– Почему мало серн выглядывает из лиан на меня?
Воробьи и трясогузки с трепетом отвечали ему:
– Они пугливы, человек!
– В таком случае, прикажите замолчать птицам. Это они своим шумом и гамом пугают робких серн и мешают им любоваться мною. Да и надоели мне песни этих глупых птиц! Они поют недостаточно стройно и красиво в честь меня. Пусть лучше молчат, чем петь гимны, недостойные меня по красоте!
Если человек просыпался до восхода солнца, он сердился:
– Чего медлит это солнце? Чего оно теряет даром время, вместо того, чтобы прийти любоваться мною? Вот я уже не сплю, а оно еще не взошло.
Когда спускался вечер, и в небе загорались звезды, человек смеялся и приветливо махал им рукой.
– Ничего, ничего! Высыпайте толпой на небо! Вам захотелось полюбоваться мною? Выходите толпами и смотрите!
Так гордился человек своей красотой.
Магадэва на небе много смеялся над гордостью человека, но, наконец, Магадзве это надоело.
– Этому надо положить предел! – сказал Магадэва. – Это становится глупым!
И Магадэва создал обезьяну.
Проворно она спустилась с дерева и пошла рядом с человеком.
– Это что за чучело? – удивился человек, и что-то знакомое показалось ему в фигуре, шагавшей рядом с ним.
Все кругом с удивлением смотрело на человека и обезьяну, шедших рядом.
Человек нюхал цветы, расцветавшие по пути, и обезьяна нюхала их.
У человека на лице было написано удовольствие, и у обезьяны на лице было написано удовольствие.
Пугливые серны, выглядывавшие из-за лиан, спрашивали с недоумением друг друга:
– Кто же из них человек?
И даже воробьи и трясогузки скакали теперь задом наперед и с удивлением смотрели то на того, то на другого, крича:
– Вот идут люди! Люди идут! Люди!
Человек вспомнил свое изображение в воде, поглядел на обезьяну и с досадой сказал самому себе:
– А ведь похожи!
Но он не понимал:
– Как же так? Я красив, – это безобразно. А все-таки мы похожи друг на друга?
Он сел и погрузился в глубокую думу.
Обезьяна села рядом и тоже сделала вид, что погрузилась в глубокую думу. Человек пошевелился. Обезьяна пошевелилась.
Человек встал и с досадой быстро пошел прочь. Но и обезьяна вскочила и также быстро пошла с ним рядом.
Человек расхохотался, глядя на ее раздосадованный и озабоченный вид.
Лицо у обезьяны все сморщилось, и она схватилась за бока. Человек перестал смеяться.
– Неужели это, действительно, так безобразно?
И обезьяна нахмурилась.
Человек отбрасывал попадавшие на его пути кокосовые орехи. Обезьяна делала то же.
Человек снова не мог удержаться от хохота:
– Неужели же так смешно то, что я делаю?
И перестал делать это.
Обезьяна шла рядом и повторяла каждое его движение. И человек с ужасом видел:
– Точь-в-точь, как я!
Настал вечер.
И когда человек, увидев звезды, по обыкновению приветливо и снисходительно замахал им руками, обезьяна тоже подняла передние руки кверху и тоже замахала, – так что человек расхохотался и стал кататься по траве:
– Великий Магадзва! Как это смешно, и глупо, и некрасиво!
Так обезьяна повторяла каждое движение человека.
И человек боялся уже сделать лишнее движение, чтоб его не повторила обезьяна, и чтоб оно не вышло глупым и смешным.
Человек стал скромно ходить по земле, боясь, чтоб обезьяна, ходившая рядом, не сделала сейчас же смешного движения.
Он боялся взглянуть по сторонам, потому что ему стыдно было пугливых серн, видевших его и обезьяну идущими рядом. Когда загремел хор птиц, человек покраснел:
– Что ж во мне красивого, раз обезьяна похожа на меня?
И он стыдливо старался не топтать травы, росшей на его пути. Скромными улыбками отвечал на цветы, которыми улыбалась ему земля.
И, вспоминая каждое свое движение, как его передразнивала обезьяна, думал про себя: – За что, за что мне все эти почести? Человек стал вновь скромен и стыдлив.
Так, индусы, все создано Магадэвой со смыслом и на пользу. Все.
Неудачник Пепе
(Сицилийская сказка)
Пепе был неудачником в жизни.
Он сажал апельсины, а вырастали кактусы. Сажал лимоны, а вырастали опять кактусы. Садил виноград, – росли все равно кактусы.
Пепе покупал жеребенка, а вырастал осел. Осел удивительно хорошо бегал, когда был пустой, – и ложился наземь, как только его нагружали. Днем он спал, а всю ночь напролет кричал, – так, что Пепе два года не мог заснуть. Кроме того, осел съедал все, что было на огородах у соседей, за что те били и осла и Пепе. Куры у Пепе пели петухом и не несли яиц.
– Не иначе, как мою мать сглазила какая-нибудь грязная старуха, когда мама еще была беременна! – в отчаяньи говорил Пепе. – Хоть бы внука ее встретить! Все кишки бы выпустил!
Чего-чего не делал Пепе?
Ходил голым, чтоб его обдуло ветром. Лазил на горы и валялся в снегу, чтобы очиститься. Жег свечи перед мадонной на улице деревни.
В саду росли кактусы, осел кричал с вечера до утра, куры пели петухом. Соседи смеялись:
– Пепе! Завел бы себе собаку, чтоб сторожить богатства! Пепе махал рукой:
– Все равно, куплю щенка, а вырастет кошка. Терпелив был Пепе.
Двадцать лет он терпел. Но, наконец, не выдержал. Поломал все свои кактусы, зарезал кур, которые пели петухом. Сварил, наелся в первый раз в жизни. Даже крякнул.
– Хе, хе! Вот оно, что значит быть сытым! Внизу тяжело, вверху легко! Словно человека поставили вверх ногами!
Вытянул хворостиной вдоль спины своего осла. Осел не преминул еще раз лягнуть хозяина. Продал соседу за двадцать сольди свою хибарку. Подпоясался потуже. Сунул за пояс нож и деньги. Положил в мешок вареную курицу, поставил свечку мадонне и сказал соседям:
– Будьте вы прокляты утром и вечером, чтоб вам не было ни в чем успеха ни днем, ни ночью. Вы еще услышите о Пепе!
И ушел в горы.
Половина деревни взялась за голову: – Теперь не иначе, как Пепе всех перережет! Но другая половина успокоила: – Его самого убьют карабинеры. А Пепе шел по дороге, рука на рукоятке ножа, и думал: "Провели дорогу, а не ездят! Так и есть! Стоило мне начать разбойничать, как все решили сидеть дома!"
Как раз в эту минуту из-за поворота вышел человек и низко поклонился:
– Добрый день и добрый путь, хороший человек!
Пепе заорал:
– Стой! Становись на колени и умоляй, чтоб я тебя не зарезал!
Но человек улыбнулся и не двигался с места:
– Зачем же мне тебя умолять?
Пепе вынул нож:
– Да ты видишь, что это нож?
– Я не слепой и вижу хорошо, добрый человек. Большой нож.
– Ну, а раз это нож, – значит, ты должен бояться!
– Чего ж мне бояться, добрый человек?
– Тьфу!
Пепе потерял терпение.
– Будь проклята твоя мать, что родила тебя на свет таким дураком! Как проедусь по горлу ножом, будешь знать, чего бояться! Поумнеешь, – да будешь мертвый!
Но человек только поднял голову и подставил горло:
– Режь!
Пепе отступил:
– Как же ты не боишься смерти?
– А чего ж ее бояться? Лучше от ножа, чем с голоду. Я три дня ничего не ел!
– Как же так? – удивился Пепе. – Совсем ничего? Разве может человек три дня совсем ничего не есть?
– Значит, может!
– Да, ведь, это, я думаю, страх как мучительно!
– Ты думаешь, а я знаю.
– Гм! – задумался Пепе. – Хорошо, что у меня есть вареная курица. На, половину. Съешь.
Только кости затрещали у человека на зубах.
– Теперь легче? – спросил Пепе.
– Теперь-то и еще хуже! – отвечал человек. – Только музыку послушал, на зубах похрустело! Если бы эта курица прожила еще лет десять, несла яйца да высиживала, я бы съел ее со всем ее потомством!
Пепе рассмеялся:
– Да она пела петухом! Ну, на тебе остальную половину. Прощай.
Тот даже в ответ ничего не сказал, – только куриные кости затрещали на зубах. Пепе шел и думал:
"Праздник, что ли, сегодня у купцов? Чего они не ездят! О, господи, до чего ленивы стали люди!"
В это время из леса вышел человек. Пепе даже подпрыгнул от радости.
– Стой! – завопил он. – Становись на колени и умоляй, чтоб я тебя сейчас тут же не зарезал! Но человек только посмотрел мрачно.
– Кто ты такой, чтоб перед тобой на колени становиться? И с чего это ты будешь людей резать?
Пепе рассердился:
– Ну, ну! Некогда мне с тобой разговаривать! Разговорился тут с одним, а он у меня курицу и съел! Видишь пояс, видишь нож. Вообще, мое дело такое, чтоб людей резать. Одним словом, я разбойник. И все тут! Разбойник! И выворачивай, значит, карманы!
– Ежели ты разбойник, так я тебя поздравляю! – мрачно отвечал человек. – Здорово сегодня будешь ужинать, как я карманы выворочу!
– А ты выворачивай!
– Дурак! Если б в них что-нибудь было, я бы сам еще третьего дня прожрал!
Пепе с отчаяньем всплеснул руками:
– Ужели тоже три дня не ел?!
Но человек посмотрел на него мрачно и с презрением:
– Обжора тот, кто каждые три дня ест! Мой дед, говорят, через три дня ел. И за это его в нашем семействе считали богачом. Мой отец ел через пять дней на шестой. А я ел каждую неделю. Эту неделю, впрочем, пропустил!
– Ах, будь прокляты его кишки! – схватился за голову Пепе. – На какого негодяя целую курицу стравил! Что ж мне теперь с тобой сделать? На, подержи нож, я распояшусь. Вот тебе пара сольди. Иди в деревню, – поешь.
Человек схватил деньги и пустился бегом. А Пепе подумал:
"Если я буду разбойничать, – придется самому околеть с голода!"
И Пепе пошел, посматривая, – не видно ли по дороге купца. Как вдруг из куста высунулся ствол карабина, и такой голос, что у Пепе забились и задрожали жилы в пятках, – гаркнул из-за куста:
– Ни с места! Ложись!
Пепе попробовал было пробормотать:
– Я сам разбойник!
Но ствол ружья гулял взглядом у него по груди, словно рассматривая, где сердце.
– Ложись!.. Да не так, дурак! Лицом к земле. Вот этак! Теперь закрой лицо руками и лежи, пока я тебя не обшарю!
– Я щекотки боюсь!
– В первый раз в жизни вижу осла с короткими ушами. А смерти не боишься? Лежи, пока башку не расколотил.
И хоть было щекотно, но Пепе лежал, пока бандит ему развязывал пояс.
– Ишь напутал! Ишь напутал! А денег всего восемнадцать сольди! Видно, что глуп! С такими деньгами в дорогу идет. Вот и пояс я тоже возьму себе. Такому дураку нож оставлять. Теперь лежи и считай до пятисот. Да считай не торопись. Сосчитаешь, – можешь встать. Иди смирно, живи благочестиво. О встрече никому не говори. А утром, в полдень и вечером молись пресвятой деве за Луиджи. Будешь помнить имя?
– Буду!
Пепе полежал, сосчитал до тысячи, стараясь считать медленней. Сосчитал еще до пятисот, открыл один глаз. Никого. Встал, огляделся, – ни души кругом.
Пепе помолился мадонне за Луиджи и пошел в Кальтаниссетту к святому отцу-епископу исповедоваться. – Что же теперь ему, Пепе, остается делать? Святой отец в Кальтаниссетте славился своею мудростью.
Пепе пришел к нему и заплакал:
– Так человек может и погибнуть. А я все-таки христианин. Когда был мальчиком, служил даже при церкви и всю мессу наизусть знаю. Святой отец ответил:
– Расскажи нам свое горе, а мы тебе, как нам святая Анна поможет, так и посоветуем. Чем ты теперь занимался, сын мой?
– Я был разбойником.
Святой отец покачал головой и сказал:
– Это нехорошо.
– Только я никого не ограбил. Меня ограбили.
Святой отец покачал головой и сказал:
– Это для души гораздо лучше.
Пепе вздохнул:
– Для души-то хорошо, телу только скверно. И зачем у души, словно у собаки хвост, тело выросло? Душа – огонь, тело – как дым. От души в доме тепло, а дым, будь он проклят, глаза ест!
Святой отец сказал:
– Ты рассуждаешь довольно правильно, и видно, что не совсем глупый человек. Скажи нам, что ж ты думаешь делать?
– Да делать, святой отец, я умею, что угодно. Только ничего не выходит. Занимался я до разбойничества землею. Как все соседи. Только у них растут апельсины, лимоны, виноград, – а у меня кактусы.
– Зачем же ты сажал кактусы? – удивился святой отец.
– Да я сажал апельсины, а вырастали кактусы!
Святой отец задумался:
– Гм… Сын мой!.. Не легко приискать тебе, в таком случае, занятие. Мы знаем еще только одно дело, где сажают апельсины, а вырастают кактусы. Вот что! Мы сделаем тебя патером.
– Меня?! – изумился Пепе.
– Тут есть одна деревушка. Когда как-то карабинеры поймали оттуда одного крестьянина по обвинению, что он разбойничает, – так добрый человек даже рот раскрыл от изумления: "Разве не все люди разбойники?" Туда, по чистой совести говоря, никто и идти не хочет. Ты говоришь, что мессу наизусть знаешь? Отправляйся-ка туда. Растолстеть ты там не растолстеешь. Но и с голоду не умрешь. И жизнь человеческая не пропадет. Вот тебе наше благословение.
Дали Пепе старенькую сутану, войлочную шляпу и пошел Пепе во вверенную ему деревню.
Деревенька была маленькая, но перед мадонной посреди улицы всегда горело свечей десять, – не меньше.
– Эге! – сказал себе Пепе. – Тут кой-что сделать можно.
Редкий день к нему не приходили исповедоваться.
– Я сегодня на заре человека у дороги зарезал. Что мне теперь делать, отец?
Пепе качал головой и говорил:
– Нехорошо!
Долго разъяснял, как скверно у людей отнимать жизнь.
– Тебе было бы приятно, если бы тебя зарезали?
И назначал:
– Положи тысячу поклонов, – или две, или три, – и больше не режь!
Тот клал поклоны, а потом шел и поджигал солому у соседа. Пепе говорил поучения, как не следует брать чужого, враждовать между собой и людей убивать. Его слушали и даже плакали.
И, слушая поученье, воровали друг у друга из кармана, а потом все вместе шли, кого-нибудь грабили и при дележке пускали друг другу нож в бок.
Пепе, наконец, пришел в ужас и отчаянье и пошел к святому отцу в Кальтаниссетту.
– Святой отец! – воскликнул он в слезах, кланяясь в ноги. – У меня опять ничего не выходит. Я говорю одно, – а они делают другое. Я говорю: "любите", – а они злобствуют. Помолятся и убивают. Послушают поученье и идут красть!
Мудрый отец вздохнул и покачал головой:
– Так было, есть и будет до скончания веков, – когда в сердце человеческом хотят насадить что-нибудь доброе. Сажают апельсин, а вырастают кактусы. Иди и не отчаивайся. Не у тебя одного, у всех то же самое.
И Пепе вернулся в деревню, где грабили и со слезами слушали поучения, что не надо брать чужого.
И каждый раз, как святому отцу из Кальтаниссетты приходилось видеть Пепе, – он улыбался и кивал головой:
– Что, брат, Пепе? Сажаешь апельсины, а растут кактусы?
И Пепе, улыбаясь, отвечал:
– А растут кактусы!
Поцелуй
(Сицилийская легенда)
Герцог Руджиеро устал на охоте. День выдался счастливый.
Не успевал герцог убить одну серну, как прямо из-под ног его лошади вылетала другая.
Герцог несся за ней, и едва успевал спустить меткую стрелу с тетивы, – как из кустов вылетала новая серна. Серны, как молнии, мчались там, здесь, тут. Солнце светило то впереди Руджиеро, то позади, то с правого бока, то слева.
В конце гонцов, Руджиеро заблудился, – и когда оглянулся, солнце тонуло уж в море. Словно насмерть раненный, день умирал, – и его густой кровью был залит закат.
Руджиеро остановился под большим, развесистым деревом, расседлал и стреножил коня, – дал обет завтра, утром, помолиться мадонне вдвое дольше, положил под голову седло и, усталый, лег под деревом. В это время свежий ветерок, который всегда бежит по земле от заката, зашелестел в листьях дерева, – и дерево сказало Руджиеро:
– Спокойной ночи, милый рыцарь!
– С нами святая Розалия, святая Агата, святая Катерина! – вскочил Руджиеро. – Кто тут говорит?
Он обошел дерево кругом, – никого, – положил под голову седло и лег.
А дерево сказало:
– Пусть хорошие сны тебе предвещают счастье наяву!
Руджиеро вскочил.
– Кто говорит тут?
Но дерево стояло перед ним молчаливое, только шелестя листами.
Руджиеро вынул кинжал и ударил в дерево. Словно масло, разрезал кинжал кору. Дерево молчало. Но вот кинжал, видно, тронул древесину.
Стон вырвался у дерева, так что Руджиеро отдернул руку: на конце кинжала теплилась капля крови.
– Буд проклята вся нечистая сила! – крикнул Руджиеро и обнажил свой святой меч.
Этот меч достался Руджиеро от отца. Задумав идти на освобождение гроба господня, отец Руджиеро призвал капеллана, при нем обнажил свой меч и дал страшную клятву не класть меча в ножны, пока святой гроб не будет освобожден. Когда Иерусалим был освобожден из рук неверных, – отец Руджиеро, стоя на коленях в белой рубашке перед гробом господним, вложил меч в ножны и сказал:
– Я выполнил, господи, клятву. Теперь даю другую. Отныне этот меч будет вынут из ножен только во славу господню!
На смертном одре, передавая Руджиеро свой меч в ножнах, отец сказал:
– Дай клятву, что ты обнажишь этот святой меч только во славу господню.
И Руджиеро сказал:
– Аминь.
Руджиеро обнажил теперь меч и воскликнул:
– Во славу господню!
И изо всей силы ударил мечом по дереву. Страшным криком закричало дерево. Руджиеро рубил. Словно клочья теплого, еще трепещущего мяса, летели щепки.
Кровь лилась из дерева и брызгами летела кругом. Дерево кричало, стонало. И чем больше оно вопило, чем сильнее лилась кровь, – тем больше распалялся Руджиеро и рубил святым мечом. Наконец, дерево раскололось, и из него вышла в богатом, но странном уборе девушка такой красоты, что Руджиеро отступил, и святой меч бессильно опустился у него в руке.
– Не бойся меня! – сказала девушка, улыбаясь, как ангел. – Я такой же человек, как и ты!
– Я никого и ничего не боюсь! – пробормотал смущенный Руджиеро.
Девушка, любуясь, смотрела на него, на зелень, на траву, на деревья, на небо.
– Триста лет я не видала всего этого! – воскликнула она, всплеснув руками.
– Триста?! – с изумлением воскликнул Руджиеро. – Да на вид тебе не больше пятнадцати!
Девушка кивнула головой:
– Именно в этом возрасте меня и заточил демон в дерево за то, что я не хотела, забывши бога, отдаться ему. Он похитил меня накануне свадьбы.
– У тебя был жених?
Руджиеро показалось это неприятным. Девушка улыбнулась презрительной улыбкой:
– Он знал, что я заключена в дереве. Он слышал стоны. Но боялся даже подойти. Он умер, женившись на другой. Нет, я не люблю моего жениха.