Рассказ Хильди
Поскольку теперь не было никакого смысла даже начинать поиски Люси, я осталась на дороге (хотя бешеные порывы ветра и грозили меня с нее сдуть) и снова повернула в деревню, мечтая поскорее оказаться в нашей теплой кухне. Мама мне очень обрадовалась и долго встревоженно кудахтала над той отметиной, которую хлыст графа оставил у меня на шее. Потом она усадила меня за стол, подала мне тарелку супа, налила вина и снова принялась за работу: она прямо-таки с ног сбивалась - столько в гостинице было постояльцев.
В зале гремели песни, звенела посуда, слышались взрывы смеха и без конца раздавались требования подать еще угощения и вина, да такие громкие, что гремели ставни на окнах. Элиза и Ханнерль бегали туда-сюда как заведенные - в зал с тарелками, полными исходящих паром сосисок, тушеной капусты и клецек, и на кухню с горами пустых тарелок и грязных стаканов, которые, завершив круг, неизменно оказывались в раковине, возле которой я вскоре встала, по локоть погрузив руки и горячую воду. Это было, конечно, гораздо проще, чем скитаться в снегах, как король Венцеслас, тщетно надеясь отыскать какие-то следы Люси. Да мне и думать-то об этом было некогда - то и дело прибывала новая гора грязной посуды и, опасно кренясь, воздвигалась на краю мокрого стола возле раковины, и мне снова приходилось мыть и чистить.
Но больше всего сейчас мне хотелось поговорить с Петером! Впрочем, надеялась я, чуть позже мне удастся выкроить четверть часика и спуститься в подвал…
- А что это у нас так много народу? - спросила я у мамы, когда она на минутку забежала на кухню.
- Ах, это все из-за представления, которое сегодня устраивает доктор Кадаверецци! Я думала, ты знаешь. Все в долине только о нем и говорят.
- Да-да, я тоже о нем слышала, просто забыла. Ведь это же он дал мне ту афишу, чтоб ты ее на стену повесила.
- Так он потом даже хотел отменить представление, потому что…
- А что случилось?
- Да слуга его куда-то исчез! Впрочем, откуда тебе знать, ты же в замке была. Ну, во-первых, сержант Снитч затеял тут дурацкую возню с проверкой документов, вот слуга доктора Кадаверецци и исчез. Видно, сбежал куда-то. А доктору было нужно, чтобы он помог ему подготовить этот здоровенный шкаф. Не знаю уж, что он там с ним делает, но шкаф этот, честное слово, кого хочешь испугать может. В общем, он своего парня найти так и не смог. Его и до сих пор нет. А потом он, видно, нашел себе другого помощника, потому что сказал мне, что теперь все в порядке и выступать он все-таки будет, только пусть днем в зал никто не заглядывает, потому что ему надо порепетировать. Я, конечно, согласилась, и он ушел довольный. Очень воспитанный и учтивый господин! А уж собой как хорош! Знаешь, Хильди, если утром меня дома не найдешь, знай: твоя мать сбежала с доктором Кадаверецци!
"Ну и ну, - подумала я, - а мама-то влюбилась!" Конечно, не по-настоящему. Просто вокруг накануне соревнований царит невероятное возбуждение, да еще этот артист вдруг в нашу гостиницу пожаловал, да еще мама, наверное, вина как следует хлебнула - запотевшую бутылку я заметила в уголке. Иначе она никогда не позволила бы себе вести подобные разговоры, а уж если бы тут оказался Петер, так он сразу стал бы ее вышучивать и хохотать во все горло. Ну что ж, по крайней мере, она на какое-то время перестала так сильно о нем тревожиться. В общем, пока что самое главное - это Люси, напомнила я себе. Я, правда, сразу же спросила о ней у матери, как только добралась до гостиницы, и она ответила, что Люси сюда не приходила и никто в деревне ее не видел. Мне оставалось только надеяться, что все обойдется.
Представление доктора Кадаверецци было назначено на девять вечера. Когда старые деревянные часы в таверне пробили девять, в зале уже стоял невообразимый шум. Казалось, он окутал все вокруг плотной пеленой. Впрочем, наверное, это был просто трубочный дым, ведь зрителей собралась целая толпа, и многие курили блестящие китайские трубки. Местные жители - люди в основном молчаливые, с обветренными красными лицами, но сейчас эти лица были настолько оживлены и на них было написано такое ожидание радости, словно все эти люди, сговорившись, затеяли веселую шутку, о которой остальные и не подозревают. Многие пришли издалека и оделись так, будто сами собрались на сцене выступать. Были там и местные крестьяне, коренастые, медлительные, похожие на пожилых медведей, и темноволосые южане, своей суетливостью напоминавшие обезьян, и бледнолицые обитатели северных лесов. Были и те, которые ни слова не могли сказать по-немецки и чуть ли не на пальцах показывали, что им нужно. А жители высокогорья отличались от остальных по-летнему загорелыми лицами и ясными прищуренными глазами, привыкшими смотреть на ослепительно сияющие вечные снега. И все они, разумеется, собрались здесь, чтобы принять участие в соревнованиях по стрельбе. Ну, наших-то, деревенских, я сразу узнала: все они были приятелями Петера, с мальчишески хриплыми голосами, грубоватыми, чересчур вольными и самоуверенными манерами и вечными попытками поухаживать за Элизой и Ханнерль. Детишки с широко раскрытыми от любопытства глазами держались за материнские юбки, а их отцы потягивали вино и что-то энергично обсуждали с приятелями. Ну, а стариков больше всего заботило то, как бы поудобнее устроиться да раскурить трубочку.
И вот, когда многочисленные зрители уже расселись по местам, а сзади примостились Элиза и Ханнерль - каждая с кухонным полотенцем на плече и молодым ухажером под боком, чтоб было с кем перекинуться словом во время перерыва. Даже мы с мамой вышли из кухни и встали у запотевшего окна, за которым уже начинал идти снег.
В общем, когда все было готово и представление должно было вот-вот начаться, я получила первый из двух сюрпризов, выпавших на мою долю в тот вечер. Входная дверь вдруг открылась, и следом за сияющим, чихающим и потирающим замерзшие руки секретарем Снивельвурстом, волосы которого тем не менее были тщательнейшим образом расчесаны и напомажены, как у Наполеона, а красный простуженный нос напоминал спелую вишню, на пороге возникла темная, грозная фигура моего бывшего хозяина, графа Карлштайна. Он посмотрел прямо на меня (а я стояла так близко, что могла бы плюнуть ему в глаза, если б захотела) и… поклонился! Вид у него при этом был настолько торжествующий и гнусный, что мне показалось, на меня пахнуло чем-то отвратительным, словно у графа во рту был гнилой зуб. Вокруг тут же все притихли - и те, кто хорошо знал графа, и те, кто его не знал вовсе, но по одному его виду догадался, что при нем лучше не высовываться.
- Добрый вечер, - проскрипел граф Карлштайн. Как всегда, когда он пытался изобразить добродушие, в его голосе отчетливо слышался скрежет металла. - Я наслышан о чудесах, которые демонстрирует доктор Кадаверецци, и мне тоже захотелось посмотреть это представление.
Снивельвурст уже велел кое-кому из зрителей потесниться, так что через минуту граф Карлштайн и его суетливый, гнусавый, хлюпающий носом секретарь уже уселись, им принесли вина, и доктор Кадаверецци, который, видимо, следил за происходящим из-за занавеса, объявил, что представление начинается. Сперва послышался звон колокола, точнее, китайского гонга, который сопровождался рыком невидимых драконов и ароматом опиума. Занавес раздвинулся, и возле кунсткамеры в луче ослепительно яркого и немного зловещего света возник доктор Кадаверецци, учтиво кланяясь и внимательно оглядывая всех и каждого большими блестящими глазами. Послышались аплодисменты, которых он, по-моему, пока что ничем не заслужил, кроме довольно эффектного появления и весьма импозантной внешности. Но некоторым ведь интереснее смотреть, как кто-то свои башмаки чистит, а не восторгаться смельчаком, который идет по туго натянутому канату над клеткой с голодными тиграми. Тут все дело, видно, в гипнозе. Доктор Кадаверецци поднял руку, и аплодисменты стихли.
- Друзья мои, - сказал он, - вы, несомненно, видели немало странствующих комедиантов, предсказателей, актеришек, готовых изображать любого от Арлекина до Юлия Цезаря и Гамлета? Конечно же, видели. Так вот: прошу не путать меня с подобными "артистами". Я всю жизнь провел в одиночестве, стремясь к знаниям, и имел честь служить многим монархам. Я служил врачом в Индии, у одного из Великих Моголов, я был тайным советником благородного Альфонсо, короля Бразилии. Я рисковал жизнью, исследуя самые дикие уголки нашей планеты, куда никогда прежде не ступала нога путешественника. И плоды моих исследований, мои сокровища, которые я собирал всю жизнь, - здесь, перед вами, в этом волшебном шкафу!
Опять прозвенел гонг. Зрители притихли.
- Для начала, - объявил доктор Кадаверецци, - я бы хотел представить вам моего личного слугу - одного небольшого демона, которого я привез из Лапландии. Эй, Прыгун, ко мне! - И доктор щелкнул пальцами.
Из шкафа вместе с облачком дыма, сопровождаемое громким свистом, вылетело маленькое красное существо с рогами и усами и аккуратно уселось ему на ладонь. И сразу же возникло замешательство, потому что граф Карлштайн пренебрежительно фыркнул и заявил:
- Да это же всего лишь кукла на пружинке! Жулик он, ваш доктор!
Кое-кто, услышав его слова, согласно закивал, а доктор Кадаверецци стал мрачнее тучи. На секунду мне даже показалось, что представлению конец, ведь здешним людям не так-то просто угодить, и в этом не раз убеждались на собственном горьком опыте многие бродячие комедианты. Но я не знала доктора Кадаверецци! Лицо его вдруг осветила детски невинная улыбка чистейшей радости. Он прямо-таки лучился от удовольствия.
- Хорошо, - сказал он, - сейчас я покажу вам один фокус, который никогда не мог разгадать ни один из зрителей - от Парижа до Перу. Нет ли у кого-нибудь часов? Я хотел бы попросить их на время.
- Есть! - крикнул граф Карлштайн. - Вот! Возьмите эти!
Доктор Кадаверецци сделал вид, что ему не очень хочется брать у него часы, но, поскольку больше никто не вызвался, пришлось доктору все-таки их взять.
- Вот посмотрите, - веселился граф Карлштайн, - он сделает вид, будто разбил мои часы вдребезги! Я этот фокус уже видел!
Доктор Кадаверецци вышел на середину сцены, показал всем большой носовой платок в красную клетку и завернул в него часы.
- Ваши часы здесь, господин мой? - спросил он.
- Ну естественно! - воскликнул граф.
- Хорошо. Теперь я возьму этот молоток, он очень тяжелый, - и доктор взялся за ручку здоровенного молотка, - и действительно разобью ваши часы вдребезги.
- Давайте, разбивайте! - И граф громко рассмеялся. - Я знаю, как это делается, Снивельвурст! Я видел, как этот фокус показывал Гольдини. Да-да, давайте, разбивайте мои часы!
- В таком случае, с вашего любезного разрешения, - учтиво поклонился ему доктор Кадаверецци, - я сейчас ударю по вашим часам этим молотком.
- Бейте, бейте! - нетерпеливо махнул рукой граф Карлштайн.
Доктор Кадаверецци положил завернутые в платок часы на маленький столик, стоявший рядом с ним, и несколько раз сильно ударил по ним молотком. А граф меж тем громко объяснял зрителям, что никаких часов под платком на самом деле нет и они находятся у Кадаверецци в рукаве, а через несколько минут он их вытащит из чьей-нибудь шляпы на другом конце зала. Снивельвурст угодливо кивал и поддакивал графу, излучая улыбки и потирая руки в предвкушении грядущего позора Кадаверецци, а моя бедная мама просто места себе не находила от огорчения, потому что граф Карлштайн, с ее точки зрения, вел себя крайне невежливо и совершенно неприлично. Наконец носовой платок доктора превратился в измочаленный жалкий лоскут. Кадаверецци взял его со стола и с самым смиренным видом понес показывать графу, который хохотал уже во все горло.
- Вот ваши часы, - сказал доктор.
- Ха-ха-ха! Мои часы! Неужели вы думаете, что я попадусь на эту удочку? - вскричал граф Карлштайн, но платок все же взял. Он высоко поднял его, показывая всем собравшимся, и сказал: - Что ж, давайте посмотрим, что у нас там. - Он развернул платок, и лицо его вытянулось, потому что оттуда посыпались какие-то винтики, пружинки и осколки стекла. Держа в руках сильно погнутый серебряный корпус и длинную цепочку, граф грозно спросил: - Что это такое?
- Это ваши часы, - сказал доктор Кадаверецци. - Я же предупредил вас, что разобью их вдребезги. Эти дамы и господа - свидетели того, как вы сами предлагали мне поскорее это сделать.
По рядам зрителей пронесся шепот одобрения. Многие здесь недолюбливали графа Карлштайна и теперь явно были на стороне доктора.
- Но… но…
- Вот я это и сделал. - Доктор Кадаверецци пожал плечами и в высшей степени учтиво поклонился графу, но в глазах его плясали веселые искорки, так что и мне, и всем остальным было ясно, кто победил в этом маленьком поединке.
Однако самое интересное было еще впереди. Когда разгневанный граф Карлштайн сел, что-то сердито выговаривая Снивельвурсту на ухо, доктор вынул из кармана еще один точно такой же носовой платок в красную клетку, развернул его и вынул оттуда… часы графа Карлштайна! Он посмотрел на них с забавным удивлением и, неторопливо опустив их в нагрудный карман, с гордостью погладил себя по груди. Эта крошечная сценка длилась не больше минуты, но зрители все успели разглядеть и разразились одобрительным хохотом, отчего граф еще больше разозлился, не сумев понять, над чем они так весело смеются. Итак, доктор Кадаверецци продолжил представление, полностью покорив зрителей. Теперь все поняли, что это настоящий трюкач. Такой, если к нему повернуться спиной, запросто может обчистить тебе карманы, но это, похоже, никого не тревожило. Все пребывали в самом наилучшем расположении духа. А доктор так хорошо и с таким удовольствием показывал свои фокусы, что просто невозможно было не радоваться с ним вместе. Теперь все разглядели, сколько в его волшебном шкафу всяких ручек и рычагов. Одна, например, приводила в действие механизм, который доктор назвал "хромоайдофузиконом". Гансу Пфафферлю, сидевшему в первом ряду, выпала честь опробовать этот механизм. Он встал, и доктор Кадаверецци велел ему плотно прижаться лицом к окошечку, а сам повернул какую-то ручку, и на шкафу вдруг появилась и стала крутиться маленькая ветряная мельница, а изнутри послышались громкие удары, свист и жужжание. Доктор сказал, что Ганс видит сейчас совершенно точно воспроизведенную механизмом битву при Бодельхайме, и изображение сопровождается музыкальными, оптическими и баллистическими эффектами. Когда Ганс, шатаясь, отошел от шкафа, лицо его было покрыто разноцветными пятнами, точно у дикаря из какой-то языческой страны, в которых доктор Кадаверецци, по его словам, не раз бывал. Ганс настолько ошалел, что никак не мог понять, чего это мы смеемся. И наконец представление достигло кульминации. Китайский гонг прозвучал три раза, и доктор Кадаверецци изобразил на лице такой священный ужас, словно вот-вот произойдет нечто уж совершенно невероятное. И похоже, это было действительно так, потому что он торжественно провозгласил:
- Близится Час Ибиса! Согласно предсказаниям древних манускриптов, мы с вами вскоре станем свидетелями воскрешения из мертвых священной принцессы Египта, известной жрецам под именем Нефтис! Она пролежала под развалинами пирамиды десять тысяч лет, но сегодня восстанет из гроба и заговорит с нами на своем родном языке с помощью иероглифов. Дамы и господа, перед вами принцесса Нефтис!
Заиграла какая-то странная музыка, похожая на приглушенные звуки арфы, из шкафа вылетело облако дыма, и в этом дыму, одетая в белое, с золотой диадемой на лбу, со скрещенными на груди руками и загадочно устремленным перед собой взглядом появилась… Да, это был второй сюрприз за сегодняшний вечер! Передо мной стояла… Люси! Значит, она все-таки добралась до деревни! И тут… "Еще секунда, и граф Карлштайн - а он уже поднялся со своего стула - схватит ее!" - мелькнуло у меня в голове. Оставалось одно…
- Пожар! Пожар! - во весь голос закричала я и, бросившись к дверям, распахнула их настежь. - Помогите! Пожар! Пожар!
Это сработало! Мгновенно зал превратился в гудящий улей. Сидевшие в задних рядах в испуге вскочили, но сидевшие в первых рядах уже ринулись назад, так что сидевшие в середине оказались зажаты между первыми и вторыми. А я, отойдя в сторонку, подливала масла в огонь: время от времени с силой ударяла друг о друга двумя металлическими подносами и вопила во все горло. Захлопали двери, и огромный живой комок, состоявший, казалось, из одних только рук, ног и разинутых в крике ртов, устремился к выходу. Каждый надеялся первым выскочить наружу. Впрочем, уже через несколько секунд после того, как я крикнула: "Пожар!" - я заметила, что Люси открыла глаза и сперва изумленно уставилась на меня, а потом - в ужасе - на графа Карлштайна. Что делал в этот момент доктор Кадаверецци, я понятия не имею, а вот граф Карлштайн и его секретарь Снивельвурст, пытаясь преодолеть сопротивление рвущейся к выходу толпы, стремились пробраться на сцену. Я надеялась лишь - ибо видно мне было плохо, - что у Люси хватит времени и здравого смысла убежать и спрятаться. А между тем бывшие зрители носились вокруг таверны, кричали, требовали ведра с водой, одеяла, чтобы притушить огонь, топоры, чтобы срубить двери и выпустить тех, кто еще оставался внутри. Некоторые предлагали открыть окна пошире, чтобы вышел дым, другие орали, что этого ни в коем случае делать нельзя, потому что сквозняк только сильнее раздует пламя… И никто так и не понял, что никакого пожара на самом деле нет! Мне это уже совсем перестало нравиться. Было что-то пугающее в том, как веселые и живые зрители прямо на глазах превратились в ошалевшую от страха толпу. Я выскользнула на кухню - там у нас был черный ход, который вел через кладовую во двор, - и бросилась наружу, спотыкаясь о какие-то ведра и корзины и производя, должно быть, ужасно много шума. Я надеялась, правда, что Петер в подвале ничего не услышит и не вздумает высунуть оттуда свою глупую башку, желая посмотреть, что тут творится. За таверной "Веселый охотник" есть узкий проулочек, и я, выбравшись туда, успела как раз вовремя, чтобы увидеть исчезавшую в том конце проулка фигуру высокого человека в плаще и широкополой шляпе. Доктор Кадаверецци! Я со всех ног помчалась за ним вдогонку, не осмеливаясь окликнуть его по имени, потому что граф Карлштайн мог каким-то образом выбраться наружу и оказаться поблизости. Теперь-то он, конечно, просто мечтает поймать Кадаверецци! Добежав до конца проулка, выходившего на дорогу, ведущую к мосту, я осмотрелась, пытаясь перевести дыхание. Доктора нигде не было видно. Позади из таверны доносились крики и шум, причем кричали так сердито, что мне стало не по себе. Пустынные дорога и мост, засыпанные снегом, сверкали в лунном свете; внизу бежала река, поблескивая серебристыми искрами, но она явно не собиралась помогать мне. Я тщетно вглядывалась во тьму за рекой, где начинался лес и дорога, изгибаясь, шла в гору. Не движется ли там кто среди деревьев? Нет, было слишком темно, что-бы что-то разглядеть, а в лесу всегда полно темных теней… На этом берегу были видны лишь крыши деревенских домов, покрытые снегом, грязноватая дорога, желтые огни в окнах да густой белый дым от каминов, столбом уходящий в морозное небо. Все, я их потеряла!