- Мурманск - говорили, Москва - говорили, Мариуполь… Магдебург… Нету больше городов на "м", - сдался он. - Штук сто уже, наверно, сказали.
- Нету? - переспросил Танин отец. - Да ну?
- А разве есть? - удивился Вовка.
- Конечно. Хотите, я назову десять городов на букву "м"?
- Наверно, опять какие-нибудь иностранные, - сказал Женька.
- Нет, зачем же. И у нас в стране еще много осталось городов, названия которых начинаются с буквы "м". Магадан, Мга, Мариуполь, Мама, Мензелинск… - Он считал, загибая пальцы. - Молодечно, Мстиславль, Мосты, Мелекес, Медногорск… Десять. Хватит?
- Вот это да! - только и произнес Женька.
- Но все-таки я себя победителем не считаю, - вдруг сказал Танин отец. - По правде говоря, я уже истощил все свои запасы городов, которые кончаются на букву "м". Так что еще одно последнее усилие, мой друг Евгений, и я бы сдался. Честное слово.
- Ну, что вы, - скромно ответил Женька. - Вас победить нельзя.
В эту минуту у двери раздался звонок.
- Это мама пришла! - закричала Таня, бросаясь в коридор.
- Ну, раз пришла хозяйка, - сказал инженер Левченко, - значит, надо кончать игры. Пошли встречать.
Он быстро встал и легко, как ходят только очень молодые люди, зашагал к двери. И ребята бросились за ним.
В прихожей снимала с себя пальто невысокая худенькая женщина, поразительно похожая на Таню. У нее были такие же, как у Тани, большие серые глаза и такие же золотистые волосы. Только у Тани они были заплетены в две косички, а у ее мамы уложены на затылке тугим тяжелым узлом.
- О! Собрались уже гости! - звучным чистым голосом сказала она и улыбнулась.
- Мы уж тут совсем расщелкались зубами, - сказал Танин отец. - Чайник кипеть устал.
- Вот это кстати. Я тоже умираю - хочу чая. Ну давайте все в столовую.
- Сюда, сюда! - уже звала Таня, распахивая дверь.
За дверью оказалась большая комната. Здесь стоял стол, а на столе Степка увидел чашки, тарелки, вилки, ножи и посередине - большущий пирог с румяной выпеченной цифрой "13". Тане исполнилось тринадцать лет.
- Ну, прошу гостей к столу! - пригласил инженер Левченко.
За стол усаживались молча. Но понемногу стеснительность прошла. Зазвякали ложечки в чашках, и пирог под руками Таниной мамы вмиг оказался нарезанным на аккуратные треугольные ломти. А Пончик даже до того расхрабрился, что украдкой вытер о скатерть руки. Впрочем, это не ускользнуло от внимания Оли, и она толкнула Вовку локтем.
После чая стол отодвинули к стене, и Алексей Макарович - так звали Таниного отца - включил радиоприемник. Засветился зеленый огонек.
Танина мама предложила поиграть в "буриме". Никто не знал, что такое "буриме", и Таня объяснила, что это стихи, написанные на уже готовые рифмы.
- Ну! Это легко! - сказал Вовка. - В стихах самое трудное - это рифму подобрать. Я уже пробовал сочинять стихи. Ничего не вышло.
- Много ты понимаешь! - ответил Женька.
На небольших листках бумаги все записали рифмы: "рожденье", "стихотворенье", "пирог", "мог", "чаю" и "желаю".
- За лучшее стихотворение будет премия! - объявила Танина мама.
Степка никогда не писал стихов. И, сколько ни бился, у него ничего не получилось. Зато у Женьки и у Алексея Макаровича стихи вышли замечательные. Женька написал так:
Я нашей Тане в день рожденья
Дарю свое стихотворенье.
Такой ты испекла пирог,
Что я его доесть не мог!
Так сладок он, что нынче к чаю
Одной горчицы я желаю.
А у Алексея Макаровича стихи получились такие:
Друзья мои, какое в день рожденья
Смогу я сочинить стихотворенье?
О том, что на столе стоял пирог?
Но чтоб его хвалить, я слов найти не мог.
И от души сейчас, напившись чаю,
Я нашей Тане счастья пожелаю.
Премию Танина мама присудила Женьке. Потому, что он сохранил все рифмы. А Алексей Макарович вместо "желаю" написал "пожелаю". Да он и сам признал себя побежденным.
Танина мама на минутку вышла из комнаты и вернулась с большой книгой в руках. Это был однотомник Пушкина, который она и вручила Зажицкому.
Степка разорвал бумажку со своими стихами в клочки. Он наотрез отказался их прочесть. Ну, что поделать, если у него нет поэтического таланта!
- Зря ты разорвал, - с сожалением сказала Таня. - Наверно, у тебя получились очень хорошие стихи.
- Ну да, хорошие! - уныло отмахнулся Степка.
- Ну, а теперь танцы! - воскликнул Алексей Макарович и, подойдя к Таниной маме, с поклоном пригласил ее на вальс, который в это время зазвучал из радиоприемника.
- Какая у тебя мама! - сказал Степка Тане, с восхищением глядя, как закружились по комнате Алексей Макарович и Танина мама.
- Какая? - весело спросила Таня, заглядывая ему в лицо блестящими глазами.
- Молодая, - сказал Степка.
- А папа?
- И он тоже… Совсем как молодой…
К Тане подбежал Костя и пригласил ее танцевать. Они тоже закружились в вальсе. А Степке вдруг сделалось отчего-то грустно. Он танцевать не умел и, отойдя в сторонку, уселся на диван.
Кончился один танец, начался второй. Женька танцевал с Олей, Слава Прокофьев - с Пончиком, а Костя - по-прежнему с Таней. Он, будто нарочно, так и норовил пройти с ней в танце поближе к Степке.
Внезапно, очутившись рядом с диваном, на котором сидел Степка, Таня сказала:
- Извини, Костя… Я устала. Я лучше немного посижу.
И она села рядом со Степкой, оставив растерявшегося Костю посреди комнаты.
- Ты не умеешь танцевать? - спросила она Степку, у которого почему-то громко и часто забилось сердце.
- Нет, не умею, - сказал он.
- Давай я тебя научу. Это легко.
- Я не научусь. У меня слуха нет.
Таня внимательно взглянула на него и вдруг сказала быстро, словно торопилась скорее выговориться:
- Ты, по-моему, Степа, просто очень скромный. Ты всегда такой? Ты просто… Ты просто… - Она покраснела и докончила: - Ты самый, самый хороший из всех ребят. И только сам этого не понимаешь…
Таня замолчала и закусила губу, словно вдруг пожалела о словах, которые вырвались у нее. И так сидели они молча, как будто сговорились послушать музыку. А музыка звучала печально и тихо. Но Степке не было грустно. В нем самом, будто бы где-то внутри, тоже тихая и певучая, чуть слышно звучала музыка.
По комнате кружились пары. Тень от абажура прятала углы в мягкой полутьме. И вдруг Степка вздрогнул. Взгляд его случайно упал в тот угол, где сидел Костя. Гвоздев смотрел на него, насупившись, с непонятной злостью.
Часть вторая
Глава первая
Не так уж трудно распознать, когда наступает осень, когда - зима, а когда - весна. Пожухнут, словно сомнутся, приникнут к земле пожелтевшие травы, повеет холодный пронизывающий ветер, наползут на небо лохматые тучи, заморосит, будто из частого сита, надоедливый дождь, закружится увядшая листва - значит пришла осень. Замелькают в воздухе торопливые снежинки, схватит морозцем унылые осенние лужи - это наступила зима, и пора надевать теплые шапки да пальто. А весной чернеют, оседают подтаявшие сугробы, словно расплавленное золото, мчатся вдоль тротуаров говорливые сверкающие под солнцем ручьи, и в распахнутые окна врываются победные раскаты первых гроз… И только лето приходит незаметно. У него не бывает особых примет. Наверно, потому-то и придумано так, что занятия в школах кончаются на границе весны и лета. И как только умолкнет, отзвенит последний голосистый звонок, как только закроются до осени школьные двери, сразу становится понятно - наступило лето.
Незаметно пришло лето и на Садовую. В природе не произошло никаких особенных перемен. Но для школьников настала самая большая перемена в учебном году - летние каникулы.
Как ни старался Егор Павлович устроить Степку хотя бы на месяц в пионерский лагерь, ему это не удалось. Путевки давали только тем ребятам, у кого и отец и мать работали. А Степкина мама была домашней хозяйкой.
Многие Степкины одноклассники еще в начале июня разъехались кто куда. Человек десять отправились в пионерский лагерь. В их числе были и Слава Прокофьев, и Галя Кочергина, и Варя Кузовкова, и Ляля Ганина из "ансамбля До-Ми-Ля". Лялины подружки - Дора и Мила уехали к Дориным родственникам в Москву. Оля Овчинникова, правда, никуда пока не уехала, но в середине июля собиралась к бабушке в деревню. В середине или в конце июля должны были уехать Олег Треневич и Женька Зажицкий - оба в пионерлагерь на третью смену. Вовкины родители решили в августе совершить поездку на юг, на побережье Черного моря, и брали сына с собой.
- Мы с папой и мамой уедем на август в Крым, - важно напоминал Вовка, пользуясь удобной минуткой и тем, что рот его не был занят чем-нибудь съедобным.
Только Мишка Кутырин и Степка никуда не собирались уезжать. А какие планы были у Кости, Степка не знал. Костя вообще последнее время стал относиться к Степке с холодком. Степка терялся в догадках: с чего бы это? И даже как-то раз спросил об этом у Кости. Но тот пожал плечами и сказал:
- Выдумываешь ты все!
Ребята теперь редко собирались все вместе. У всех внезапно объявились какие-то неотложные дела. Зато как-то случалось, что с Таней Левченко Степка виделся каждый день. Она точно ждала его, когда он выбегал на улицу. И Степка к этому так привык, что удивлялся, если ее не оказывалось во дворе или около дома, и даже начинал беспокоиться - не заболела ли?
Дома у Тани Степка стал частым гостем. Началось с того, что он попросил у нее почитать какую-нибудь книжку. Школьная библиотека на лето закрылась, а в районной почему-то все интересные книги бывали всегда на руках и оставались только одни скучные. Таня пообещала найти ему что-нибудь интересное и сказала, чтобы он обязательно зашел. Когда Степка пришел однажды днем, она довела его в комнату по соседству со столовой. Едва лишь он вошел туда, как глаза у него разбежались. Все стены от пола до потолка были заставлены книжными полками. Казалось, что стена комнаты сложена из разноцветных кирпичиков - красных, зеленых, оранжевых, синих, голубых, коричневых, желтых… Степка стоял огорошенный, глядя на это богатство.
- Ой, сколько-о! - протянул он в восхищении.
- Это папины книги, - объяснила Таня. - Он разрешил тебе их брать. Только ты не потеряй, ладно? - добавила она.
Степка попросил что-нибудь "историческое", и Таня, взобравшись на стул, достала с одной из полок книгу "Чингис-хан". Степка этой книги еще не читал, а когда принялся за нее, прочитал, не отрываясь, и, придя к Тане через три дня, попросил еще.
Кроме книг, в библиотеке Таниного отца были еще большие альбомы с красивыми картинками на глянцевой бумаге. Каждый такой альбом состоял из картин какого-нибудь художника. Степка мог разглядывать эти репродукции часами. Ему уже были знакомы имена Репина, Васнецова, Сурикова, Левитана. Но о таких художниках, как Веласкес, Гойя, Рембрандт, Рафаэль, Тициан, Крамской, Федотов, Брюллов, он услышал впервые от Тани.
Таня знала почти все картины наизусть и могла даже рассказать биографии художников. Таня, как оказалось, знала очень многое. Но и сама она частенько расспрашивала о чем-нибудь Степку. Например, истории городка она не знала, и Степке пришлось водить ее к монастырю и к старинной церквушке рядом с кондитерской фабрикой, рассказывать о древних временах и о монахах, которые жили за монастырскими стенами. Кроме истории, Таню интересовало еще многое другое. Например, отчего визжат тормоза у автомобилей, почему вертолеты поднимаются с земли вертикально вверх, но могут лететь и вперед, хотя у них нет впереди винтов. Иной раз она задавала такие вопросы, на которые Степка ответить не мог.
Однажды Степка вздумал научить Таню языку глухонемых. И очень обрадовался, увидев, что она его очень легко запоминает.
Гриша… Гриша… Степка больше не заходил в мастерскую, узнав тайну.
Но вот как-то вечером, возвращаясь вместе с Таней из клуба, куда они ходили смотреть кинокартину, Степка встретил глухонемого мастера на улице, возле "Гастронома".
Гриша посмотрел на Степку с какой-то необъяснимой тревогой. Знаками он спросил, почему Степка больше не заходит к нему в гости. Наверно, он волновался. Пальцы его так и мелькали. Степка смущенно стал что-то объяснять, запутался, густо покраснел. Гриша только взглянул на Степку, потом - на Таню, потом - на Степку, и глаза у него стали вдруг такие грустные, что Степкино сердце сжалось от боли. Гриша переводил взгляд со Степки на Таню и словно говорил: "Понимаю… Тебе хорошо… Тебе весело и спокойно… У тебя занята каждая минутка, и тебе некогда зайти…" Этот тоскливый, все понимающий взгляд невозможно было вынести. Степка опустил голову. Мастер тронул его за плечи и "сказал": "Ты заходи… - И добавил, взглянув на Таню: - Заходите вместе".
Оказалось, что Таня все поняла. По дороге домой она попросила, чтобы Степка рассказал ей о своей дружбе с Гришей. Скрепя сердце Степка рассказал.
- Так почему же ты к нему не заходишь? - удивилась Таня.
Так уже повелось, что, встречаясь утром, Таня и Степка не расставались до самого обеда. А если виделись после обеда, то так и были вместе до вечера. Вдвоем с Таней или, когда попадался кто-нибудь из ребят, то втроем или вчетвером они бегали на пруды к монастырю, лазили по развалинам. Как-то раз вместе с Пончиком, который захватил из дома фонарик, Степка потащил Таню в подвал под Вовкиным домом. А однажды даже из-за Тани взобрался на самую высокую башню на монастырской стене.
На эту башню по крутой каменной лестнице с шаткими ступенями, уходящими вверх винтом, могли влезть только самые смелые, самые ловкие ребята. Степка ни разу еще не решился подняться на нее. А Таня вдруг - прыг, прыг - в одно мгновенье исчезла в черном провале полукруглой дверной арки, и Степка опомниться не успел, как она уже кричала откуда-то сверху:
- Степа! Иди сюда! Посмотри, как красиво!
Степка поднял голову и загородился ладонью от солнца. Таня стояла на самой верхушке башни, держась за ствол тоненькой прямой березки, которая выросла, уцепившись корнями среди обрушившихся зубцов. Она и сама была похожа на березку, тоненькая, в легком белом платьице.
- Стой и не двигайся! - закричал Степка, опрометью бросаясь вверх по ступеням.
Задыхаясь, он взлетел на верхушку башни.
- Смотри, Степа! - с восторгом воскликнула Таня. - Вот красота!.. Отсюда можно прыгать с парашютом, как с вышки. Я в позапрошлом году прыгала, в Харькове, в парке культуры…
- Слетишь, вот тогда будет красота, - отдышавшись, сказал ей Степка.
Но вид с верхушки башни и правда открывался красивый. Город лежал внизу, сияя белыми домиками. Центр его был расчерчен улицами на ровные прямоугольники и квадраты. По окраинам дома рассыпались в беспорядке. Словно какой-нибудь веселый гигант швырял их горстями, и они по чудесной случайности все упали на землю крышами вверх. Иногда сквозь лохматую зелень деревьев ослепительной иголочкой колол глаза солнечный зайчик - это по улице пробегал автомобиль. В одном из дворов - Степка угадал, что на улице Чернышевского - кто-то гонял голубей. Птицы реяли над крышами легкой стайкой, дружно снижаясь, взмывая ввысь или делая круг, словно были связаны невидимой нитью.
Таня задумчиво смотрела на город - на крыши, на зеленые скверы, на хлопотливых голубей. Потом она сказала:
- А они вот тоже так, наверно, стояли на башне и смотрели… Только здесь не было еще никакого города… Никаких голубей… Лес да лес кругом…
- Кто стоял? - не понял Степка.
- Монахи.
- Какие монахи?
- Ну, которые жили тут, в монастыре. Наверно, они смотрели и ждали, не приедет ли кто-нибудь. А вдали клубилась пыль на дороге, и монахи волновались: "Эгей! Кто это там? То ли враг подходит, то ли мчится царский гонец, чтобы повелеть встретить царя хлебом-солью"… - Глаза ее на мгновенье сверкнули лукавством. - И приходилось монахам, кряхтя, спускаться в подвалы, в кладовые, замешивать тесто и печь для царя хлеб-соль. - Но тотчас же взгляд ее опять стал задумчивым. - А вокруг шумел темный лес… И по ночам выли волки… И монахи трусили и запирали все двери, все ворота… - Она доверчиво взглянула на Степку и спросила: - Правильно?
И Степка кивнул головой. Потому что с некоторых пор ему стало казаться, будто все, что бы ни говорила Таня, правильно, все так и должно быть.
Она была не такая, как все, эта тоненькая девочка с золотыми косичками, с веснушками, с громадными серыми глазами, в которых выражение лукавства в одну минуту сменялось то задумчивостью, то удивлением, то радостью. Необыкновенными были и эти глаза, и веснушки, и косички, и Танины руки, и голос, и смех… Иногда, когда они бежали вместе через луг к прудам у развалин монастыря, Степке казалось, что еще миг, еще секунда, и она с разбегу взлетит, словно птица, и помчится вперед, не касаясь травы. И если ему становилось тоскливо - так просто, неизвестно отчего, то стоило зазвенеть ее голосу, ее переливчатому, как колокольчик, смеху, и грусть моментально исчезала, будто бы ее и не было. Ее ловкие тоненькие пальцы умели плести красивые венки из одуванчиков и кленовых листьев, а иной раз - прочно заштопать дырку, которая совершенно непонятным образом оказывалась у Степки то на рукаве, то на штанах… А Танины глаза? Они тоже были особенные, не такие, как у всех. Эти глаза порой видели то, чего не видел Степка. Случалось, что, шагая с ним по улице, Таня внезапно останавливалась и говорила, показывая куда-то на небо: "Гляди, Степа! Видишь, какой смешной слон? Важно так выступает! И хобот длинный-предлинный!" Однако сколько ни напрягался Степка, он не видел никакого слона. По небу плыли одни облака. "Эх, опоздал, - с досадой объявляла Таня. - Теперь это уже не слон, а сказочный замок с башнями…" И только лишь, хорошенько приглядевшись, Степка, наконец, различал в очертаниях громадного облака что-то похожее на замок. А Таня вдруг принималась рассказывать о какой-нибудь заколдованной принцессе, которая живет в том замке, и о грозных волшебниках, которые сторожат ее и всю ночь ходят вокруг, гремя колотушками… И Степка слушал ее с изумлением, понимая, что она сама выдумывает сказку, такую сказку, какой не смогут придумать ни Женька, ни Пончик, никто-никто на свете…