- Нет, отчего же, я бы рискнул… А ноты? Ноты же мои - в карете, которую увели разбойники!
Но, похоже, отвертеться под этим предлогом не удавалось: один из музыкантов уже нес ему увесистую кипу нотных папок, а другой - пюпитр, третий - скрипку.
- Ага, благодарю… Моцарт? Обожаю! - бормотал Пенапью. - О, Вивальди… Ноты, я понимаю. Но не те. Я смотрю, они у вас на пяти линеечках - да? А у нас в Пенагонии - в клеточку! У нас гораздо труднее! То есть, для меня-то легче: привычка… А вот эти господа музыканты - они бы у нас сразу запутались!
На галерее большое было оживление, музыканты изнемогали от хохота! И уже не получалось у них веселиться "под сурдинку"! Тем более, что среди них возник, откуда ни возьмись, новый персонаж: прелестный четырехлетний ребенок, девочка! Просунув личико меж столбиков балюстрады, она заявила во всеуслышанье, насмешливо, без сюсюканья, очень авторитетно:
- Музыка в клеточку не бывает!
Общий, как говорится, шокинг! Но меньше всех был подавлен сам Пенапью: маленькая его разоблачительница восхитила принца!
- Это чье ж такое создание? А ну-ка иди ко мне… мы все обсудим с тобой - что бывает, чего не бывает… Господа, какая смелая девочка! Смотрите: идет!
Пока он общался на лестнице с ребенком, Оттилия тихо и желчно заметила:
- Вам не кажется, что он нашел себе ровню? По уму, по развитию?
Королева Флора воспротивилась:
- Мне - нет, не кажется. Он забавный, да… Но я сразу приняла его в свое сердце. Вот приняла - и все!
- А вот я еще не раскусила этот фрукт, - произнесла Альбина. И добавила так, что никто этого не услышал:
- Может, выплюну, а может, и слопаю целиком… посмотрим.
Король не участвовал в обсуждении, он высматривал что-то за окнами, он подзывал к себе дворецкого, чтобы какие-то инструкции ему дать…
А принц Пенапью уже вел малютку к столу за ручку:
- Друзья мои, прошу знакомиться: нас зовут Никой, нам четыре года… И, знаете ли, где мы прятались до сих пор? В футляре от контрабаса!
- С каких это пор, - не по-доброму поинтересовалась Оттилия, - служащие приводят с собой детей?
24.
- Думаете, я не вижу, что она вот-вот рассыплется… что это труха? Вижу. Но напоить-то ее мне нетрудно… А вдруг? - так говорила Марселла, глядя на высокий стакан, в который она, почти не дыша, опустила нечто мнимое: серую тень того, что было цветком когда-то. - Но вы верите хотя бы, что это она, та самая роза?
Патрик улыбнулся невесело; Марселла не поняла, что это было - согласие? отрицание? усмешка над ее наивностью?
- Ладно, пускай я дурочка… Выбросить всегда успею. Но если уж она нашлась… вы же поэт, вы должны сильнее меня надеяться! Ну, или хотя бы… поиграть со мной в это!
Вздрагивающей ладонью он погладил ее по голове - он часто так делал.
- Мне иногда кажется, что я для вас - вроде котенка… Нет-нет, я не обижаюсь… можете руку не отдергивать… Кукол-то спрятать надо! - спохватилась она. - Да так, чтобы не дрожать, когда я врать буду: сделано, мол, как велели, Ваше Величество, - все, мол, сгорели подчистую…
Она принялась складывать их. И все поглядывала на стакан с серой тенью цветка.
- Я уже наполовину выучила:
"Эта Роза моя - откровенности Муза!
Лишь втяни в себя тонкий ее аромат, -
Цепи лжи упадут с тебя ржавой обузой,
Вдохновением правды ты будешь объят…"
Патрик вынул какой-то кожаный мешок, вытряхнул из него на кровать вороха рукописей, предлагая тару.
- А бумаги куда? Их, по-вашему, прятать не надо? Еще как надо!… Нет-нет, я другое придумаю. Кукол надо бы по-хитрому: и надежно, и чтоб все-таки недалеко… Зачем? Чтоб иногда я могла приходить сюда - когда вас нет, конечно, когда не помешаю… - ну и провести с ними полчасика…
Договаривая это, она совершенно сконфузилась. Патрик протянул ей ключ и показал: сейчас он уйдет, а она пусть закроется изнутри…
25.
Вообще-то для котильона двух пар недостаточно, - однако, танцевали: гость с королевой, Крадус с Оттилией. Пенапью ухитрялся и Нике, самой юной своей партнерше, посылать улыбки и подавать руку иногда, она крутилась тут же, под ногами… Альбина сидела в холодной уверенности, что все происходящее делается специально ей назло.
Как ни странно, и у абидонцев и у пенагонцев танец мог сочетаться с беседой, ее даже одобрял этикет. И принц Пенапью отвечал королеве на ее вопрос:
- О… Я еще не смею сказать, Ваше Величество, понравилось мне в Абидонии или нет. Где я был? Судите сами: в таверне, в полицейском участке и здесь… это ведь маловато?
Вмешалась Оттилия, у которой был острый слух:
- Вы очень неопытны, принц! Когда политику надо что-нибудь заявить, фактов не может быть "маловато"… Они - ну как бы вам объяснить? - они делаются.
- Из чего, Ваша светлость? - серьезно спросил Пенапью.
- Да из чего угодно… из слов, из воздуха…
- Тетя! Не развращайте младенцев! - от стола подала реплику Альбина. Из речи, написанной Канцлером, она делала голубей и пускала их по залу.
- Да, свояченица, с малютками поаккуратней, - сказал Крадус и чуть не наступил на ребенка. Ника показывала пальчиком на окна и говорила:
- Собачки авкают.
- Что-что? - наклонился к ней король.
- Собачки авкают. Там.
- Где? Серьезно?! А ну, музыка, тихо! - гаркнул Крадус.
И когда музыканты оцепенели, расслышать смогли все: лаяли псы.
- Так, - монарх отрезвел мгновенно. - Ваше Высочество, дорогие дамы, мне надобно отлучиться. Дельце государственной важности, прошу извинить.
Он попятился к дверям спиной, а по дороге заметил пенагонскому гостю:
- Да, друг мой, учтите: если эта малышка будет отвлекать вас от принцессы, я ее просто с хреном съем!
И захохотал, удаляясь.
- Он шутит, - постаралась смягчить эту выходку королева.
- В самом крайнем случае девочка попадет в сиротский приют, - заметила Оттилия.
- Как? Позвольте… почему?! - обомлел Пенапью.
- По здешним обычаям, принц, легкомысленного папу-музыканта следует наказать. А другой родни, похоже, у девочки нет: иначе не тащили бы ее сюда и не прятали в футляре от инструмента… Отсюда я и заключаю…
- Но в приют - за что же?! Отнять ее у отца? За то, что ему не с кем ее оставить? А вдруг они остались без мамы?
Пенапью осекся, поскольку что-то грохнуло на галерее, жалобно взвыли струны: это контрабасист не то сам упал, не то инструмента не удержал. Оттилия была непроницаема.
- Ваше Величество, - кинулся Пенапью к королеве. - Но если я попрошу… Ведь это мое, мое, а не чье-нибудь легкомыслие… Принцесса, вы-то слышали, что ваша тетя сказала? Это она всерьез?! - ему хотелось отнять у Альбины бокал, к которому та прикладывалось чаще, чем следовало молоденькой девушке.
Флора попыталась разогнать тучи:
- Я, право, не знаю, сестра, что за радость изображать злую фею…
- Я могла и промолчать, конечно, - разъяснила Оттилия с жутковатым спокойствием. - Но я сама вот этой рукой переписывала набело Внутренний Дворцовый Устав, составленный моим мужем. И подписанный твоим, дорогая! Там есть параграф относительно детей… Но я допускаю, что ради гостя, который так побледнел, - видит Бог, я не хотела этого, - исключение может быть сделано…
- Спасибо! - Пенапью заставил себя улыбнуться ей. После слов о сиротском приюте он не выпускал из руки ладошку Ники. Последние полчаса дитя куксилось. Теперь он подвел ее к лестнице:
- Ступай к папочке. Бояться ничего не нужно… поняла? Господа музыканты, возьмите, пожалуйста, маленькую…
Альбина, пустившая двух бумажных голубей невесть куда, увидела вдруг третьего, не своего, из другой бумаги, - он спустился к ней сверху, тянулся в ноги. Она взяла его и увидела, что это записка. А отправитель кто? Она повела взглядом по галерее. Э, да там же Патрик! Она помахала ему рукой, но он остался недвижим почему-то.
Тогда она расправила голубка и, отстранившись от всех, прочла слова, выведенные карандашом из мягкого свинца:
"Я следил за вами: вы не дрогнули, не поддались жалости, не подумали заступиться за дитя. Что с вашим сердцем, любимая? Оно окоченело? Оно - есть? П."
- О Боже, - вздохнула принцесса. - Еще и с этой стороны замечания… уроки морали…
26.
В этот момент Крадус целовал в морду нашего давнего и мимолетного знакомца - жеребца по имени Милорд!
Волнующая эта встреча была организована в лучшем деннике королевской конюшни. Милорд не отдышался еще, в нем гудел азарт скачки с препятствиями, и то же самое следует сказать о капитане Удилаке, который обращен к своему королю сияющей, пыльной и потной физиономией.
- Нет, голуба моя, водицы холодной не проси - так и запалить тебя недолго. Остынешь - сам поднесу, лично. Из вазы саксонского фарфора! Удилаша, ты брат мне теперь! - капитан был схвачен за уши и тоже поцелован. - И полковник с этой минуты… как обещано!
- Рад стараться, Ваше Величество!
- И молодцов твоих отмечу, довольны будут. Всем приказываю гулять два дня! Угодили вы, ребята, своему королю… слов нет как угодили… Это ж не рысак - это Аполлон лошадиный! Интересно, сам-то он чует, чей он теперь? Чуешь?
27.
Пенапью спросил:
- А кому это вы помахали, принцесса?
- Это Патрик, стихоплет наш. - Сощурившись, Альбина перевела взгляд с одного своего незадачливого кавалера на другого, затем снова на первого… - Ревнует меня дико! Видите, следит оттуда, как коршун. Сейчас записку прислал… нервную.
- А к кому, простите, ревнует?
- Около меня сидите вы… стало быть, к вам. Может и на дуэль вызвать, он такой у нас…
(Эта дуэль тут же возникла перед мысленным взором Пенапью, продлилась всего несколько секунд и завершилась ужасающим ударом - клинок пропорол печень… Нужно ли уточнять: чей клинок - чью печень? Пенапью практически был беззащитен перед ураганным натиском незнакомца!)
Наяву он предложил:
- Так надо ему сказать, чтобы и он с нами сел, зачем же огорчать?
- Принц, вы бесподобны! - Альбина залилась смехом. - Нет, я растормошу вас все-таки! Если это вообще способна сделать с вами молоденькая женщина…
- Вообще - способна, - заверил гость рассеянно, но воодушевленно: он увидел Марселлу, появившуюся наверху.
Марселла шла по галерее взбудораженная, с высоким стаканом в руке, над которым голубело что-то. Горячим шепотом отвлекла она Патрика от невеселых раздумий о свойствах Альбининого сердца:
- Ваша милость! Ну как я могла не поделиться с вами? Гляньте-ка: оживает! Я ведь умом не верила, я только хотела верить - и вот… Она - голубая почему-то…
Патрик подивился, показал большой палец: да, мол, здорово… Он поднес от стены к балюстраде легкий столик - как пьедестал для этой розы. А Марселла, глядя на нее, забормотала нечто странное:
- Я должна сказать, ваша милость… Что хотите со мной делайте, но я должна… Нельзя вам пускать меня в свою комнату! Вот ключ. И не давайте больше. Какая-то я опасная делаюсь, самой от себя страшно! - девушка шептала это и плакала. - Поняла, что еще минуту побуду там - и портрет вашей принцессы изорву. В клочья! Ну нечего ей там красоваться да еще и хохотать! Над кем? Над вами?! В клочья изорву, слышите? И - в печь! И будь что будет…
Так она плакала, что ему пришлось достать свой носовой платок, действуя им так, как в этих случаях делают с детьми. Затем Марселла ойкнула и присела в страхе за балюстрадой: оказалось, что внизу - король, он шел к столу…
Крадус плохо сдерживал ликование или не старался: хлопал себя по ляжкам, потирал руки…
- Ваше Высочество, не осудили меня? Уж очень дельце неотложное! О чем без меня шла речь? Надеюсь, Оттилия, не про этот, как его, не про акробатический насморк?
- Аллерги… - тут свояченица получила королевский щипок. - О Боже, вы ущипнули меня… при людях!
- Любя, любя! Будет синяк - я сам объясню Канцлеру, что это от меня… вместо ордена! Девочки, да вы кислые почему-то? Может, я помешал?
Альбина сухо сказала:
- Немножко, нам с принцем… Но мы потерпим.
- Что? Ага, ясно. Нет, лично я детям не помеха. А вы, дамы, - накушались? Тогда пойдем, пусть поворкуют свободно. Пошли, пошли… Зато я вам новость скажу расчудесную! А может, и покажу…
Направляясь к дверям, Флора заметила наверху Патрика и послала ему воздушный поцелуй. В связи с этим последовало замечание Оттилии:
- Есть мнение, сестрица, что тебе не под силу стало отвечать за своего воспитанника. Он сам уже воспитывает других! Причем - отвратительно…
Королева не успела ни возразить, ни понять сказанного: дворецкий распахнул перед ними двери.
А Патрику, должно быть, казалось, что детки двух королей и в самом деле воркуют интимно. Но он старался не смотреть вниз, у него было дело: устроить так, чтобы Марселла увела подальше от греха маленькую дочь музыканта, чтобы уложила ее - для чего девушке настойчиво был вложен в руку тот же ключ. Так, это сделано, они уходят…
Затем Патрик сел у столика с розой и хотел заставить себя сосредоточиться на ней: и впрямь ведь необычная вещь. Возродилась, можно сказать, из пепла. На глазах растет и как бы смелеет! И - голубая, что само по себе невиданно. А все же чудесная эта ботаника слабо отвлекала его от "воркования" там, внизу! Невидимая гитара взяла аккорд, другой - и голос, неведомо кому принадлежащий, запел про случай очень похожий на удел немого поэта:
Они мои дни омрачали
Обидою и бедой -
Одни своею любовью,
Другие своей враждой.
Они мой хлеб отравили,
Давали мне яда с водой -
Одни своею любовью,
Другие своей враждой.
Но та, кто всех больше терзала
Меня до последнего дня,
Враждою ко мне не пылала,
Любить - не любила меня…
( Стихи Генриха Гейне (перевод С.Маршака) )
Между тем внизу происходил такой разговор между двумя Их Высочествами:
АЛЬБИНА. Так что, принц, - не нравлюсь я вам? Нет, вы не косите глазом на галерею. Ну? Только начистоту!
ПЕНАПЬЮ. Я не косю… Нравитесь… А вот этот нервный сударь, ну, который на дуэль может… он все-таки ваш поклонник или той девушки?
АЛЬБИНА. Какой еще девушки?
В эту минуту наверху вновь была Марселла: от нее и Патрика сейчас отошел, благодарно прижимая руку к сердцу, успокоенный отец маленькой егозы: только теперь он сможет грамотно "пилить" свой контрабас и не погибать от страхов…
АЛЬБИНА. Так про какую девушку вы спросили? Увидев, о ком речь, она засмеялась.
- Патри-ик! Патрик, о чем ты там со служанкой? Отошли ее, ты мне нужен…
Наверху это вызвало небывалую, неслыханную дерзость в ответ. Марселла, видимо, не зря говорила: "какая-то я опасная делаюсь". Вот что она швырнула принцессе - громко и бурно:
- Да уходит служанка, уходит! Он вам нужен? Как кошке - мышь!
Изумлены, понятное дело, были все. Но и сама Марселла тоже! Изумлена и напугана. В страхе зажав себе рот обеими руками, поскольку подобные выражения так и рвались из нее наружу, она выбежала вон.
Внизу Альбина искала глазами кого-нибудь, кто объяснил бы случившееся.
- Она что, рехнулась? Нет, вы слышали? Наверное, подпоили ее на кухне… И что теперь? Она будет тешить себя надеждой, что я спущу, забуду? Напрасно! Ее злит, что мне нужен Патрик… Да тут ревность, господа! Умора…
Патрик! Что-то я хотела? Чертовка, она сбила меня… Да, Патрик! Шел бы ты к нам, в самом деле… Нет ли у тебя новых стихов для меня? Во внутреннем кармашке наверняка найдутся, а? Ну пожалуйста! Очень уж надо, понимаешь ли, показать нашему гостю, каким бывает настоящее мужское чувство…
Слушай, а давай, я прочту ему то, что ты мне в марте написал, в свой день рождения! Обратите внимание, принц: не в мой день, а в свой! Можно, Патрик? Не разозлишься?
Поскольку автор стихов не выразил согласия, Пенапью позволил себе заметить:
- Мне кажется, Ваше Высочество, что всякий сочинитель прочитал бы сам. Но не во всяком обществе! Меня он не знает: а может, я не достоин? Или другая есть неловкость…
Альбина нетерпеливо объяснила:
- У Патрика только одна неловкость: он немой. Иначе, конечно, прочел бы. Так слушайте же!
- Как… немой? Совсем?
- Как рыбка.
- От рождения?
- Ну, или с возраста этой подружки вашей - какая разница? Итак, вы говорили, любовь - она как джунгли для вас? Вот поучитесь, как ведут себя мужчины в этих джунглях!
Полдень.
Любимая, вам еще спится?
Солнце в зените - веселый предлог
Свистнуть под окнами - и повиниться:
Я, мол, подснежников вам приволок.
Много! Чтоб в них окунуться могли вы!
Я их возами дарить вам готов,
Чтобы ваш смех раздавался счастливый,
Чтоб так и шли вы - дорогой цветов…
Это, между прочим, не только на словах было! Погодите, а как там дальше? Сейчас… "Чтоб так и шли вы дорогой цветов…" Забыла! Патрик, а если дальше я - своими словами… - ничего? Не страшно, я думаю? Черт, что ж там шло-то после "дороги цветов"? - Альбина в досаде щелкала пальчиками.
А дальше случилось - невероятное! Следующую строфу - но не прежнюю, нет, а только что сочиненную! - прочел… немой Патрик. Слова произносились медленно, но очень внятно, в такт осторожным его шагам - он спускался по лестнице, с трудом отклеивая от перил руку и сильно смахивая на человека под гипнозом:
ПЕНАПЬЮ. Так это был розыгрыш - насчет немоты?
АЛЬБИНА. Я падаю, держите меня… Как это, почему? С детства же ни звука… и вдруг… Папа! Мама! Вот! Вот что такое настоящее чувство - понятно?! Нет… вот именно, что ничего не понятно… Люди! Врача!
И Альбина выбежала вон - собирать свидетелей, делиться своим потрясением…
- Пресвятая дева… Это не сон? Я произнес эти стихи вслух? - - спрашивал Патрик (сам он был ошарашен больше всех, конечно!).
- Говорите же еще, еще! Упражняйтесь! - поощрял и подхлестывал Пенапью. - Ну? Ваше имя?
- Патрик… - чувствовалось, что он пробует слово на вкус и на вес. А может, еще и на цвет и на запах!
- Молодец. А мое - знаете?
- Пенапью. Симпатичное слово… птичье, да?
- На птичье я согласен! Мне раньше казалось, что оно больше с пивом связано… Так, прекрасно… А теперь спойте что-нибудь. Чтоб уж совсем убедиться. Сможете?
Патрик смущенно оглянулся - наверху сгрудились музыканты, они были взволнованны. Заговорили наперебой:
- Наши поздравления, господин Патрик!
- Сударь, это поразительно… Отчего это с вами?
- А правда, попытайтесь спеть, а? Свое что-нибудь!