- Да! У меня, Костя, хорошие игрушки были: и плюшевый медведь, и лошадка на колесиках, и заводной пароход. Одна игрушка и теперь еще сохранилась-в деревне, у старухи тетки в сундуке лежит. Это, брат, такая игрушка, что не налюбуешься. Случилось моему деду в Швейцарии побывать. Понравилась там ему эта штука, и он купил ее для своего сына, то есть для моего отца значит, когда тот маленьким был. От отца она перешла ко мне. Вынимали ее из сундука только по большим праздникам, вот как берегли! Оттого и сохранилась она.
- Что же это за игрушка такая? - живо спросил я. - Заводной автомобиль, да?
- Нет, не автомобиль, их тогда еще не делали. Не автомобиль, а волшебная шкатулка. Сделана она из черного полированного дерева. На передней стенке три перламутровые кнопки. Нажмешь одну-поднимается крышка, и перед тобой - цирк. Круглая, в золотом песке арена; на арене белая лошадка, на лошадке наездница в голубом блестящем платье, на ножках золотые туфельки, а в руке серебряный обруч. За лошадкой собака, за собакой кошка, за кошкой мышка. Нажмешь вторую - слышится малиновый перезвон. А когда нажимаешь третью, то лошадка, собака, мышка и кошка мчатся вскачь по кругу арены под веселый марш. Вот, брат, какая игрушка!
Я слушал, зачарованный.
- Вот бы мне взглянуть… хоть разок!
- Разок взглянуть? - спросил Евсеич. - Гм… да-а… - и задумался. Затем, как бы прервав какие-то мысли, решительно сказал: - Спать надо! А то мы с тобой до утра проболтаем.
Я послушно закрыл глаза, по уснул не сразу, растревоженный рассказом о волшебной шкатулке. Прекрасная наездница до того пленила мое воображение, что даже явилась ко мне во сне.
Мне снилось, будто я сижу за стойкой и подсчитываю медяки. Вдруг слышу цокот копыт. Дверь широко распахивается, точно от порыва ветра, и прямо в харчевню въезжает на снежно-белой лошади золотокудрая красавица с блестящим обручем в руке. Лошадь подходит к стойке и кланяется мне, а наездница гладит рукой ее серебристую гриву, смеется и говорит; "Вот, Костя, какая у меня умная лошадка! Хочешь покататься на ней?" Вдруг из кухни выскакивает хозяйка и грязным веником бьет лошадь. Я вижу на белой лошадиной голове грязные полосы, и это приводит меня в исступление. "Ведьма! Ведьма!" - закричал я, бросаясь на хозяйку со сжатыми кулаками… и проснулся.
Евсеич спал. Его ровное дыхание успокоило меня, и я опять заснул.
Утром Евсеич сказал:
- Ну, Костя, сегодня играем, завтра уезжаем. Больше трех дней мне не усидеть на месте. Привыкли ноги ходить, и никак их не удержишь. Завтра беру курс на Мариуполь.
Пришел Артемка, и от него мы узнали, что хозяйка "отошла" и теперь очень "нудится". Вчера целый день зевала, спать хотела, а посадить за стойку было некого.
Решили, что наступил самый подходящий момент для моего возвращения.
В харчевню вошли все трое: впереди Евсеич, за ним я, за мной Артемка.
- Мадам, - сказал Евсеич, галантно кланяясь, - на днях вследствие моего врожденного легкомыслия, житейской неопытности Кости и вашего африканского темперамента произошел весьма печальный случай. Позвольте уплатить вам восемь копеек и уверить вас, что веник имеет только одно назначение - мести сор. Я поклялся именем святой Пелагеи, покровительнице всех харчевен, что вы Костю отныне пальцем никогда не тронете. Бойтесь, мадам, превратить меня в клятвопреступника! В гневе я режу трактирщиц, как кур. Адью, мадам! Весной я ваш гость.
Затем он взял меня за руку, отвел в сторону и сказал:
- Ну, Костя, до свиданья! До весны я побываю на родине, весной опять буду в ваших краях. Жди, Костя! Шкатулка будет твоя!
ВОЛШЕБНАЯ ШКАТУЛКА
И я стал ждать весны; время тянулось медленно и тоскливо.
Осенью неделями моросил мелкий дождь. Не верилось, что когда-нибудь опять выглянет солнце, из земли полезут лебеда и калачики, а на каменных плитках харчевни высохнет наконец грязь.
Выпал первый снег. Все посветлело и прояснилось вокруг, даже стены харчевни, даже лицо хозяйки.
Прошли и лютый февраль и влажный март. И наконец над немощеной площадью заколебался прозрачный пар, и земляные дорожки между лавками стали быстро подсыхать.
Нетерпение мое возрастало.
Артемка, заходя навестить меня, всякий раз спрашивал:
- Ну как, не было? - И, хотя весна еще только-только задышала, удивлялся: - Вот же как долго человек идет!
Что человек "идет", ни я, ни Артемка не сомневались.
- Не такой он, чтобы зря болтать, - говорил Артемка и добавлял: - Наверно, уже близко.
Дни шли за днями. На смену отцветшей в скверах сирени по всем улицам города забелела акация и тоже отцвела, усыпав тротуары высохшими белыми лепестками.
А Артемка все спрашивал:
- Ну как, не было? Ну чего он так долго идет?
Но когда и розы отцвели, в наши сердца закралось сомнение. Первым усомнился Артемка:
- А может, он идет, да не сюда?
- Как не сюда? - испугался я. - А куда же?
- Да мало ли на свете всяких городов! Их аж четырнадцать: Петербург, Ростов, Вареновка…
И вот однажды, когда хозяйка ушла к кому-то на крестины, а я уныло сидел за стойкой, в харчевню вошел седенький старичок. Не торопясь снял он свою котомку, отвязал жестяной чайник и вытер лысину красным платком.
- Сынок! - позвал он меня.
Я подошел.
- Покушать чего найдется?
Старик степенно поел, потом спросил кипятку и заварил чай. Он вынул из котомки и положил на стол кулек с вишнями, жестяную коробочку с сахаром и вязку бубликов.
- Чайку выкушать желаешь? - предложил он мне. Я притащил еще одну чашку и уселся против деда. После того как мы с удовольствием выпили по третьей чашке, дед сказал:
- Вот пью я с тобой чай, беседы беседую, а как зовут тебя, касатик, не знаю.
Узнав, как меня зовут и чей я сын, дед закивал головой:
- Так-так, приметы эти самые. Адрес правильный, в самую точку… - И вдруг неожиданно спросил: - Это, значит, тебе Алексей Евсеич обещал доставить машинку?
Я еле мог прошептать:
- Мне… Дедушка, миленький, а где же он?
- В бараке он заразном, в больнице, значит. Пробирался сюда, к морю. До Ростова мы шли вместе, а в Ростове его тиф подломил. В ночлежке на нарах мы рядом лежали, когда его в жар стало бросать. А как приехала будка, чтоб в барак его свезти, он и говорит мне: "Разденут меня, отберут одежонку и вещицы. Барахло-то при выписке назад отдадут, а шкатулку, что при мне, как пить дать стянут. Так ты, дед, возьми ее с собой и отдай мальцу, которому я ее пообещал". Рассказал мне все приметы, где найти тебя, и показал, как эту шкатулку в действие приводить. На другой день пошел я в барак, чтоб, значит, повидать его или хоть бы узнать что про него, а фельдшер и говорит: "Ты, дед, сюда не ходи, не разноси лаптями заразу по всему свету. Коли умрет, так и без тебя умрет". Вот он какой, фельдшер-то этот!.. Ну, а шкатулку я доставил тебе в исправности.
Дед наклонился к котомке, покопался в ней и, кряхтя, вынул что-то, завернутое в зеленую тряпицу.
- Вот она, - сказал он, - шкатулочка-то твоя. За-ня-атная штука!
Как заколдованный, смотрел я на руки деда, которые бережно протирали тряпочкой черную, тускло поблескивавшую шкатулку. Я видел на ней три белых перламутровых кружочка, от прикосновения к которым должна появиться прекрасная наездница, и боялся шевельнуться, чтобы не исчезли, как в сказке, и чудесный дед и волшебная шкатулка.
А дед все так же неторопливо объяснял:
- Замечай! Вот эту ручку надобно покрутить двенадцать раз: будешь крутить больше-пружинка лопнет, и твоему цирку крах наступит. Ну считай: раз, два, три…
Я осторожно стал вращать рычажок.
- Стоп! - сказал дед. - Будет. Машина в полном заводе. Теперь нажимай на эту пуговку, а другой рукой придерживай крышку-пусть не враз отскакивает, не портит петельки зря.
Крышка отскочила, и я жадно впился взором в маленькую красавицу на белой лошадке.
Шкатулка была сделана прекрасно. Явственно были видны не только каблучки на золоченых туфельках наездницы, по даже белые коготки на лапках собаки. Трудно сказать, что меня больше восхитило: нежное ли лицо красавицы, блестящие глазки мышонка или свисавший набок розовый язычок собаки.
А когда после мелодичного перезвона колокольчиков лошадка, собачка, кошка и мышка, точно по команде, поднялись на задние ноги, поклонились все в одну сторону и галопом помчались по кругу, я вцепился в дедов рукав и от восторга закричал.
В тот же момент за нашими спинами раздался хриплый бас:
- Ты где же это стащил шкатулку, старый колдун? Ах ты…
Я вздрогнул, а дед поспешно поднялся со скамьи. Перед нами, расставив широко ноги, стоял толстый околоточный надзиратель Горбунов, а из-за плеча его выглядывал городовой Нестерчук. Я их хорошо знал: наша хозяйка, торгуя без патента водкой, каждый месяц задабривала Горбунова новенькими серебряными рублями и потчевала в своей комнате коньяком с лимоном: Нестерчук же частенько заходил выпить стопку водки "за здоровье мадам Сивоплясовой".
Дед, вытянув руки по швам и выпятив вперед грудь, по-военному ответил:
- Никак нет, ваше благородие, не извольте беспокоиться: шкатулочка не краденая.
- То есть как это не краденая? Не скажешь ли ты, воронье пугало, что нашел ее на дороге? А может, тебе подарила ее для забавы добрая барыня?
- Ваше благородие, позвольте объяснить: шкатулочка эта подарена вот этому мальцу. Он ее, почитай, год целый ждал. Алексей Евсеич, отца дьякона сынок, еще прошлым летом ему пообещал, да заболел тифом. Как ему, значит, невозможно самому-то двигаться, он и препоручил мне шкатулочку-то эту доставить.
- Какой Алексей Евсеич? Что ты врешь, старый пес! Где он, этот твой Алексей Евсеич?
- В бараке он, ваше благородие, в заразном бараке в Ростове лежит.
- В бараке? Сын отца дьякона в бараке лежит? Да ты что-смеяться надо мной вздумал?.. Нестерчук! Взять его! Тащи его, каналью, в участок!
И не успел я опомниться, как жирная красная лапа вырвала у меня из рук шкатулку.
- Конфискую! Краденая вещь подлежит передаче в казну.
Я вскрикнул и зубами вцепился в руку надзирателя. Но сейчас же отвалился в сторону от тяжелого тумака и ударился головой о стену. Искры брызнули у меня из глаз, и я потерял сознание.
Очнувшись, я увидел над собой мать с кружкой воды в руке. Ни полиции, ни деда, ни шкатулки в харчевне уже не было.
АРТЕМКА
Велико было мое горе! И хотя в голове у меня шумело, а из носа шла кровь, я все-таки отыскал Артемку и рассказал ему, что случилось.
- Ну, деда они выпустят, на что им дед, - сказал рассудительный Артемка. Надают ему по шее и выпустят. Нос твой заживет. А шкатулка как же? Ее надо назад воротить.
Легко сказать-воротить!
Все-таки мы решили, что Артемка станет около участка и проследит, выпустят ли деда, и если выпустят, то расспросит его обо всем.
Полицейский участок находился в переулке близ площади. Часа через два Артемка вернулся в харчевню и рассказал о своих наблюдениях…
Артемка ясно видел в открытое окно участка голову и плечи деда. Старик что-то говорил и кланялся. Спустя минутку дед появился в дверях. Часто крестясь, он засеменил по переулку Артемка в несколько скачков оказался рядом с ним.
- Постой, дедушка, минуточку! Я Костин товарищ, - отрекомендовался он. - Ну что, воротили тебе шкатулку?
- Куда там! - махнул дед рукой. - В казну забрали, так и скажи Косте. А мне велели из города уходить, чтобы в секунду тут не было… Вот они какие, слуги антихристовы! Еле ноги уволок… Надзиратель-то этот ка-ак даст мне…
В это время в дверях участка показался Горбунов.
Дед чуть не рысью припустил вдоль улицы. Под мышкой у Горбунова темнела шкатулка. Артемка пошел следом за надзирателем.
"В казну понес, - подумал Артемка. - Надо посмотреть, где она, эта казна".
Дом, в который вошел Горбунов, был небольшой, одноэтажный, с тремя окнами, прикрытыми от солнца деревянными решетчатыми ставнями. Артемка стоял перед ним и размышлял, почему казна имеет вид такого обыкновенного жилья.
Из калитки вышла старуха в грязной подоткнутой юбке и вылила на дорогу помои.
- Бабушка, казна тут помещается? - спросил Артемка.
- Тю, дурак! - удивилась старуха. - Горбунов тут помещается, надзиратель, а не казна.
Подождав, пока старуха скроется в калитке, Артемка подтянулся на руках и заглянул в окно. Он увидел кресла в белых чехлах и круглый стол, покрытый темной скатертью. Со стола прямо на него направила свое широкое жерло грамофонная труба. В комнате людей не было, и Артемка хотел уже соскочить на землю, но тут шевельнулись две длинные занавески, раздались в разные стороны и пропустили в комнату черноволосую женщину в туфлях на босу ногу и Горбунова. Надзиратель поставил на стол шкатулку и начал вращать рычажок.
В это время на улице послышался скрип чьих-то сапог. Артемка поспешно спрыгнул с карниза и рысью помчался в харчевню.
На следующий день Артемка не показывался: он помогал своему отцу-сапожнику. Но, вбивая в подошву деревянные гвозди, он ни на минуту не забывал о шкатулке. Перед закатом солнца он опять отправился к дому Горбунова и в харчевню явился уже в сумерки.
- Был, - сказал он. - Сейчас только оттуда. Ставни раскрытые. И колокольцы слыхал. Забавляется Горбуниха чужой игрушкой. Ну, ничего, мы свое возьмем! Завтра после работы отправимся вместе.
Весь следующий день я провел как в лихорадке. Часто выскакивал из харчевни и смотрел на солнце, скоро ли оно начнет садиться.
Наконец я потерял терпение, побежал к будке сапожника. Артемка сидел против отца на низеньком чурбане и с хрустом раз за разом втыкал шило в каблук чьей-то туфли.
- Бог в помощь, дядя Никита! - произнес я обычное приветствие. - Вам не пора кончать?
- Бог-то бог, но и сам не будь плох, - ответил Артемкин отец. - А кончать еще рано: видишь, сколько непочатого лежит!
Я с удовольствием втянул носом знакомый запах лака, смолы и мокнувшей в лохани кожи. Чтоб скоротать время, я попросил Никиту:
- Давай, дядя, я латку пристрочу! Ты не бойся, я умею. Меня Артемка уже учил!
Мы молча стали работать втроем. Но вот дядя Никита опустил плотно насаженный на колодку башмак и снял очки:
- Шабаш! Бросайте работу! Артемка, чисть селедку!
- Ты, батя почисть сегодня сам, а то у нас с Костей времени нету, по делу надо спешить, - сказал Артемка.
Мы прошли площадь, свернули в переулок. Солнце было уже совсем низко. Еще немного, и оно скроется за зеленой крышей маслобойки.
Погружая босые ноги в мягкую, теплую пыль дороги, мы пристально смотрели вдаль.
- Ну что, далеко еще? - нетерпеливо спрашивал я.
- Дом вон он, да только не видать отсюда, раскрыты ставни или нет.
Спустя минуту Артемка сказал:
- Кажись, раскрыты… Так и есть, раскрыты. А ну, прибавь пару!
Мы перешли на рысь и вскоре очутились у дома Горбунова. Здесь, у ворот, остановились и выждали, когда поблизости не стало прохожих.
- Момент подходящий, - шепнул Артемка. Он открыл калитку и решительно вошел во двор. Я остановился у калитки. Мне хорошо были видны окна, выходящие на улицу, и Артемка, который стоял перед окном во дворе. Артемка оглянулся по сторонам, сплюнул, вынул из кармана губную гармошку и заиграл.
Белая занавеска заколебалась, сдвинулась, и в окне показалась молодая женщина. Сквозь глубокую лень, лежавшую на ее сытом чернобровом лице, проглянуло любопытство. Артемка еще немного поиграл, затем оторвал гармошку от губ, сплюнул и сказал:
- Тетенька, вы мне дайте копейку, так я вам и не то сыграю.
- А что ж ты сыграешь?
- Да хоть бы и краковяк!
- Ну, играй, - сказала она, - а копейку я потом дам.
Артемка значительно взглянул на меня (я стоял так, что женщина не видела меня), приложил гармошку к губам и опять заиграл.
От волнения у меня перехватило дыхание. Я быстро оглянулся, сделал три скачка к окну, выходящему на улицу, и только поднял руки, чтобы ухватиться за подоконник, как увидел, что из соседней улицы вышел мужчина и зашагал в нашу сторону. Я опустил руки и опять стал на прежнее место. Артемка взглянул на меня и поперхнулся.
- Разве ж это краковяк? - сказала женщина недоуменно. - Это даже и не поймешь, что такое.
- Нет, тетенька, краковяк! Вот ей-богу, краковяк! Что ж, я брехать буду?
- Ну ладно, играй что-нибудь другое.
Артемка снова сплюнул, вытер губы рукавом и сказал:
- Можно и другое.
Он поднял глаза к небу, как бы вспоминая, минутку подумал и опять заиграл. Женщина пренебрежительно фыркнула.
- Э, да ты больше ничего не умеешь! - сказала она и сделала движение, чтобы отойти от окна.
- Тетенька! - с отчаянием в голосе крикнул Артемка. - Подождите! За бога ради подождите! Я ж вам сейчас стишки расскажу!
На ее лице проглянуло любопытство.
- Ну, говори.
Артемка взглянул на меня, и в этом взгляде, исполненном недоумения, отчаяния и возмущения, я ясно прочел вопрос: "Да чего ж ты стоишь, трус несчастный?" Я не знал, как дать ему понять, что к дому приближается прохожий, и смотрел на своего приятеля молча и жалобно. Артемка порывисто вздохнул и часто затараторил:
Ну, так едет наш Иван
За кольцом на океан…
- Не хочу я тебя слушать, - сказала женщина и бросила к ногам Артемки копейку. - Бери и убирайся!
- Тетенька! - чуть не заплакал Артемка. - Да куда ж вы? Я ж вам сейчас такое покажу, что вы аж лопнете со смеху… Вот смотрите!..
Он сел на землю, пригнулся и большим пальцем ноги стал чесать у себя за ухом.
Женщина сначала смотрела с величайшим изумлением, затем упала грудью на подоконник и затряслась в неудержимом хохоте.
- Да ты что же, из цирка, что ли? - выговорила она, вытирая платочком выступившие от смеха слезы.