Она понемногу продвигалась от работы к работе и вдруг заметила, что толпа вокруг неё рассеивается, народ куда-то уходит. Она огляделась: люди собирались возле той части, где Миль уже побывала и, не заинтересовавшись, отошла прочь - ведь не особенно интересно смотреть на свои собственные рисунки. Удивлённая, она подошла тоже и попыталась понять, что они там нашли. Люди стояли редко, Миль спокойно прошла между ними, проследила за их взглядами…
Очень странно, подумалось ей. Они все смотрят на её последние работы. Те, что она сделала второпях, чтобы успеть сдать Иван Иванычу.
Как-то странно они стоят, эти люди…
- Ты о чём думала, когда это рисовала?! - прошипела за её спиной бабушка.
Миль пожала плечом - не помню… о чём-то, наверное, думала. А что? Она удивлённо взглянула на бабушку.
- Не туда смотришь! - всё также шёпотом прошипела та и повернула внучку лицом к вывешенным картинкам.
Миль взглянула на свои последние творения. "Снегири", "Зимняя рябина", "Сумерки", "Окна", "Снегопад", "Снеговик"… "Сосульки", "Крыши", "Голуби", "Ручеёк", "Одуванчики", "Птицы", "Лучи", "Тени"… "Лошадки", "Классики", "Мячик"… И всё прочее тоже на месте.
Иван Иваныч вывесил всё. И что? Рисунки как рисунки. Или…
Миль вытащила неразлучный свой блокнотик. "Я что, опять чего-то не замечаю?"
- Именно, - прошептала бабушка. И на этот раз её шёпот был уместен как никогда, потому что в фойе стало тихо, как во время уроков. Миль в недоумении вглядывалась в лица окружающих. Стоят, смотрят, на лицах - покой и умиротворённость. "О чём же я думала?" - попыталась Миль сообразить. И вспомнила. Всякий раз, выполняя задуманное, она погружалась в состояние радостной удовлетворённости, почти счастья, от которого её ничто не отвлекало, на время работы она уходила в рисунок, как в другой мир, который она сама создавала, и вокруг царила тишина и покой… Помнится ещё, бабушка, стоя в дверях комнаты, всё никак не могла её дозваться к обеду…
Усиленный динамиком, тишину фойе разбил громкий щелчок, и голос директора пригласил всех в зал - воспитанники других творческих студий готовы были показать небольшой отчётный концерт. Люди вокруг задвигались, закашляли, заговорили и дружно двинулись занимать места в зале. Скоро в фойе остались только Миль с бабушкой. Переглянувшись, обе устремились к рисункам - поскорее снять. А когда сняли, за их спинами кто-то кашлянул, а затем Иван Иваныч смущённо, будто это его застали за не очень хорошим делом, сказал:
- Простите… конечно, это ваше право… но я надеялся, что работы ещё повисят.
- Думаю, они провисели достаточно, - бабушка сложила рисунки аккуратной стопкой. - У вас не найдётся, во что их упаковать?
- Найдётся. А…
- Да?
- Можно мне на память… хотя бы одну? Мне почему-то кажется, что в следующем году мы с вами в этой студии не встретимся.
Бабушка дождалась кивка Миль и ответила:
- Любую на ваш выбор - из тех, что висят. Или хоть все сразу. Да? - повернулась она к Миль, и та с готовностью кивнула.
- Ну… спасибо и за это. Эти тоже хороши.
И тут позади них раздался ещё один мужской голос, от которого у Миль не просто мурашки по спине побежали - показалось, что вся кожа вздыбилась иглами, как у ежа, и стало нехорошо:
- Если можно, я бы тоже попросил для себя что-нибудь, раз вам не жаль.
Бабушка, не оборачиваясь, схватила руку застывшей Миль, и бросила через плечо:
- Спрашивайте у нового владельца.
- Мм… а что-нибудь из тех работ, что вы сняли с экспозиции? Я бы заплатил.
- Эти не продаются, - резковато ответила бабушка и обратилась к Иван Иванычу: - Вы не передумали принимать эти работы?
- Э… нет, не передумал, - решительно сказал Иван Иваныч. - Беру всю коллекцию.
- Ну и хорошо, тогда оставляю её на вас, дома всё равно хранить негде. Вы обещали нам помочь с упаковкой, - напомнила она.
- А, да. Можете пройти в нашу студию, там прямо на моём столе есть всё, что нужно.
- Благодарю, - и подтолкнула Миль вперёд. Сама она всё время держалась между внучкой и неприятным незнакомцем за спиной.
Войдя в студию, она быстро закрыла дверь и, привалившись к ней, заперла. Потом метнулась к рабочему столу учителя, хотела было заняться упаковкой рисунков и вдруг передумала. Повернулась к Миль и зашептала:
- Слушай, тебе очень дороги эти работы? Понимаешь, их лучше… сжечь. Надо, понимаешь?
Миль не очень понимала, но бабушке виднее. А работы… хорошие, конечно, их жаль, но… раз надо. Ей было очень не по себе.
- Девочка моя, ты их нечаянно… закодировала. Ну, заколдовала. Расколдовать - можешь?
Вот тут Миль напряглась. Это вам не шутки. Как и Узлы Власти. Хотя ничего плохого рисунки в себе и не несут, она не знает, как их расколдовать. Поэтому…
Поэтому она кивнула бабушке - жги. Новые нарисую.
Скованность постепенно отпускала. Стало теплее.
Рисунки они жгли тут же, в одной из раковин умывальной комнаты. В пламени бабулиного огня бумага, корчась, горела жарко и быстро, дым они выгнали в открытое окно. Пепел смыли.
И только потом бабушка немного расслабилась, села, обняла внучку.
- Хорошо у вас тут, весело, ярко, - сказала она девочке. - Тебе ведь нравилось ходить сюда, да? Ну что ж, жизнь состоит из потерь. И обретений. Посмотри, попрощайся - с хорошими местами надо прощаться. Прав твой учитель - больше ты сюда ходить не станешь. И вообще рисовать… тише-тише, рисовать сможешь, но очень осторожно, а то задумаешься и опять - готово, закодировала. Внимательнее быть придётся. Нам обеим. Представь, что рисуешь не оттого, что тебе хорошо, а оттого, что ты печалишься, страдаешь, злишься. Что за рисунок выйдет? Как будет на людей влиять? Во-от…
Мел был под рукой, и Миль спросила:
"Ты испугалась. Кто это был?"
Бабушке очень не хотелось отвечать, но она ответила:
- Главный Игрок нашего города. И это очень плохо. Остальное - дома. Отойди от двери.
Закрыв глаза, она повернулась лицом к двери и - Миль это почувствовала - ПОСМОТРЕЛА В ФОЙЕ. Удовлетворённо кивнула, открыла глаза:
- Никого нет. Можем идти. Но теперь нам с тобой придётся быть ЕЩЁ осторожнее. Сам он никогда не занимался новобранцами. Или он тут был случайно, или пришёл посмотреть специально на тебя. Но знаешь… Я в такие случайности не верю.
"Почему он вообще смог войти в Центр? Разве здесь нет твоих заклинаний?"
- Есть, конечно, - улыбнулась бабушка. - Но эти заклинания как, кстати, и твой амулет, защищают тебя только от злых намерений и злонамеренных чар… по которым он, конечно, великий спец, но сегодня, видимо, явился просто взглянуть на тебя. Иначе бы он не вошёл.
"Ты узнала его по голосу?"
- Да, узнала. Трудно было бы не узнать… Так, стирай всё и пошли.
На крылечке одиноко прохаживался Иван Иваныч. Мария Семёновна протянула ему руку:
- Спасибо за всё, Иван. Вы правы - Миль больше не сможет посещать ваши занятия. Но вам будут всегда рады в нашем доме, так что - милости просим. Всего вам доброго.
- Спасибо за приглашение. А… где же рисунки? Неужели…
- Да, пришлось.
- Как жаль.
- До свидания, Иван.
- До свидания.
Миль сделала ему на прощанье пальчиками, он помахал рукой. Всю дорогу домой она думала - неужели нельзя как-то раскодировать рисунок? Дома первым делом спросила об этом у бабушки. Причём сделала это не так, как всегда - зря, что ли, голову ломала? Положила перед бабулей блокнот - та отмахнулась:
- Минутку обожди, ладно?
Миль покладисто кивнула и провела над чистой страницей ладонью. Страница покрылась надписью. Бабушка, моргнув, прочитала:
"Да хоть час. Я только хотела тебе это показать".
Следующее движение ладонью стёрло эти фразы, и Мария Семёновна теперь, простите, пялилась на пустой лист. Недолго. После чего посмотрела на внучку. Спросила:
- Наверное, очень трудно было уничтожать те рисунки, да? - Миль покивала. - Прости меня, пожалуйста, мне тоже было их жаль, они были… особенно хороши. Такие светлые, душевные… Прости, ладно?
Миль понимала. Потянулась к блокноту:
"Не винись. Им всё равно было не уцелеть". - И тут же очистила лист. Бабушка этот листок ухватила и вырвала его из блока. Положила поодаль. Сходила и принесла другой блокнот, совсем новенький. Положила его ещё дальше от старого и от вырванного листка. Пошевелила пальцами. Тряхнула кистями. Пробормотала:
- Ну те-с, посмотрим… - и, опустив руки к столу, провела ими по воздуху сначала над новым блокнотом, потом - над старым, а напоследок - над отделённым листком.
Миль, наблюдавшая внимательнейше, заметила, что от листка её руки едва не отбросило.
- Ага, - сказала бабушка. - Видела, да? Фонит, как я и думала. Сумеешь повторить?
Миль фыркнула. Встала с другой стороны от стола и воспроизвела бабушкины манипуляции. Новый блокнотик вёл себя смирно. Над старым воздух был слегка наэлектризован. А над листом чувствовалось некое сопротивление, он отталкивал ладонь, как при игре с магнитами отталкиваются одинаковые полюсы.
Она вопросительно посмотрела на бабушку. Та ответила:
- Любое воздействие оставляет следы, видимые или невидимые. Ты можешь стереть надпись, но приложенная сила изменяет структуру вещества, вещество это помнит. Ведающий человек сумеет спросить и получит ответ. С помощью своего умения ты можешь писать и рисовать на чём угодно, а потом стереть всё. Но останется след. Отпечаток. По нему можно многое узнать о том, кто его оставил. Но этому надо учиться, - бабушка легонько нажала на кончик внучкиного носика, - кнопочка моя. А листок всё равно придётся сжечь, как и рисунки… Эй, ты здесь? Я к тебе обращаюсь!
Миль кивнула, подняв пальчик и глядя в сторону. Взглянула на бабушку - а в глазёнках пляшут бесенята. И вдруг, развернувшись, мазнула рукой воздух, будто по стеклу провела… Вслед за её ладонью протянулись прямо в воздухе крупные радужные буквы:
НА ЧЁМ УГОДНО? - и сами медленно угасли. Миль запрыгала, хлопая в ладошки, потискала бабушку и опять взмахнула рукой:
БА, Я МОЛОДЕЦ? ТЕПЕРЬ МНЕ НЕ НАДО ПИСАТЬ НА БУМАГЕ!
- Молодец, - пролепетала бабушка. - Девочка моя, ты меня пугаешь… а без бумаги всё равно не обойтись.
ПОЧЕМУ? - эти буквы оказались чёрными. Бабушка покачала головой, тревожно следя за внучкой:
- Сядь и постарайся успокоиться. Кому сказала! Помнишь, что я рассказывала о взрывном развитии? Так вот - у тебя эйфория! Первый признак!
НЕТ! - пританцовывала и подпрыгивала Миль.
- Докажи! Уйми восторг и прекрати фонтанировать! Второй признак - фокусы, следующие один за другим, каждый последующий сложнее предыдущего! Третьим будет неповиновение и полный пофигизм. А потом тебя понесёт так, что ты уже ничего не сможешь контролировать и начнёшь творить такие чудеса, что от этого дома ничего не останется - кроме воронки на пол-района, не говоря уже о людях.
Миль дышала глубоко и часто, голова приятно кружилась, веселье подкатывало бурлящей волной… В воздухе сверкали искорки - целая метель, застилающая весь мир, так здорово!
- Слушай мой голос, Миль. Я хочу, чтобы ты уцелела! Задержи дыхание. И медленно выдохни. Ещё раз. Представь, что ты смотришь на воду - большое прохладное озеро, спокойное, гладкое, вода в нём прохладная, зелёная, тяжёлая… Вдо-о-ох… Вы-ы-ыдох… Вдо-ох… задержи… Вы-ы-дох… Сердце бьётся медленнее, спокойнее, голова тяжёлая, веки опускаются… Вдох… выдох…
Миль чувствовала, что бабушка поднимает её на руки, покачивает, дует в лоб…
- Вот и хорошо, вот и умница, - напевала бабушка. - А теперь спи, детка моя могучая…
Лечиться будем
Миль открыла глаза. В окно вливался свет, чирикали в кроне дерева птицы, шелестела молодая листва. Бабушка дремала, привалившись к спинке дивана, на котором спала Миль. Стоило ей пошевелиться, и бабушка открыла глаза. Беспокойная ночь оставила на её лице тени и бледность, но вот она улыбнулась, наклонилась поцеловать внучку…
- Как дела? - спросила она тихо, всматриваясь в лицо девочки. Миль протянула ладошки, коснулась бабушкиного лба, век, провела пальчиками по щекам… И довольно улыбнулась - на бабулино лицо вернулись краски, заблестели глаза, разгладились морщинки…
Небрежно махнув рукой, высветила в воздухе надпись:
СПАСИБО, ТВОИМИ МОЛИТВАМИ ВСЁ ХОРОШО.
Бабушка ахнула, прикрыла рот руками.
- А я-то надеялась… Ты так меня напугала…
Я ВСЁ ПОМНЮ. НО ПОЧЕМУ Я ДОЛЖНА ОТКАЗЫВАТЬСЯ ОТ ТОГО, ЧЕМУ НАУЧИЛАСЬ?
- Не отказывайся. Но воздерживайся от частого использования - нагрузка слишком велика для твоих семи лет, пожалей себя… Или меня, если себя не жаль.
"Почему?" - подняла бровки девочка. Предъявила бабушке палец и, шевельнув этим пальцем, вызвала к жизни играющую радугой надпись:
С КАЖДЫМ РАЗОМ ЭТО ПОЛУЧАЕТСЯ ВСЁ ЛЕГЧЕ. А чтобы надпись исчезла, лишь повела бровью.
- По той же причине, по которой, к примеру, я пользуюсь спичками вместо собственного огня. А ещё - каждое применение оставляет след. От квартиры уже и так здорово фонит. Однажды фон станет настолько велик, что возникнет аномальная зона. Начнутся непредсказуемые искажения реальности. Знаешь, что это такое? А это когда ты садишься на унитаз, а он тебе откусывает, сколько успеет.
Миль вытаращила глаза - ПРАВДА?!!
- Ну, сама я ничего подобного не видела, но в справочниках такие случаи описаны. Давай не будем проверять на себе? Договорились?
НУ, БА, НУ, ОСТАВЬ МНЕ ХОТЬ ПРАВО ПИСАТЬ ВОТ ТАК. И показала бабушке ладошку, на которой светились буквы: Я МОГУ ИСПОЛЬЗОВАТЬ СВОЮ КОЖУ, ТОГДА ВЕСЬ ФОН ОСТАНЕТСЯ ПРИ МНЕ.
- И станешь ходячей аномалией. Хотя ты и так - аномалия. Как "почему"?! А у кого ещё есть такая девочка? - Бабушка пощекотала ей шею. - С такими ручками? - пощекотала подмышки. - С такими рёбрышками? - Миль фыркала и извивалась, слабо отбиваясь. - А с такими ножками?
И тут Миль пискнула. Обе замерли.
- Повтори, - потребовала бабушка. - Или ещё пощекотать?
Миль пискнула снова. За последние годы это были первые звуки, которые ей удалось издать.
- Сегодня выходной, - объявила бабушка, - но завтра же мы идём к доктору.
Визит к специалисту порадовал бабушку. Миль хождения по процедурам, просвечивания и прослушивания достали ещё в раннем детстве, в том, до интерната, но бабушка очень надеялась, что внучка когда-нибудь заговорит, и Миль терпела ежедневные упражнения, полоскания, какие-то новейшие методы, последние достижения - бабушка требовала, чтобы для её девочки было сделано всё, что можно. В клиниках и санаториях она провела всё лето, но, как в стихотворной сказке про брадобрея, оказалось, что "стрижка только началась"… С началом учебного года Миль начала посещать занятия по месту лечения - учителя приходили и занимались с несколькими маленькими пациентами по отдельной программе для каждого ученика, потому что дети были разных возрастов. Миль занималась со средним и старшим классами. Всю эту "Географию", "Биологию", "Литературу" она читала круглые сутки и на ночь глядя просто, чтобы отвлечься от грустной больничной действительности, интереснее и занимательнее была "История", влёт шли немецкий и английский, тем более, что от неё не могли потребовать разговорной речи, а только её перевод; на что всерьёз уходило время, так на физику, химию, да математику с геометрией. Рисование и черчение Миль вообще обожала. Вне её внимания осталась астрономия - потому, что её изучали в последнем классе, а среди пациентов не нашлось школьников старше восьмого класса. Ну, как "вне внимания" - Миль попросила учебник и прочитала его, задала физику несколько вопросов (он уже знал маленькую ученицу и не был удивлён) и оставила другие непонятности на будущее. Кто-то подкинул ей детективы и фантастику отечественного производства, потом попали переводные издания и ей это чтиво настолько понравилось, что учёбе пришлось потесниться - и никто Миль не упрекнул в нерадивости, потому что приходящим педагогам было не того, у них и без больничных учеников забот хватало. Перед ними и так в конце года маячил вопрос - по какому классу аттестовать Миль, настолько неровными были её знания, а требовать большего от неё никто просто не смел: семилетний ребёнок порой выполнял домашние задания, вытирая капавшие на тетрадь слёзы - процедуры бывали болезненными - но ни разу Миль не попросила обезболивания. Уроки же её от боли отвлекали.
Бабушка всё это время находилась поблизости, правдами и неправдами устраиваясь на работу туда же, куда поступала на лечение Миль. А если не удавалось устроиться, она просто сидела в приёмном покое днём и ночью с пряжей и спицами, с книгой и просто так. Уходила ненадолго в город и возвращалась с покупками, иногда с ней отпускали погулять и внучку.
Сколько раз хотела Миль всё бросить! От боли и прочих неприятных аспектов лечения она потеряла в весе, потому что пропал аппетит. Часто она плакала тайком, не от боли, а оттого, что ненавидела такую жизнь. И оттого, что вокруг было слишком много чужой боли. Она перестала улыбаться, не говоря уж о смехе. И Марии Семёновне стоило чудовищных усилий, чтобы совладать с собой и не забрать внучку из очередного медучереждения.
Результатом этих жертв стал голос. К Новому году удалось добиться его стабильного звучания, Миль могла - совсем негромко - смеяться и плакать, даже немножко петь. Худо-бедно, но связки заработали. С языком же пока ничего не получалось, он оставался почти неподвижным. О речи, таким образом, оставалось только мечтать. Следующие полгода ушли на закрепление достигнутого, разработку связок до исчезновения боли, и всё же иногда горло перехватывало так, что о звуке даже думать было больно. Справляться с этим пришлось учиться отдельно…
Старенький профессор-фонолог, выписывая Миль, наказал ежедневно работать дома по привычной схеме, каждый квартал посещать местного специалиста для контроля, "а через полгодика добро пожаловать на обследование и поддерживающий курс лечения, потому что всё ещё есть надежда." Кроме того, следовало избегать простуд, волнений, исключить мороженое и почему-то семечки.
Миль сидела и кивала, как заведённая. И пообещала себе, что ни за что сюда не вернётся. Начхать, проживёт без речи.
С этой решимостью она вместе с бабушкой покинула осточертевшие пределы лечилища.
Опять дома
Стояло лето. Там, где её лечили, лето было тоже, но для Миль то была другая жизнь, где не имело значения наличие времён года - независимо от них там всегда царило время лечения и страданий, расписанное по часам. Она даже отказалась там отмечать день рождения. Вместо неба там был потолок, вместо солнца - лампы дневного света, холодные и безжизненные. И никакие прогулки в прилегающем парке не могли этого исправить: всё равно это был только побег, даже если тебя водили на прогулку в город. Новый год там тоже выглядел настолько натужным и искусственным, что лучше бы его не устраивали вовсе. Миль не могла там даже смотреть телевизор в холле. Поначалу даже читать не могла, потом втянулась и в учёбу, и в чтение. После процедур приходила в палату и лежала, закрыв глаза, чтобы думали, что она спит. Приходила бабушка, сидела рядом. Но и её словно не было. Наверное, это всё от медикаментов. Только спустя месяц Миль смогла заставить себя вернуться к реальности - ради бабушки. Брала её за руку, прислонялась к ней, обнимала. Чтобы бабушке не было так одиноко.