Тетка что-то сердито пробурчала, Дамиан не расслышал что. Дядя продолжал:
- Мой брат хотел, чтобы его сын стал архитектором. Должен же я чем-нибудь заплатить брату за все его заботы, за всю его доброту, за все его терпение! Я буду работать, чтобы его сын учился, чтобы он стал архитектором, как хотел брат. Разве это не будет справедливо? Мне кажется, я рассуждаю правильно и разумно. Если бы я задолжал что-нибудь лавочнику, ты первая нашла бы, что будет вполне разумно и справедливо, если я ему отдам долг. Верно ведь? Ну вот, а раз у меня есть долг по отношению к брату, значит, я ему должен уплатить. Вот как!
- Но ведь твой брат умер… - попробовала возразить тетка, которую дядино рассуждение не до конца убедило.
- Умер! Вот так причина, чтобы не платить долгов! Если бы лавочник умер, я бы уплатил долг вдове. Умер, говоришь, брат? Ну вот, я и плачу его сыну!
- Да, но у своего сына отнимаешь, - упорствовала тетка. - На ученье племянника ты потратишь все свои сбережения, а когда нужно будет родному сыну, то взять будет неоткуда.
Дядя рассердился.
- Да что с тобой говорить! - закричал он. - Бесполезно с тобой говорить! Ты этого не понимаешь и никогда не поймешь! И не потому, что ты твердолобая - ты не твердолобая. У тебя сердце жесткое, вот что! А такие вещи не головой - сердцем понимать надо… И кончен разговор!
Он погасил свет, намереваясь уснуть. Тетка еще некоторое время что-то ворчала, но Дамиан не мог расслышать ее слов. Долго не мог он успокоиться. Мысли так и кипели в его мозгу. Был момент, когда ему захотелось немедленно встать с постели, идти к дяде и сказать ему, что пойдет работать, что не будет больше учиться. Но что-то удержало его от этого шага.
Наконец он уснул. Утром, за чашкой кофе, Дамиан сказал:
- Ночью мне папа снился.
- Да? А как он тебе приснился? - спросил дядя.
- Мне снилось, что он мне сказал: "Дамиан, брось ученье.
Ты должен идти работать…" Так что, дядя, я, знаешь, думаю…
- Что? - спросил дядя, побледнев. - Что ты думаешь, а?
- Я думаю бросить школу…
- Ни за что! - крикнул дядя, стукнув кулаком по столу. - Ни за что! - повторил он еще громче и стукнул кулаком по столу еще сильнее.
Дамиан, собравшись с духом, попробовал его убедить:
- Видите, сам папа сказал…
- Это он тебе во сне сказал. Значит, ты должен продолжать учиться. Сны всегда надо понимать наоборот. Если снятся похороны - к долгой жизни. Если снятся мыши - к деньгам… Правда, Корина? - обратился он к жене, надеясь, что она его поддержит.
Но она не поддержала, только заметила:
- Не всегда…
- Все равно! - закричал дядя, - Все равно! Ты будешь продолжать учиться… И кончен разговор!
Он встал из-за стола и, на ходу допив свой кофе, поспешил на работу.
Благородное поведение мальчика не смягчило сердце тетки. С первого же дня она начала против него глухую войну, поминутно раздражаясь, придираясь к мелочам, словно хотела капля за каплей вылить на него ту ненависть, которая распирала ее душу. Дамиан не подавал виду, что что-нибудь замечает. Когда, бывало, он, сидя в уголке, учит свои уроки, а тетка рядом гладит и нарочно громко поет, Дамиан только закрывает уши руками и продолжает заниматься. Или вечером, когда она на цыпочках подходит в темноте к его кровати, стаскивает с него плюшевое одеяло и накрывает им своего сына, Дамиан лежит не шелохнувшись, притворяясь, что спит. Или еще за обедом, когда она кладет ему самый жесткий кусок мяса, Дамиан молчит - ведь он слишком голоден, чтобы отказаться; в конце концов, если поэнергичнее жевать… Дяде Дамиан никогда ничего не говорил. Зачем? Хорошо, что дядя не замечает. Как раньше отец, дядя с интересом расспрашивал его о занятиях и бывал по-настоящему счастлив, когда племянник рассказывал ему что-нибудь из истории или, отвечая на его вопросы, говорил, как тот или иной предмет называется по-французски.
За завтраком, когда муж был на работе, хозяйка ставила перед каждым из мальчиков по тарелке супа, но в тарелку сына всегда выливала яйцо.
Когда она впервые вылила яйцо в тарелку Сиксто, а в тарелку Дамиана не вылила, Дамиан поднял голову и серьезно посмотрел на нее.
Она смутилась и сочла необходимым объяснить:
- Он слабый. Ему нужно больше, чем тебе.
Тогда только Дамиан понял до конца эту мелкую душу. Он словно прочел эту душу в маленьких, сверкающих злобными искрами глазках женщины, в выражении ее лица, одновременно испуганном и ликующем. Он почувствовал, как слезь) бросились ему в глаза и какой-то комок застрял в горле, мешая дышать. Ведь он пришел сюда, ища утешения, с сердцем, полным любви. Почему же эта женщина так жестоко обращается с ним? Он пожал плечами и, глубоко засунув в рот ложку, проглотил вместе с супом подступившие к горлу слезы. И только тогда смог выговорить, стараясь, чтобы тетка не заметила, что он лжет:
- Да я совсем не люблю яйцо в супе!
* * *
Мальчики очень привязались друг к другу. Это приводило в отчаяние мать Сиксто. Она хотела поссорить их. Если бы они стали врагами, это был бы лишний повод для нападок на Дамиана. Но младший, болезненный и хилый, с обожанием смотрел на старшего, такого большого и сильного. Гораздо сильнее, чем наговоры матери, всячески старавшейся восстановить его против Дамиана, действовали на Сиксто поступки брата, который помогал ему готовить уроки и заходил за ним в школу, если узнавал, что его обижают. Этот высокий, широкоплечий мальчик со светлыми волосами и синими глазами - который сжимал кулаки, и при этом кулаки у него были как у взрослого, и который, как взрослый, носил сороковой номер ботинок - внушал худенькому Сиксто самое глубокое уважение. Кроме того, этот великан, этот силач, способный поднять Сиксто одной рукой и нести целый квартал, ни капельки при этом не устав, был его двоюродный брат, жил с ним в одной комнате и сам взял его под свою защиту.
Мальчик просто слышать не мог наговоров матери, которая тщетно пыталась перелить в сердце сына хоть каплю ненависти, наполнявшей ее собственное сердце. Стараясь почаще застать Сиксто одного, она подолгу с ним беседовала, всячески оговаривая Дамиана. Все ее усилия были бесполезны. Сиксто немедленно бежал искать Дамиана и с восторгом выкладывал ему все, что только что говорила мать. От этих разговоров он сам чувствовал большое удовлетворение, потому что ему казалось, что, оказывая такое доверие брату, он хоть как-то платит ему за его бесценное покровительство, за дружбу и защиту.
- Знаешь, Дамиан, - сказал однажды Сиксто, - сегодня мать опять говорила про тебя плохое.
- Да? А что же она говорила?
- Она сказала, что из-за тебя я буду каменщиком, что папа тратит все свои сбережения на твои занятия, что я не должен тебя любить, что ты мой враг… "Нет, мама, - сказал я, - Дамиан мне не враг! Он меня защищает, уроки мне помогает готовить, ходит со мной на реку купаться, водит меня в кино…" Я не слушаю маму. Что она может понимать! Правда?
- Не знаю, что тебе сказать, ты сам решай. Если ты думаешь, что я твой враг, не дружи со мной…
- Да нет, Дамиан, я думаю, что ты мой друг! - И мальчик ласково жался к Дамиану, глядя на него снизу вверх, как на высокую башню.
Дамиан положил свою большую руку на плечо брата и притянул его к себе:
- Ты мой братишка! Твой папа и мой папа очень любили друг друга, и мы с тобой должны друг друга любить.
- Верно, Дамиан! Пускай мама говорит что хочет. Все, что она мне будет говорить, я тебе буду потом рассказывать. Вот видишь, я не обращаю на нее внимания. Какая она плохая, мама! Да?
- Я не знаю, плохая твоя мама или хорошая, но она тебе мать…
После этого разговора дети подружились еще больше. А ненависть тетки к племяннику все росла и росла. Раньше она вела хозяйство очень экономно. Но с тех пор как сбережения мужа оказались под угрозой, перестала заботиться о том, чтобы не истратить лишний сентаво. И, болтая с соседками, откровенничала:
- Уж не думаете ли вы, что я буду лишать себя самого необходимого, для того чтобы господин племянник мог учиться?
Она применяла тактику нападения из-за угла. Никогда не решалась она сразиться лицом к лицу с этим мальчиком, который напоминал взрослого мужчину не только своим ростом, но и своим умом и характером. Как-то раз она, правда, попробовала пойти в открытую атаку. Дамиан опоздал к обеду, и она принялась сначала ворчать на него, а потом стала кричать. Дамиан не ответил. Он только очень серьезно посмотрел на нее. И во взгляде его она прочла такой горький упрек, что почувствовала себя побежденной. Подумать только: он не защищался, он не пытался оправдаться, как это сделал бы на его месте всякий другой ребенок! Это настолько изумило тетку, что она даже пожалела о своем поступке. Дамиан, сохраняя молчание, ел холодный обед. Она сидела неподалеку от него и штопала чулки. Подняв глаза от работы, она каким-то испуганным голосом спросила:
- Ты, конечно, скажешь Хосе, что я тебе суп не разогрела?
- Я? - откликнулся Дамиан. - Я скажу? Вы меня не знаете!
Он проговорил это с такой уверенностью, что женщина остолбенела и еще несколько раз потом с недоумением украдкой взглядывала на него. Никак она не могла понять этого мужчину в коротких штанишках, который мог только что так обстоятельно рассказывать вам о греках и римлянах, а пять минут спустя уже прыгать на одной ножке по двору, играя с малышами в классы.
Три дня не могла она забыть сцену за обедом. Три дня подряд она относилась к Дамиану по-матерински ласково. И однажды вылила ему в тарелку яйцо, так же как своему сыну. Дамиан обрадовался этой перемене. Он ничего не сказал, но был очень доволен, потому что, несмотря на угрюмую внешность, был в душе ласковым и добрым, нуждался в любви и сам хотел любить. Он съел суп вместе с яйцом, позабыв, что когда-то говорил, что не любит яйца в супе. Этот знак внимания растрогал его… Но передышка длилась недолго: вскоре тетка опять вернулась к своей мелочной войне и как-то раз за обедом снова дала ему тарелку супа без яйца. Впрочем, она сочла нужным объяснить свой поступок:
- Надо экономить, поэтому я не вылила в твою тарелку яйца. А так как он слабее… - Она указала на сына. Потом, немного помолчав, добавила более тихим голосом - Надо экономить - твое ученье обходится очень дорого.
Дамиан перестал есть и поднял голову. Она отвернулась, избегая его взгляда.
* * *
Внезапно на семью обрушилось несчастье.
Однажды вечером, возвращаясь из школы, Дамиан нашел двери дома открытыми. Женщины, дети, несколько мужчин столпились у дверей и словно ждали чего-то. Когда Дамиан приблизился, ему рассказали печальную новость: Хосе, его дядя, упал с лесов и разбился. Только что его привезли в "скорой помощи", мертвого. Дамиан побежал в комнату. Тетка громко выла. Сиксто увидел его, подбежал и крепко обнял. Дамиан молча замер на месте, глядя на неподвижное тело дяди на постели, повернутое лицом к стене. Ему казалось, что тяжелый камень внезапно свалился ему на плечи. Но он не склонил голову и не заплакал. Он стоял в немом молчании, с потемневшим лицом и только все крепче прижимал к себе жалобно всхлипывающего братишку. Да, теперь они стали настоящими братьями!
На рассвете Дамиан остался возле покойника вдвоем с теткой. Соседи и знакомые уже ушли. Сиксто спал. Дамиан не захотел ложиться. Он считал, что его долг всю ночь оставаться подле дяди. Тетка плакала и причитала;
- Теперь, чтобы нам на улице не остаться, я должна буду опять пойти на фабрику. Сиксто тоже придется работать… А ты… Я не знаю, что с тобой делать!..
Дамиан подошел к ней. Он сказал:
- Сиксто должен по-прежнему ходить в школу. Я пойду работать. Я уже говорил с хозяином строительства, где работал дядя. Он принял меня чернорабочим. Но скоро я выучусь. Через месяц я стану помощником мастера. Я уверен! Сиксто не должен идти на фабрику.
Вы получите трудовое пособие, ведь дядя умер от несчастного случая. А там увидим…
Тетка встала с места и, обняв его, горячо, порывисто поцеловала в обе щеки и заговорила, вернее, закричала:
- Сынок, сынок ты мой дорогой! Хочу, чтоб ты был моим сыном!..
- Что вы делаете, тетя? - спросил Дамиан, изумленный, потому что тетка упала на колени и, обнимая его ноги, кричала:
- Прости меня, сынок, прости меня! Я плохо с тобой обращалась, прости меня!
Дамиан, взволнованный до того, что, казалось, сейчас задохнется, попытался улыбнуться. Он сказал:
- Да что вы, тетя, встаньте, не вспоминайте про эти глупости! Ну стоит ли про такие глупости вспоминать, что вы! Встаньте!
Он поднял тетку и поцеловал ее в лоб.
На следующий день после похорон дяди Дамиан пошел на работу. Он вернулся вечером, усталый и голодный, как когда-то возвращались его отец и дядя.
Женщина поставила перед мальчиками по тарелке супа. Потом взяла яйцо, разбила скорлупу и вылила яйцо в тарелку Дамиану. Он поставил Сиксто свою тарелку, а себе взял его и объяснил тетке:
- Он слабый. Ему нужно больше, чем мне.
ИСТОРИЯ КУЛЕЧКА С КОНФЕТАМИ
Год начался неудачно. Во-первых, новый учитель, молодой и, по-видимому, веселый, пробыл только две недели и ушел. Во-вторых, старый учитель Кристобаль Феррьёр через два месяца после начала занятий тяжело заболел. И вот как раз сегодня детям сообщили печальную новость: в этом году старик совсем не вернется в школу. По совести сказать, эта весть не так опечалила учеников, как уход молодого учителя. Феррьер, хилый старикашка с желтым лицом, отличался ворчливым нравом и изводил всех своими криками, угрозами, наказаниями. И потом очень уж он был нудный. Своим голосом старого астматика он снова и снова повторял всё те же старые, давно знакомые истины, и все пятнадцать учеников, один за другим, должны были тоже повторять:
- Провинция Буэнос-Айрес граничит: на севере с Уругваем, отделенным от нее расширенным устьем реки Ла-Плата…
И мальчики один за другим бормотали:
- На севере с Уругваем, отделенным от нее расширенным устьем реки Ла-Плата…
И так пятнадцать раз. Мучение.
…Однажды Хустино Саратёги, самому прилежному и примерному ученику в классе, пришла в голову блестящая мысль, которую он тут же и высказал:
- Давайте навестим учителя.
Выбрали представителей от класса: первый - сам Саратеги; второй - Гервасио Лафико, плохой ученик, шалун; третий - Сауль Каньяс, белобрысый, веснушчатый мальчик с довольно равнодушным характером; и последний - Хоакин Ланди.
Мать Хоакина, узнав, что представители от класса идут навестить учителя, купила конфет: неудобно идти к больному с пустыми руками.
Утром представители собрались в школе. Жена директора прочла им маленькое наставление:
- Если даже вы найдете, что у него очень плохой вид, не говорите ему этого. Напротив, скажите, что выглядит он прекрасно, гораздо лучше, чем в последнее время в школе. Подбодрите его. И скажите, что вы все очень без него скучаете… Саратеги, ты самый серьезный - говори ты. Потому что, если станет говорить Лафико, он все перепутает.
Посланцы отправились в путь. Не успели они свернуть за угол, как Сауль спросил Хоакина:
- А с чем конфеты?
- Разные.
- Как много, верно?
- А ну-ка, сколько здесь? - сказал Гервасио и, взяв у товарища кулечек с конфетами, взвесил его на руке. - Тяжелый!
- Полкило.
Они продолжали свой путь в молчании, глубоком молчании, необычном молчании. Они не решались говорить. Все поняли идею Сауля, и эта идея всех взбудоражила.
Наконец Сауль остановился и сказал:
- Ребята, если из полкило взять четыре конфеты, то будет незаметно. Как вы думаете: что, если нам съесть по одной?
- Правильно! Это можно! - поддержал его Гервасио и захлопал в ладоши.
Хоакин посмотрел на Хустино и нашел, что лицо товарища совершенно ничего не выражает. Он спросил:
- А ты что ж молчишь?
- Я? А что мне говорить? Конфеты твои - делай что хочешь.
Это был ловкий маневр, но все поняли: первый ученик, которого всегда ставят всем в пример, одобряет идею Сауля.
Хоакин попробовал возразить:
- Но ведь мама купила их для учителя…
- Так ничего же не будет заметно! Давай я развяжу кулечек, - сказал Сауль.
Пальцы Хоакина, державшие кулечек, разжались медленно и словно нехотя. Сауль ловко развязал ленточку.
- Мне дай вон ту, с орешком наверху, - выбрал Гервасио.
- А ты какую хочешь? - спросил Сауль у Хустино.
- Вот эту.
- А ты?
Хоакин расстроенным голосом сказал:
- Все равно!
- А мне нравятся с марципановой начинкой.
И пока все дружно жевали, Сауль очень аккуратно перевязал кулечек лентой и завязал красивый бант. Потом он отдал кулечек Хоакину и сказал:
- Вот видишь, ничего не заметно.
- Какие вкусные! - восхитился Гервасио.
- Пожалуй, можно съесть еще по одной, - невозмутимо сказал Сауль. - Все равно не видно будет…
- Замечательно! - воскликнул Гервасио.
Хоакин шел молча. Сауль обратился к Хустино:
- Послушай, Саратеги, как ты думаешь?
- Конфеты не мои, - ответил первый ученик, решительно снимая с себя всякую ответственность. - Если б они были мои…
Гервасио прервал его:
- Если б они были мои, мы бы ничего учителю не оставили! Сами бы съели… До чего ж вкусно!
Сауль засмеялся. Хоакин с серьезным лицом молча шел впереди, словно и не слышал этого разговора.
- Ну? - спросил Сауль.
- Что? - вопросом ответил Хоакин, явно недоумевая, о чем речь.
- Как ты считаешь: съедим еще по одной?
- Заметно будет.
- Вот увидишь - не будет… Правда, Хустино, не будет заметно? Да?
- Если ты сумеешь красиво перевязать…
- Вот посмотришь! - И Сауль снова взял пакетик из руки Хоакина, которая как-то невольно разжалась.
Он развязал ленточку и дал каждому по конфете. В этот раз никто не выбирал - уж кому какая достанется… Он положил конфету в рот… и уже хотел перевязать пакет, как вдруг Гервасио, в страшном гневе, закричал:
- Ты взял две! Я сам видел. Открой рот! А ну, давай! Покажи!
Сауль торопливо жевал.
- Тогда мне тоже дай еще одну! - потребовал обвинитель.
Сауль дал. И Хоакину тоже дал, и Хустино тоже. Хустино, тот просто засунул конфету в рот, а вот Хоакин запротестовал:
- Видно же будет!
- Да нет! Вот увидишь, я так ловко перевяжу, что никто и не догадается.
Присев на крылечко какого-то дома, он с особой тщательностью начал завязывать бант. Но кулечек все-таки стал меньше.
Когда Сауль отдал кулечек Хоакину, тот расстроился:
- Ой! До чего же видно, что мы часть съели!.. Правда, Хустино?
- Да.
- Правда, Гервасио?
- Да.
- Очень видно?