Гассан поутру это исполнил, и пригласил Падманаба к своему отцу. Тот принял его со всевозможной вежливостью, и для него был приготовлен изрядный обед. За столом разговаривая, усмотрел купец в нем великий разум и постоянство. После чего осведомился он, из какой он земли, и где живет. Узнав же, что он чужестранец, пригласил его жить в дом свой. Падманаб принял предложение его с благодарностью, и переехал жить в дом его. Он одарил отца многими подарками, а сына начал любить более прежнего, так что в одно время сказал ему:
– Любезный Гассан! я хочу тебе открыть тайну моего сердца. Я нахожу в тебе дух, пригодный к познанию таинственных знаний. Хотя по летам твоим ты пока склонен больше к забавам; но надеюсь, что ты переменишься, и будешь думать о тех премудрых таинствах, коим я тебя хочу научить. Намерение мое учинить тебя счастливым. Пойдем со мною за город; я покажу тебе несчетные сокровища, и отдам тебе их во власть.
– Вы ведаете, – отвечал Гассан, – что я завишу от родителя, и без позволения его идти с вами не могу.
Каббалист был ответом его доволен, поговорил о том с отцом его, который поверив во всем этому разумному мужу, позволил сыну отправиться с ним.
Падманаб и Гассан вышли за город и направили путь к одному лежащему вдали, полуразвалившемуся каменному зданию. По прибытии туда нашли они колодец, наполненный водою по самые края.
– Заметьте хорошенько этот колодец, – сказал каббалист. – В нем лежит обещанное вам мною сокровище.
– Тем только худо, – отвечал Гассан, – что в нем вода. Как я смогу достать его с такой глубины?
– Я не удивляюсь, сын мой, – продолжал Падманаб, – что тебе это кажется чудным. Не всем людям дана мудрость, каковой владею я. А если б ты узнал всё, что я могу делать; то удивление твое было бы бесконечно.
Между тем он, вынув из кармана бумагу и карандаш, написал несколько странных и незнакомых слов, и бросил написанное в колодец. После чего вода из него пропала, так что и капли от нее не осталось.
Они спустились в колодец, где нашли лестницу и пошли под землю. Продолжая путь в течение некоторого времени, нашли они дверь, сделанную из красной меди, и запертую огромным стальным замком. Каббалист написал некое заклятие, и коснулся им замка; отчего тот тотчас же соскочил. Отворив дверь, вошли они в погреб; где с помощью зажженного факела увидели они стоящего и ужасного видом Арапа, опирающегося на великий белый мраморный камень, Арап увидев их, поднял камень, и хотел было в них бросить; но Падманаб, проговорив некоторые слова, дунул на него; от чего тот упал навзничь на пол. И так прошли они сквозь погреб без всякого препятствия и вышли на обширный двор, посреди которого находился некоторый род здания, построенного из самого чистого хрусталя. Вход в него охранялся двумя ужасными, по обе стороны дверей стоящими змеями, которые из страшных своих челюстей выбрасывали пламя и смертоносный дым. Гассан затрепетал, увидев этих чудовищ.
– Ах! возвратимся назад, – вскричал он. – Эти ужасные змеи сожгут нас своим сиянием.
– Будь смел, – сказал ему каббалист. – Наука, которую я тебе хочу открыть, требует неустрашимого духа. Чудовища эти, услышав голос мой, немедленно исчезнут. Я имею власть повелевать духами, и в силах уничтожить все их чары.
Сказав это, проговорил он некоторые слова; от чего змеи скрылись, и двери того здания сами собою растворились. Падманаб и Гассан вошли внутрь, и последний восхитился, увидев там другой двор, посреди коего стоял блистающий храм, высеченный на целого алого яхонта. На верху его поставлен был карбункул шести степеней в поперечнике, от которого в том подземелье распространялся такой был свет, как если бы там светили два солнца сразу.
Само это здание не охранялось никакими чудовищами; но при входе в него стояли шесть идолов, вырезанных с несравненным мастерством из целых алмазов, и представляющих прекрасных девиц, бьющих в маленькие барабаны. Дверь во святилище, сделанная из самого чистого изумруда, была отворена. Сквозь нее был виден огромный зал. Гассан не мог насытить глаз своих, взирая на столь чудесные вещи. Наконец, осмотрев зал снаружи, Падманаб ввел его во внутрь. Свод зала был сделан из самого чистого золота, а пол из некоторого рода прозрачного порфира, всюду украшенный жемчугом. Тысячи разных удивительных вещей ослепляли там взгляды Гассана. Падманаб провел его в четырехугольную комнату, в которой лежали в одном углу великая куча золота, во втором – гора самых лучших самоцветных камней, в третьем – серебряный сосуд, а в четвертом – кучка земли.
Посредине этого покоя стоял великолепный престол, на котором виден был серебряный гроб, содержащий в себе тело некоего государя. Глава его была увенчана золотой короной, осыпанной крупнейшим жемчугом; а перед престолом стояла золотая таблица, содержащая следующую надпись: "Люди спят, покуда они живы, и пробуждаются не прежде часа смерти своей. Какая мне ныне польза, что я владел таким богатством? Уже я не ощущаю окружающих меня сокровищ. Нет ничего кратковременнее и скорее преходящего, чем счастье. Вся человеческая власть – есть мечта. О безумный смертный! До тех пор, как ты стоишь на весах, и жизнь твоя на обе стороны колеблется, не хвались своим благополучием. Вспомни время, в кое цвели фараоны. Они теперь ничто; а вскоре и о тебе память также исчезнет".
– Кто этот царь, лежащий в гробу? – спросил Гассан.
– Один из древних египетских монархов, – отвечал Падманаб. – Он был строителем этих подземных полостей, и собиратель всех видимых здесь сокровищ.
– Вы удивляете меня, – сказал Гассан. – Для чего этот царь построил под землею такое чудо? И зачем он в недрах земли спрятал столь великое сокровище, какого, кажется, во всем свете нет? Все прочие государи прославляют память свою, оставляя отечеству бывшие в их власти сокровища; а не зарывают их от глаз человеческих.
– Твоя правда, – отвечал Падманаб. – Но этот царь был великим каббалистом, и часто удалялся от двора своего в это уединение, для исследования таинств естества. Повелевая духами, ему не трудно было в несколько часов, перелетать пространство между реками Волгой и Нилом. Он знал многие сложнейшие таинства, а между прочими Философский камень, как видно из сокровищ, лежащих по углам этой залы. Все они сделаны из этой черной земли, в углу лежащей.
– Возможно ли быть такому! – вскричал Гассан; – чтобы обычная земля всё это произвела?!
– Не сомневайтесь, – сказал Падманаб. – Я растолкую вам все таинство Философскаго камня, заключающееся в двух этих Сирских стихах:
Вирехил ароус харби шахсаде хитага,
вир тифтола булардан султан хобруга.
То есть:
Дайте невесту от пастуха сыну Царя Запада;
и от них народится сын прекрасного вида.
Это значит:
"Омочите сухость Адамской земли, приходящей с востока, и из того родится Философический состав, которого – сила – Обращает все металлы в золото и серебро, а кремни – в драгоценные камни. В серебряном горшке этом находится та самая вода, которою должно смочить сию черную землю; и так произведет она всё здесь видимое. Если вы будете иметь одну горсть сей земли; то можете все простые металлы во всем вашем царстве, обратить в серебро и золото, а кремни в дорогие камни, какого б рода вы ни захотели".
– Надо признаться, – сказал Гассан, – что земля эта чудная. Теперь я не удивляюсь больше чрезвычайным видимым здесь сокровищам.
– Ты еще не все знаешь о ней, – прибавил Падманаб. – Земля эта имеет силу исцелять всякие, какие бы то ни были, болезни; хотя бы больной испускал уже последнее дыхание, но по принятии лишь зерна этой земли, болезнь в мгновение ока его оставит. Он получит новые силы, и встанет с постели. Можно сказать и то, что это земля так продолжает жизнь человека, что делает его почти бессмертным. Сверх того каждый, кто соком земли этой помажет себе глаза, тот увидит духов, и будет иметь власть ими повелевать. Все это вообразив, подумай, любезной сын мой, каким награждаю я тебя сокровищем!
Гассан упал к ногам каббалиста и принес ему в чувствительных выражениях свою благодарность.
– Но в ожидании получения власти, вами мне обещанной, – добавил он, – , позвольте мне взять отсюда несколько вещиц, чтобы показать отцу моему, насколько мы счастливы.
– Я не воспрещаю вам этого, – сказал Падманаб; – берите себе всё, что вам заблагорассудится.
Пользуясь дозволением, Гассан обременил себя золотом и дорогими камнями, и последовал за каббалистом, который уже шел обратно.
По выходе оттуда прошли они через другой зал, не уступающий богатством первому; а потом прежним путем возвратились к погребу, где некогда их встречал Арап, который до сих пор всё ещё лежал бесчувственный. Они вышли в медные двери, которые в ту же минуту сами собою затворились, и стальной замок за ними замкнулся. Потом они вылезли из колодца; и Гассан не успел оглянутся, как тот вновь наполнился водой.
Падманаб, заметив, что Гассан удивляется, каким образом колодезь опять стал полон, сказал ему:
– Чему ты удивляешься? разве ты не слыхивал о талисманах?
– Нет, – ответствовал он; – и вы окажете мне великую милость, если объясните, что они значат.
– Я не только не скрою от тебя ничего, – говорил ему Падманаб; – но и научу их делать. Между прочим расскажу я тебе следующее: талисманы бывают двух родов, каббалистические и астрологические. Первые состоят из силы молитв к богам и делаются из разных букв. Вторые зависят от Симпатии, пользуясь сообщением небесных планет с металлами. И талисманы первого рода употребляю я. Они открыты мне великим Вирстоном. Ведай же, сын мой, что каждая буква этого талисмана состоит под охраной особенного духа. Эти духи суть существа чистые, служащие в небесном жилище богов, и они превыше духов, живущих посреди воздуха. А духи, обитающие на земле, – самые последние, и они зависят от повеления вышних духов, а иногда и волшебников. Буквы в талисманах составляют слова, а слова производят молитвы; а ими через чтение призываются духи-хранители этих букв, и они благодаря этому творят те чудеса, которые так удивляют смертных.
Падманаб рассказывал юноше еще многие из таинств талисманов, и в таких разговорах, прошли они всю дорогу. Они окончили свою беседу, приближаясь к дому Абдармона, в который вскоре и вошли. Радость отца Гассана была неописуема при взоре на принесенные его сыном его богатства. Он осыпал неисчислимыми благодарностями Падманаба, и с того времени перестал торговать, и зажил весьма роскошно.
Между тем надо вам знать, что Гассан имел у себя весьма гордую и скупую мачеху. Хотя он и принес с собою чрезвычайное богатство в золоте и дорогих камнях; но всего этого ей казалось мало; ибо она ничем довольна быть не могла. Для чего и сказала она однажды наедине своему пасынку:
– Любезный сын мой! Если мы продолжим жить в таковой роскоши: то вскоре принуждены будем просить милостыни.
– Не беспокойтесь о том, дражайшая матушка, – отвечал ей Гассан. – Ключ богатства нашего неисчерпаем. Если бы вы видели все эти невообразимые сокровища, показанные мне великодушным Падманабом: вы бы не имели такого суетного страха. Он обещал мне отдать их в полную власть, и я не сомневаюсь в твердости слова этого добродетельного мужа. При первом случае, когда он опять поведет меня туда, возьму я щепоти две черной земли, которая на долго приведет мысли ваши в спокойствие.
– Возьми-ка лучше золота и яхонтов, – сказала ему мачеха; – мне они милее земли всего света. Однако послушай, Гассан, – примолвила она, – мне всегда приходит на ум вот какая мысль: Когда Падманаб всё равно собирается отдать тебе все эти сокровища: то почему он не научит он тебя всем этим молитвам, о коих ты мне сказывал, что они настолько уж необходимы для ходьбы в подземное жилище? Если каббалист этот нечаянно умрет (а он вестимо, уже не молод): вся надежда наша погибла. Сверх того может быть, и мы нечаянно досадим ему чем-нибудь, и тогда он отвергнет нас и отдаст свои сокровища другим. Я советую тебе, любезный Гассан, упросить Падманаба, чтоб он научил тебя всему, о чем я тебе сказывала. Когда же ты будешь все его премудрости знать, мы умертвим его, чтоб никто кроме нас не ведал хранимого на дне колодца.
Слова эти повергли Гассана в великой ужас.
– Ах! матушка, – вскричал он, – что вы мне предлагаете! Можете ли вы дозволять себе такие помышления? Падманаб нас очень любит. Он осыпает нас благодеяниями, обещает такие богатства, которые достаточны, чтобы наполнить сокровищницы величайших монархов; но в награду за милость его, хотите вы у него жизнь отнять. Нет, я страшусь и подумать… Хотя бы я дошел до крайней нищеты: я лучше соглашусь таскаться с сумой по миру, нежели быть злодеем.
– Сын мой, – подхватила она, – я радуюсь, что ты имеешь доброе сердце; но в подобных обстоятельствах следует взирать на собственную пользу. Счастье представляет нам случай вдруг обогатиться: зачем же его упускать? Отец твой имеет разум гораздо более зрелый, чем твой, однако со мною он уже согласился, и тебе противиться ему в том невозможно.
Гассан всеми силами отговаривал отца от согласия на беззаконное это предприятие, но молодость лет его, и пронырливость злой мачехи, подвергли его искушению. Отыскав Падманаба, он стал просить его неотступно научить себя всему тому, что нужно ведать для ходьбы в подземное здание, до тех пор, пока тот, весьма любя его, на то склонился, и написав ему все надлежащие талисманы, и рассказав обстоятельно все подробности, как притом обходиться, отдал всё это Гассану.
Получив всё это во власть, уведомил о том Гассан отца своего и мачеху, которые назначили день к осмотру сокровищ. "При возвращении нашем мы умертвим твоего Падманаба", – заявила эта гордая и злая женщина.
В назначенный день все трое на верблюде выехали они, тайно от Падманаба, и отправились к колодцу. По прибытии к нему, вынул Гассан из кармана первую бумагу, и бросил в колодец; вода в нем исчезла. Они опустились по лестнице и прошли к медным дверям. Гассан коснулся другим талисманом к замку, который отперся, и открыл им путь в погреб, где стоял пресловутый Арап. Как только тот начал поднимать камень, отец и мачеха Гаасана весьма было испугались; но Гассан сокрушил Арапа. Так мало-помалу, они достигли яхонтового капища и покоев, где лежало тело царя Египетского, и все его сокровища. Мачеха Гассана не обратила внимания ни на гроб, не прочла и премудрой надписи; хвалёную же землю не удостоила и взгляда – она с великой жадностью набросилась на дорогие камни, и обременилась ими так, что едва могла идти. Муж же её нагрузил себя золотом; а Гассан довольствовался только двумя горстями черной земли, которую положил в карман, имея намерение по возвращении своем, учинить над ней опыт.
И так они все трое вышли из той комнаты, неся с собою сокровища. Но во втором дворе увидели они идущих прямо на них трех чудовищ. Ужасный вид этих монстров повергнул в трепет отца и мачеху Гассана, которые бросились к нему; но юноша, и сам не ведая чем от них защититься, был не в меньшем ужасе.
– Ах! злая и безбожная мачеха! – вскричал он, – ты одна стала причиной того, что все мы сейчас лишимся жизни. Падманаб без сомнения узнал, что мы сюда поехали; а что и еще хуже, он конечно через искусство свое проведал про покушение наше на жизнь его, и посылает этих чудовищ отмстить смертью за нашу неблагодарность.
И именно в это время услышан был ими в воздухе голос Падманаба, произнесший следующее:
– Вы все трое – неблагодарные люди и недостойны дружбы моей. За многие оказанные вам мною благодеяния отняли бы вы у меня жизнь; если бы не уведомил меня о том охраняющий меня Вирстон. Почувствуйте ж справедливость моего гнева. Ты – женщина и Абдармон, – за то что изобрели злой на меня умысел, а ты – юнец – за то, что на него был согласен!"
После этих слов чудовища, бросившись на них, растерзали отца и мачеху Гассана, и уже растворили было страшные свои челюсти и на юношу; но Падманаб представ между ними, дунул на монстров, и тем самым принудил их исчезнуть. Потом обратясь к Гассану, он сказал:
– Хотя ты и никакого помилования не достоин; но не знаю, какая сверхъестественная власть вливает в сердце мое сожаление к тебе. Итак, хотя я не могу отвратить всего посланного тебе от богов наказания; но я по крайней мере дарую тебе жизнь.
Произнеся это, стал он невидим; а несчастный Гассан увидел себя превращенным в мерзкое чудовище. Волосы на голове его сделались ядовитыми змеями, руки и ноги его обратились в львиные лапы, тело же его покрылось такой крепкой кожей, какова бывает лишь на звере-носороге. Свист покрывающих голову его змей был достаточен, чтобы привести в ужас самого неустрашимого человека. Столь ужасное превращение привело Гассана в неописуемую печаль и отчаяние. Он хотел было просить Падманаба о милосердии, и изъявить пред ним всю величину мук, которыми его терзала его совесть; но в дополнение бедствия своего узнал он и то, что и язык его не мог произносить ничего, кроме страшного рева. Горе отягчило его, и бесчувственным повергло на землю.