Прибежала вся в слезах Маруся домой и рассказала о случившемся на Москве-реке. Схватились за головы две стрелецкие семьи и айда на берег, да поиски ничего не принесли. Тогда с печальным известием послали отрока к Фролке – поведать, что стряслось.
Только на следующий день в военный стан подле Высоцкого монастыря принесли весть стрельцу о пропаже первенца. Побелел как полотно Фролка, всё сразу припомнил – и последние слова водяного, и царское веление, вздохнул – и бегом к стрелецкому голове:
– Боярин, дозвольте мне отлучку из полка, надобно сыскать моего пропавшего сына!
– Слыхал, слыхал, Фролка, о твоём горе… Ступай, с кем не случается! Нужна будет подмога, то дай мне только знать.
Прибёг Фролка к Высоцкому монастырю. Постучал в ворота. Отвели его послушники в тёмную келью к настоятелю. Во всём покаялся стрелец. Однако долго хранил молчание старец, перебирая чётки и молясь на тусклые образа. Наконец игумен поднял голову и начал своё повествование:
– Давным-давно, ещё отроком, до поступления в монастырь, я был простым рыбаком на Оке, пока не оказался в нашей обители. Оттого ведаю об ужасных проделках водяных. Не стану смущать тебя разными историями, слаб ты ещё в вере, но видится мне, предстоит тебе пройти суровое испытание, и если ты его с честью выдержишь, то спасёшь своего сына, если нет, то он навсегда останется в подводье у водяного. Я со всей нашей братией и прихожанами помолюсь за тебя и за Ваню, но времени у тебя осталось только четыре дня, поспешай. Инок Афанасий выведет тебя на дорогу, ведущую в сельцо Зиброво, поторапливайся, да поможет тебе Бог!
Старец умолк, перекрестился на образа и глянул прямо в глаза Фролке:
– Самое важное: ты должен уяснить, что ты сам навлёк на сына смертельную опасность, заигрывая с подводным обитателем! Непросто избавиться от искушения, вот ты и не сумел…
– Понимаю и раскаиваюсь в тяжких грехах моих.
– К этому разговору мы ещё вернёмся после твоего возврата. Важно, дабы ты цел остался. Ну а если сложишь буйную голову, то на том свете сполна расплатишься за свои прегрешения.
Огонь свечи затрепетал, и даже еле-еле заметная красная точка в лампадке у образов померкла на минуту. Игумен смахнул нагар с фитиля, и яркий свет озарил келью. Всего-навсего в углах, под низкими сводами, ещё осталась тьма, но на душе у стрельца стало спокойнее.
– Отец-настоятель, благословите, – попросил Фролка.
– Благословляю.
Как ошпаренный Фролка вылетел за монастырские ворота. Молодой инок повёл стрельца огородами за село и указал на дорогу, ведущую в глухой сосновый бор:
– Иди прямо на восход, в сторону не сворачивай. Но учти, дорога опасная, да ты и сам знаешь про лихих людей…
– А далеко до Сенькиного брода? – спросил стрелец.
– Да почитай вёрст под тридцать, не меньше. Да кто считал версты на наших дорогах? Может, за день с божьей-то помощью и доберёшься.
– Думаю, сумею. Я с малолетства на ногу лёгкий, не зря меня везде посылали с царскими указами.
– С таким оружием не пропадёшь, но не забудь главное – молитву.
– Как без неё, ведь иду сына вызволять из беды!
– Молитвой дух укрепляй!
– Спаси Бог, отец Афанасий, за помощь! – простился стрелец.
– Прощай, Фролка!
Отправился Фролка по указанной дороге. Вскоре сосны сомкнули над ним зелёный полог. Шагает, песок под ногами скрипит. Тихо, деревья не шумят, словно не хотят мешать горю человечьему, только птицы песни щебечут печальные. Дорога легка, коль под ногами трава-мурава. Да одна напасть – вскоре стемнело, а впереди ни одного огонька. Но разве ночёвка в лесу устрашит удалого стрельца?
Шагал-ступал Фролка и, когда звезды густо рассыпались по небосклону, приметил место для ночлега, поблизости от дороги на полянке среди можжевельника. Под развесистой ёлкой на мягкие иголки расстелил стрелец кафтан. В руки взял бердыш, ведь с большим топором и спится слаще, ещё сбоку положил верную подругу – саблю, а на приклад пищали голову приклонил. Не разжигая костра, всухомятку, отведал сухарей и вскорости уснул.
Проснулся Фролка посреди ночи – продрог от сильного ветра, ровно зуб на зуб не попадает. Натянул он шапку до бровей, накрылся кафтаном и опять задремал. Но, видать, не судьба стрельцу в ту ночь выспаться.
Грянул далёкий гром, и тяжёлые капли дождя ударили по земле. Над головой заскрипела старая ель, следом ходуном заходила земля. Вскорости дерево стало заваливаться набок. Как щупальца диковинного зверя, из почвы полезли корни…
Спросонья Фролка откатился в сторону, оторопев от грохота и тряски. Придя в себя, он заглянул в образовавшуюся яму: в том месте, где только что росла ель, в кромешной тьме мерцал малиновый свет. Стрелец оцепенел с перепугу, и тут ещё донёсся непонятный стук из-под земли. Фролка зажмурился и подумал: "Будь что будет, небось, новая напасть от водяного".
Буря тем временем не прекращалась, лес шумел на все голоса – скрипел и ухал, ветер выл в кронах деревьев, ломая ветки. Сквозь шум из ямы послышался скрип, а после громкий треск. Фролка открыл глаза и присмотрелся – песок осыпался куда-то в глубь земли, затягиваясь в воронку…
Вскоре в земле образовалась немалая прореха, оттуда пахнуло сыростью и затхлостью. Неожиданно малиновое свечение исчезло. Но в свете звёзд стрелец рассмотрел торчащий из земли диковинный рог… Фролка в отчаянии ухватил его как саблю и со всей силы потянул на себя… Следом из земли показалась голова то ли коня, то ли быка. У Фролки перехватило дух, и думать об отступлении стало поздно. Из ноздрей неведомого чудища во все стороны посыпались искры! Посветлело, как днём, но от того стало ещё ужаснее…
Отпустив рог и чуть-чуть придя в себя от увиденного, Фролка вытащил саблю и бердыш, прижал к себе… Так, на всякий случай. Но диво дивное наконец-то вышло полностью из земли. Присмотрелся стрелец, да это ж Индрик-зверь, то бишь единорог. У царя-батюшки так самая большая пушка называлась, а на ней искусно отлито подобное чудище, с рогом на лбу. И вот теперь оно стоит перед стрельцом – чёрное как ночь, бьёт копытом – аж искры летят в разные стороны, густая грива опустилась до самой земли. Вот чудо так чудо!
– Вот кого узреть пришлось, – молвит Фролка. – Сам Индрик-зверь!
– Не понапрасну я здесь очутился, – человеческим голосом откликается единорог. – Пойдём со мной, ратник!
– Не могу я свернуть избранной дороги, сына мне надо спасти: отбить у Зибровского водяного.
– Ведаю я про твою напасть, потому и стою на этом месте. Нам пора, собирайся, поскачем к водянику.
Единорог опустился на колени и рогом указал на свою спину.
– Стало быть, ты со мной, – звонко крикнул стрелец и ловко оказался на холке Индрика. – Теперь точно не пропадём! Ну, водяной, подожди!
– Держись покрепче и под ноги лучше не глазей!
Единорог прямо с места пустился в галоп, да как! В два скачка он очутился выше сосен. Копыта диковинного создания не касались верхушек деревьев, а отталкивались прямо от воздуха. На высоте ветер хлестал в лицо, по щекам стрельца лились то ли капли дождя, то ли слезы. Горизонт ровно чернел перед путниками, лишь изредка вспыхивая зарницами. Справа от них блестела Ока, а слева – вековой лес с редкими пустошами и полянами. Времени до рассвета, казалось, была целая жизнь.
В небе Фролка думал только об одном – о маленьком и беззащитном создании – сыне Ваньке. Как ему плохо где-то там, в мерзком подводье, и что он – отец маленького ребёнка – сам повинен в выпавших на долю младенца мучениях. Фролка поднял голову под купол неба, над ним изливался Млечный Путь, слезы высохли на ветру, и сердце молодца вздрогнуло от явленного благолепия…
Всего-то за несколько шальных минут очутился Фролка у знакомой переправы, вот так летел единорог! В два скока он спустился с небес, и стрелец расслышал, как под копытами заскрипел прибрежный песок.
Они огляделись. Лес освещался бледным светом всходившей луны. В темноте жутковато журчала река. Дождь и ветер стихли.
– Дедушка водяной, выходи, разговор есть! – резко, со всей мочи крикнул Фролка.
Но тихо на реке. Глядят по сторонам, но не видно водяного.
– Повремени, стрелец, придёт пора, он покажется! Держись лучше, а то шею сломаешь!
Фролка до боли в пальцах вцепился в гриву. Индрик на сей раз не стал подниматься в небо, а молнией метнулся прямо к реке. Копытами он ударил по воде, брызгая во все стороны. Но это было всего-навсего начало: вскоре от подобной скачки на реке разыгралась грозная буря – поднялись и во все стороны побежали волны, множество водоворотов оставалось после них, а капли веером летели до облаков. Там, где проскакал единорог, появлись острова иль мели, где прыгал – омут или перекат.
Узрели стрелец и единорог, как по лунной дорожке наперерез волнам плывёт сучковатый ствол. Молвит тогда Индрик:
– Теперь, Фролка, твоё время пришло: рази огнём бревно!
Засмеялся молодец, снял пищаль с плеча, пороху на полку насыпал, взвёл курок – ба-аа-баах! Пуля угодила куда надо, закрутилось бревно, как живое, завизжало и тотчас исчезло, будто и вовсе не было!
Дальше глядят – мечется по отмели огромный сом, ищет выход на большую воду. Вновь молвит единорог:
– Фролка, опять твоё время пришло: режь-коли ту рыбину!
Послушался молодец, выхватил из-за спины бердыш и давай колоть: раз-два, раз-два, раз-два. Закрутился в воде, завизжал сом и вдруг разом пропал, как будто и не было!
После послышался топот копыт. И вот на берегу явилась взору кобыла. Опять молвит единорог:
– Вновь, Фролка, твоё время наступило, доставай саблю: бей, не жалей лошадь!
– Запорю! – громко вскрикнул наездник и поднялся во весь рост.
Дальше, кусая губы, молодец-стрелец вырвал из ножен остру сабельку… Индрик скакнул и настиг брыкающуюся кобылу. Фролка, отплёвываясь солёной кровью из прокусанной губы, принялся плашмя нахлёстывать врага. Закрутилась, завизжала лощадь и сгинула среди пучков прошлогоднего конского щавеля!
– Молодец, Фролка! То было не бревно, не сом и не лошадь, то были личины хитрого водяного! Думаю, досталось ему на орехи.
Единорог вновь метнулся к реке. Его копыта снова подняли до небес столбы брызг. Фролке даже почудилось, что капли воды улетают на небо и не возвращаются, а там оседают среди звезд. Безудержные прыжки Индрика дали о себе знать: то тут, то там стали всплывать стаи лещей, судаков и плотвы, среди грязной пены они беспомощно раскрывали рты, ловя воздух. Усатые морды сомов и налимов тысячами тыкались в чёрные берега, словно слепые котята в кошку. Стрелец догадался – речная живность гибнет под ударами единорога…
Вскоре детский крик с московского берега прорвал ночную пелену. Единорог одним прыжком с тульского брега оказался возле младенца. Замерев, Фролка рухнул наземь около неясного белого пятна! Словно деревянными руками схватил малютку и давай целовать и ласкать, а единорог неожиданно приказывает:
– Разжигай, Фролка, огонь!
– Ты что задумал, окаянный? – переспросил счастливый отец.
– Ослушаешься – убью тебя и его! – грозно ответил Индрик-зверь.
– Погоди, я всё исполню.
Стрелец достал огниво, подпалил фитиль. А единорог дальше повелевает:
– Давай, прижигай младенца!
– Ты сдурел, Индрик, как я могу жечь родную кровиночку?
– То не твой сын, то сам сын поганого водяного!
Закрыл глаза Фролка и ярким угольком по ручке вскользь ведёт… Завертелся, завизжал у него на коленках младенец и сгинул, будто и не существовал, а пьяному сон пригрезился!
Стрелец от горя повалился в камни. В нос ударил резкий запах ряски и болота.
– Ваня… Ванечка, где же ты… сынок, – запричитал Фролка.
– Дожидайся меня здесь! – гаркнул Индрик и вновь обрушился на реку, поднимая волну и завесу из брызг.
И тут на северо-востоке вспыхнули зарницы, а вскоре над лесом бабахнул гром. От неожиданности Фролка пригнул голову и перекрестился. Пошёл проливной дождь, и крупные капли побежали по лицу и за пазуху. Стрелец стал приходить в себя. Вдруг кто-то рядом заговорил:
– Прошу, не губите!
Фролка поднял голову, он признал голос водяного. Вскоре перед глазами замаячил сам Зибровский водяной. Он еле-еле держался на ногах, хромал, а на руках, среди запутанных волос водяника покоился Ванечка. Ночные мотыльки трепетно кружили вокруг лохматой головы водяника. Стрелец подбежал и выхватил посапывавшего сына из склизких рук, прижал к себе и рухнул на колени. Приложив ухо к груди малыша, отец услышал, как бьётся маленькое сердечко.
– Вроде жив, – отрешённо сказал Фролка, повернувшись к единорогу, чья голова оказалась совсем рядом, и почувствовал тёплое дыхание. – И спит.
– Утро вечера мудренее, проспит до обеда, – пообещал сказочный зверь.
Рядом водяной застыл с поникшей головой, как прошлогодний сноп сена. Рог Индрика смотрел в сторону бледнеющей луны, а спокойные глаза мерцали красным светом.
– К людям бы отвезти малютку, – сказал Фролка.
– Поспеем.
Светало. Одеяло из плотных облаков заволокло всё небо, оставив свободным только краешек на самом горизонте. На востоке робко проклюнулись первые солнечные лучи. Порубежные облака испачкались в бледно-розовый цвет, и на земле с каждым мгновением света и радости становилось всё более и более.
Индрик ударил копытом по земле – рассыпался сноп красно-жёлтых искр, водяной встал на колени, а после ничком бухнулся в песок, прикрывая перепончатыми пальцами лохматую голову – Поднимайся и слушай: никто не властен нарушать установленный рубеж между нашим миром и миром людей без боли и мучений. Ты первым сделал шаг из своего предела и в отместку за это наказан. Но это далеко не всё. Придёт время, и ты ещё послужишь человеку, – приговорил Зибровского водяного единорог.
– Ох-хо-хо, – печально простонал водяной и в ту же секунду десятки дрожащих голосов русалок, водяных девок и болотников эхом застонали в реке, в ближних старицах и прудах.
– Убирайся, водяник, и не забывай – это мой край!
Водяной обмяк, плечи совсем опустились, и вскоре он словно растворился в молочном тумане. Река стихла и безмолвно несла свои воды в неведомые и далёкие края. Тут в деревне запели петухи, и Фролка обрадовался – наконец-то подоспело утро.
Единорог принял счастливого отца и поскакал прямо над рекой в сторону Серпухова. Перед глазами замелькали кусты, деревья, лодки с пробудившимися в столь ранний час рыбаками.
Фролка прижал сына к себе, укрыв кафтаном от ветра и дождя. Ему ещё до конца не верилось, что всё закончилось благополучно. Но внутри него просыпалось чувство радости и удовлетворения.
Неторопливый полет Индрика над Окой вызвал нешуточный переполох среди людей.
– Глядите, пацаны, что за диковина? – кричали безусые юнцы, кинув на песок нераспутанные бредни. – Вот так чудо!
Н ам точно никто не поверит, – вторили им другие.
– Индрик вернулся… Касатик воротился домой, – отложив крючки и сети, шептали рыбаки. – Давным-давно его не было в родных краях, совсем позабыл свою отчину!
Вскоре единорог спустился на землю, прямо на полянку между вековыми соснами. Рассвело. Стрелец осторожно, чтобы не разбудить сына, опустился на землю. Укутав ребёнка и положив среди папоротника, он подошёл к единорогу проститься.
Индрик три раза ударил копытом о землю, и в ту же секунду с журчанием на поверхность хлынули серебряные потоки. Зверь напился ледяной воды и подступил к оторопевшему стрельцу.
– Дальше мне пути нет, там начинается ваш мир, потому оставляю вас в тихом и укромном месте, – с грустью проговорил единорог и добавил: – Не настало ещё время мне показываться людям. Довольно того, что ты ведаешь о моём существовании. Прощай, Фролка, пусть будет здоров и везуч твой малыш. Я навсегда запомню прошедшую ночь!
– Я тоже в жизни не позабуду Сенькин брод! Но скажи, чем мне отблагодарить тебя за помощь?
– Будь ладным человеком, обходи нечисть за версту, и этого довольно… – промолвил на прощание Индрик.
Заблестев рубиновыми глазами, он склонил голову и коснулся прохладным рогом Фролки и потом спящего Ваньки. Прямо на глазах, белея от кончика рога до хвоста, единорог неукротимо скаканул в утренний туман, волочившийся со стороны Речмы, и со стремительностью молнии затерялся среди маковок столетних сосен…
Обессиленный стрелец рухнул в мокрый папоротник и, поправив кафтан у сладко посапывавшего сына, забылся. Во сне он вновь узрел дивного единорога. Они куда-то мчались сломя голову прямо по косогорам, среди зарослей иван-чая, падали и снова вставали…
Фролка с сыном заночевали в ложбине на краю соснового бора. Стрелец пробудился в полдень от духоты и мух. Пахло земляникой и хвоей. Рядом, среди следов от копыт Индрика, ласково журчал родник. "Вчера не было источника, отколь он взялся? Неужто единорог добыл воду? Ну да ладно, не моё это дело", – смущённо подумал стрелец.
Стараясь не разбудить малыша, он ополоснулся и, набрав в бутыль прохладной влаги, отправился в сторону посада. Вскоре дитя проснулось. Большие голубые глаза внимательно посмотрели на отца, словно что-то припоминая. "Родил я тебя на мучения, Ванька", – подумал стрелец.
Фролка присел под куст бузины и, нажевав сухарей, накормил малыша и скорее дальше в путь. Вдвоём дорога веселей, тем паче, если она ведёт домой! А как же – верста за верстой остаётся за спиной, а они водички попьют и далее идут.
Вокруг них раскинулся безжалостный и малопонятный мир. Но Фролка ясно осознавал – он держит в руках самое дорогое, что когда-то у него было или будет. Всё получилось: он сохранил своего сына, и вроде все напасти наконец-то отступили. Никто и ничто не могло омрачить радостных минут, можно дышать во всю грудь и спокойно смотреть в глаза людям. Да, теперь никого не страшился стрелец: ни жестоких опричников, ни крымской орды и ни ливонских солдат – ни пуль, ни сабель и ни плёток.
Наконец-то показалось монастырское сельцо Заборье. Стрелец постучался в первый попавшийся дом и попросил продать для Ванюшки хлеба и какой-нибудь одёжи. Их приняли гостеприимные хозяева, отыскалось молоко и обещали поискать наряды для малыша.
Фролка решил переночевать у крестьян – следовало привести себя в порядок после ночного сражения и отыскать Ваньке хоть какую-нибудь одёжу. Всё благополучно нашлось у хозяев и соседей: рубашка, штанишки, шапочка. А к вечеру натопили баню для путников. Стрелец отмыл сына от ряски и тины и сам хорошенько пропарился перед долгой дорогой в Москву.
С утра выдалась попутная оказия до Серпухова. А с городского торжища с купеческим обозом Фролка с сыном выбыли в Москву. Незаметно пролетели два дня в дороге.
Вот наконец-то подъезжает он домой, к жене, к родному отцу и матери.
Фролка идёт, весёлые песни поёт да на дуде-жалейке играет. А Ванька улыбается и смеётся, словно ничего с ним страшного и не приключалось. Из всех домов на улице соседи высыпали посмотреть на удалого стрельца, спасшего своего мальца…
Но некогда Фролке мять домашние перины – пора и честь знать. Оставив Ваньку родне, стрелец вскорости воротился в полк.
Приметив в лагере Фролку, боярин расспросил стрельца. Бранить не стал, а наоборот, похвалил за смелость и смекалку и произвёл его в десятники с пущим жалованьем. Служи, молодец, да не горюй!