка, скажу… - Дед выпрямился во весь свой богатырский рост. - Вот что скажу. Я и сам иной раз мальчонкой мечтал: вот найду клад, вся жизнь повернется по-иному. Копну лопатой во дворе у забора, а лопата - звяк о железный сундук. А в сундуке так и сияет… И можно будет накупить пряников и леденцов, матери новый платок, братишке новые штаны. Думал я так, Степан, а потом понял, что за кладами гоняться нечего. Вот он где, главный наш человеческий клад!
Дедушка Арсений сверкнул глазами и протянул к Степке свои большие жилистые руки, сильные рабочие руки с широкими ладонями и крепкими пальцами.
- Вот он, клад. С таким кладом, Степан, у нас всегда будешь богачом.
- Дедушка, - спросил Степка, - а куда он удрал, этот Гольцев?
- Ну, куда же ему удирать? За границу, - сказал дед. - А ты что же это уроки-то не учишь? Заговорился я тут с тобой, а ты и рад.
- Я, дедушка, сейчас буду учить, - торопливо пообещал Степка. - Вы еще хотели рассказать, как пожалели, что немецкого языка не знаете.
- Ну вот! Это, Степан, уже совсем другой рассказ.
- Почему же другой? - хитрил Степка. - Я все ждал, когда вы расскажете. Думал, послушаю, и сразу захочется немецкий учить…
- Да что тут рассказывать, - сдался дед. - Так, на память пришло. Это уж в нынешнюю, в Отечественную войну было… Я тогда пошел в народное ополчение. В армию не взяли - лет, говорят, много. А в ополчение записали. Потому - я в гражданскую еще воевал, военное дело знаю.
Дедушка Арсений приосанился и расправил плечи.
- Ну вот. Враг тогда к самой Москве подходил. Уже у Наро-Фоминска шли бои, у Истры, у Волоколамска… А это все, Степан, места подмосковные. Почти пригороды. Я в ополчении командовал ротой. Вот тут мы залегли в обороне, в траншеях у лесной опушки, а тут вот немцы.
Дедушка отставил с середины обеденного стола на самый край цветочную вазу и показал, как на опушке, которую должна была изображать ваза, залегли части ополченцев.
- Здесь, - он похлопал ладонью по клеенке, - значит, фронт проходит… Поле… Грязь… Осень уже, дожди начались… В траншеях воды по колено. А мы ждем. Не уходим. И спать некогда. Одна мысль у всех сердца бередит: "Умрем, а врага к столице не пустим!" И вот утром как-то слышим с той стороны крик. Гляжу - бежит через поле человек от фашистских позиций. Тяжело бежит. Ноги в грязи вязнут. Присмотрелся - солдат немецкий. Без оружия, без шинели… "Стой! - кричу своим. - Не стрелять!.." Только стрелять-то с той, с вражеской стороны начали. Сначала из автоматов, а потом из пулемета хлестнули. В спину, значит, своему.
Дедушка Арсений помолчал, должно быть вспоминая, как все это происходило, и заговорил снова. Голос его зазвучал глуше.
- И все-таки добежал солдат. Упал на бруствер к нам лицом, руки тянет. А глаза у него, Степан… Никогда я глаз его не забуду. Такое в них застыло, будто он смерть перед собою видел. Страшные глаза. И на подбородке кровь. Изо рта бежит струйкой. Протягивает он к нам руки и хрипит что-то по-немецки. Я только и разобрал: "Их бин коммунистен… Их бин арбайтер…" Втащили мы его в траншею, рубаху долой… А у него на груди пять кровавых ран. Навылет прошили его… А он все бормочет что-то, из последних сил. Слушаю я его, Степан, и ушами хлопаю. Послал за переводчиком связного. Но пока переводчика искали, умер он у меня на руках. Вот и пожалел я тогда, что в свое время немецкий язык не выучил как следует. Может, рабочий этот, солдат важные военные сведения нам сообщить хотел…
Дедушка Арсений вздохнул и умолк. Молчал и Степка. Широко раскрытыми глазами смотрел он на усеянную голубыми цветочками клеенку. Но вместо цветочков и узоров видел перед собою грязное размызганное дождем поле и человека, который бежит, увязая по щиколотку в мокрой грязи.
- Да, Степан, дай-то бог, чтобы войны больше никогда не было.
- Дедушка, - сказал Степка, - а если войны не будет, то зачем тогда иностранный язык учить?
- Эх, Степан, Степан. Да разве только для войны надобно знать чужие языки? На войне враги между собой больше пушками да бомбами разговаривают. А вот друзьям, тем куда важнее друг с другом от сердца говорить. И друзей-то у нас теперь, Степан, во всех странах много. Так что, шпрехен зи дойч, брат, берись-ка ты за учебник и не ленись. Это мой тебе добрый совет.
Стрелки часов подползали к пяти. Скоро должен был вернуться с завода отец. Конечно, может, и не придется Степке побывать в Германии. Но отвечать у доски урок - это предстоит непременно. Степка вдруг вспомнил большие насмешливые глаза Тани Левченко и решительно потянулся к учебнику немецкого языка.