У нее была удивительная способность оборачивать печаль в гнев, а гнев в действие, и это означало, что ничего не могло угнетать ее долго. Затем Эддисон и я, и Шэрон, который, я подозреваю, не понимал, с кем имеет дело, до настоящего момента, вышли в дверь следом за ней и спустились по ступеням.
* * *
Вся площадь Акра Дьявола, во всяком случае, его центральной странной части, составляла лишь десять или двадцать кварталов. После того, как мы спустились из мастерской, мы отодвинули сломанную доску в заборе и протиснулись в душный проход. Тот вывел нас в другой - чуть менее душный, а тот вывел в следующий, который был еще немного шире, а тот - в такой, где мы с Эммой уже смогли идти бок о бок. Проходы продолжали расширяться, словно артерии, расслабляющиеся после сердечного приступа, пока мы не вышли на то, что уже смело можно было назвать улицей, с вымощенной красным кирпичом мостовой посередине и проложенными по бокам тротуарами.
- Назад, - пробормотала Эмма. Мы съежились за углом и выглядывали оттуда как коммандос, вытянув шеи.
- Что вы такое вытворяете? - прошипел Шэрон. Он все еще стоял на улице, и, похоже, больше беспокоился о том, что выглядит неловко из-за нас, чем о том, что его могут убить.
- Ищем места засад и пути отступления, - отозвалась Эмма.
- Никто ни на кого не устраивает никаких засад, - ответил Шэрон. - Пираты промышляют только на ничейной территории. Сюда они за нами не придут. Это - Порочный Переулок.
Здесь, и в самом деле, был указатель или что-то в этом роде, первый, который я встретил во всем Акре Дьявола, "Порочный переулок" было выведено на нем затейливым почерком, "Пиратство не приветствуется".
- "Не приветствуется"? - съязвил я. - А что тогда убийство? "Не одобряется"?
- Полагаю, убийство это - "допускается с оговорками".
- Здесь вообще есть что-нибудь противозаконное? - спросил Эддисон.
- Штрафы за просрочку возврата книг в библиотеку очень строгие. Десять плетей за день, и это только за мягкие переплеты.
- Здесь есть библиотека?
- Две. Хотя одна не выдает на дом, потому что все книги там в переплетах из человеческой кожи и довольно ценные.
Мы осторожно вышли из-за угла и огляделись, несколько сбитые с толку. На ничейной территории я ожидал смерть за каждым поворотом, но Порочный переулок, судя по всему, был оазисом общественного порядка. Вдоль всей улицы расположились маленькие опрятные магазинчики, и у всех были вывески и витрины, и апартаменты на верхних этажах. Нигде не было видно провалившейся крыши или разбитого окна. На улице были и люди, они неспешно прогуливались, парами или поодиночке, время от времени останавливаясь, чтобы нырнуть в магазинчик или взглянуть на витрину. Их одежда не была лохмотьями. Их лица были чистыми. Может, все здесь и не было новым и сверкающим, но обветренные поверхности и заплаты краски придавали всему этому вид рукотворной, чуть потрепанной на углах старинной вещи, что было по-своему притягательно и даже очаровательно. Моя мама, если бы она увидела Порочный переулок в одном из тех пролистываемых, но никогда не читаемых журналов о путешествиях, что постоянно валялись на кофейном столике у нас дома, заворковала бы о том, какой он миленький, и пожаловалась, что они с папой никогда по-настоящему не путешествовали по Европе: "О, Фрэнк, давай поедем".
Эмма казалась заметно разочарованной.
- Я ожидала чего-то более зловещего.
- Я тоже, - согласился я. - А где все логова убийц, и арены для кровавых забав?
- Не знаю, чем, вы думаете, мы тут занимаемся, - ответил Шэрон, - но я никогда не слышал о логове убийц. Что касается арен, то здесь есть только одна, Дэрека, на Склизкой улице. Славный малый, Дэрек. Должен меня пятерку, кстати…
- А твари? - спросила Эмма. - Что насчет наших похищенных друзей?
- Говори потише, - прошипел Шэрон. - Как только я улажу свои дела, я найду кого-нибудь, кто сможет помочь вам. А до тех пор, не повторяй этого никому.
Эмма шагнула вплотную к Шэрону:
- Тогда не заставляй меня повторять это. Хотя мы ценим твою помощь и советы, но для жизней наших друзей уже установлен конечный срок. Я не собираюсь стоять и бездельничать, только потому, что боюсь потрепать перышки.
Шэрон молча смотрел на нее сверху вниз какое-то время. Затем он произнес:
- У нас у всех есть конечный срок. И на вашем месте, я бы так не спешил выяснять, какой.
* * *
Мы отправились искать юриста, о котором говорил Шэрон. Однако вскоре он пришел в замешательство:
- Могу поклясться, его контора была на этой улице, - пробормотал он, резко разворачиваясь на пятках. - Хотя прошло уже несколько лет, с тех пор как мы с ним виделись последний раз. Возможно, он переехал.
Шэрон решил поискать сам и велел нам оставаться на месте.
- Я вернусь через несколько минут. Ни с кем не разговаривайте.
Он зашагал прочь, оставив нас одних. Мы неловко топтались на тротуаре, не зная, чем себя занять. Люди, проходя мимо, глазели на нас.
- Как он нас провел, а? - хмыкнула Эмма. - По его словам, это место - просто рассадник преступности, но по мне это похоже на обычную петлю. На самом деле, люди здесь выглядят даже нормальнее, чем все странные, которых я когда-либо видела. Так, будто у них стерты все отличительные черты. Это даже как-то скучно.
- Ты, должно быть, шутишь? - отозвался Эддисон. - Я еще не видел более гнусного и отвратительного места.
Мы удивленно посмотрели на него.
- Почему это? - спросила Эмма. - Все что здесь есть - это маленькие магазинчики.
- Да, но взгляни, что они продают.
До этого момента мы даже не смотрели на витрины. Как раз за нами была одна, и в ней стоял хорошо одетый мужчина с печальными глазами и ниспадающей бородой. Когда он увидел, что привлек наше внимание, он чуть кивнул, вытащил карманные часы и дотронулся до кнопки у них на боку. Как только он нажал ее, он замер, а его изображение как будто помутнело. Через несколько секунд он передвинулся, не двигаясь: пропал в одном и мгновенно появился в другом углу витрины.
- Ого! - восхитился я. - Вот это фокус!
Он проделал это во второй раз, телепортировавшись обратно. Пока я стоял там, завороженный, Эмма с Эддисоном перешли к следующему окну. Я присоединился к ним и увидел похожую витрину, только за стеклом здесь стояла женщина в черном платье, с ее руки свисала длинная нитка бус.
Когда она увидела, что мы смотрим, она закрыла глаза и вытянула вперед руки, как лунатик. Потом она начала медленно перебирать бусы, вращая в пальцах каждую. Мои глаза были так сфокусированы на бусинах, что у меня заняло несколько секунд, чтобы понять, что что-то происходит с ее лицом: оно менялось, еле уловимо, с каждой новой бусиной. После одной бусины я увидел, как ее бледная кожа порозовела. После следующей ее губы стали тоньше. Затем ее волосы чуть-чуть порыжели. Накопительный эффект после нескольких десятков бусин был такой, что ее лицо стало совершенно другим, превратив ее из темноволосой, круглолицей бабушки в рыжеволосую, остроносую девушку. Это выглядело одновременно и захватывающе и жутковато.
Когда представление было окончено, я повернулся к Эддисону:
- Я не понимаю, - произнес я. - Что они продают?
Прежде чем он успел ответить, к нам подскочил мальчишка лет двенадцати и всунул пару карточек мне в руку.
- Только сегодня, два по цене одного! - звонко выкрикнул он. - Всегда готовы к разумному торгу!
Я повертел карточки в руках. Но одной из них была фотография мужчины с секундомером, а надпись на обороте гласила: "Дж. Эдвин Брэгг, билокационист". На другой было фото женщины с бусами, застывшей в трансе, и надпись: "Г. Фюнке, женщина с тысячью лиц".
- Уйди, мы ничего не покупаем, - отмахнулась Эмма, мальчишка бросил на нее сердитый взгляд и умчался прочь.
- Теперь ты видишь, что они продают? - спросил Эддисон.
Я пробежался взглядом по улице. Люди вроде мужчины с часами и дамы с бусами были почти в каждой витрине на Порочном переулке, странные, готовые дать представление, едва вы только взглянете в их сторону.
Я рискнул предположить:
- Они продают… себя?
- Попал в самую точку, - мрачно отозвался Эддисон.
- А это - плохо? - снова попытался угадать я.
- Да, - сказал Эддисон резко. - Это запрещено во всем странном мире, и не без основания.
- Странность - это священный дар, - добавила Эмма. - Продавать ее, значит опошлять все то самое особенное, что в нас есть.
Это звучало так, словно она повторяет заученную фразу, которую ей твердили с самых ранних лет.
- А, - ответил я. - Понятно.
- Но ты не уверен, - уточнил Эддисон.
- Ну, наверное, я не понимаю, что в этом такого плохого. Если мне нужны услуги невидимого человека, а невидимому человеку нужны деньги, почему бы нам не обменяться?
- Но ты очень порядочный человек, и это отличает тебя от девяноста девяти процентов человечества, - возразила Эмма. - Что если плохой человек, или даже человек с уровнем морали ниже среднего захочет воспользоваться услугами невидимого странного?
- Невидимый странный должен сказать "нет".
- Но вещи не всегда только черные или белые, - ответила Эмма, - и торговля собой постепенно сбивает твой моральный компас. Довольно скоро ты станешь опускаться все ниже в этой серой области, уходя все дальше от того, что правильно, даже не осознавая этого, делать вещи, которые ты бы никогда не сделал, если бы тебе не платили. А что, если кто-то находится в таком отчаянном положении, что готов продать себя любому, независимо от того, какие у того намерения.
- Твари, например, - подчеркнул Эддисон.
- Хорошо, хорошо, да, это было бы плохо, - откликнулся я. - Но, вы на самом деле думаете, что странный поступил бы так?
- Не будь дураком! - воскликнул Эддисон. - Только взгляни за состояние этого места. Возможно это единственная петля в Европе, которую не опустошили твари! И почему, как ты думаешь? Потому что это крайне удобно, я уверен, иметь при себе петлю, где все население состоит из добровольных предателей и информаторов, только и ожидающих твоих распоряжений.
- Может, тебе стоит говорить потише, - заметил я.
- В этом есть смысл, - согласилась Эмма. - Они, должно быть, наводнили наши петли странными информаторами. Как еще они узнали бы так много? Про входы в петли, защиту, слабые места… только с помощью людей вроде этих, - она обвела улицу ненавидящим взглядом с видом человека, который только что выпил свернувшегося молока.
- Действительно, всегда готовы к разумному торгу, - прорычал Эддисон. - Предатели, все до единого. Всех их нужно повесить!
- В чем дело, сладкие? Неудачный день?
Мы обернулись и увидели, что позади нас стоит женщина. (Как долго она уже здесь? Что она успела услышать?). Она была одета в элегантном деловом стиле 1950-х: юбка до колен и черные туфли-лодочки, и лениво курила сигарету. Ее волосы были уложены в высокую прическу-улей, а ее акцент был таким же плоским и американским как равнины Среднего Запада.
- Я - Лорейн, - представилась она, - а вы здесь новенькие.
- Мы ждем кое-кого, - ответила Эмма. - Мы… на каникулах.
- Ни слова больше! - воскликнула Лорейн. - Я и сама в отпуске. Уже лет пятьдесят как.
Она рассмеялась, показав испачканные помадой зубы.
- Дайте мне знать, если я могу чем-нибудь вам помочь. У Лорейн лучший выбор на всем Порочном переулке, и это действительно так.
- Нет, спасибо, - отозвался я.
- Не бойся, сладкий. Они не кусаются.
- Мы не заинтересованы.
Лорейн пожала плечами:
- Я лишь пытаюсь быть дружелюбной. Вы выглядите слегка потерянными, вот и все.
Она повернулась, чтобы уйти, но что-то в ее словах вызвало интерес Эммы.
- Выбор чего?
Лорейн снова повернулась к нам и расплылась в сальной улыбке:
- Старых, молодых. Талантов на любой вкус. Некоторым нашим клиентам нужно только шоу, и это нормально, но у некоторых достаточно специфические потребности. Мы стараемся, чтобы все ушли от нас довольными.
- Мальчик сказал "нет, спасибо", - грубо произнес Эддисон и уже, похоже, собирался ругаться с женщиной, когда Эмма встала перед ним и заявила:
- Я бы хотела взглянуть.
- Ты что?! - удивился я.
- Я хочу взглянуть, - повторила Эмма, в ее голосе зазвучала сталь. - Покажи мне.
- Только серьезные запросы, - заметила Лорейн.
- О, я очень серьезно.
Я не знал, что задумала Эмма, но доверял ей достаточно, чтобы не спорить.
- А что насчет них? - Лорейн бросила неуверенный взгляд на меня и Эддисона. - Они всегда такие грубые?
- Да. Но с ними все в порядке.
Лорейн, прищурившись, посмотрела на нас, словно оценивая, насколько сложно будет выставить нас из ее заведения, если возникнет такая необходимость.
- Что ты умеешь делать? - спросила она меня. - Хоть что-нибудь?
Эмма откашлялась и вытаращила на меня глаза. Я сразу понял, что она пытается телеграфировать: "Солги!"
- Раньше я мог поднимать в воздух карандаши и все такое, - ответил я, - но теперь не могу даже просто поставить их вертикально. Я думаю, я… сломался, что-ли.
- Случается и с лучшими из нас, - она повернулась к Эддисону. - А ты?
Эддисон закатил глаза:
- Я - говорящая собака?
- И это все что ты умеешь? Говорить?
- Иногда кажется, что это именно так, - не удержался я.
- Я даже не знаю, кто из вас оскорбил меня больше, - проворчал он.
Лорейн сделала еще одну затяжку и щелчком отбросила сигарету:
- Ну хорошо, дорогуши. Идите за мной.
Она повернулась и пошла. Мы чуть отстали и совещались шепотом:
- А как же Шэрон? - спросил я. - Он велел нам ждать здесь.
- Этой займет всего минуту, - прошептала Эмма. - И у меня предчувствие, что она знает о том, где скрываются твари гораздо больше, чем Шэрон.
- И ты думаешь, она добровольно поделится с нами этой информацией? - поинтересовался Эддисон.
- Увидим, - ответила Эмма, повернулась и пошла за Лорейн.
* * *
У заведения Лорейн не было ни витрины, ни вывески, лишь простая дверь с колокольчиком на цепочке. Лорейн позвонила в колокольчик. Мы ждали, пока изнутри раздавался звук отодвигаемых засовов, затем дверь чуть-чуть приоткрылась. Из тени на нас смотрел глаз.
- Свежее мясо? - спросил мужской голос.
- Покупатели, - ответила Лорейн. - Впусти нас.
Глаз исчез, и дверь отворилась полностью. Мы вошли в парадную прихожую, где привратник ждал, чтобы посмотреть на нас. На нем было массивное пальто с поднятым воротником и широкополая фетровая шляпа, надвинутая так низко, что мы видели только два колючих глаза и кончик носа. Мужчина стоял у нас на пути, глядя на нас сверху вниз.