Ассорти-МЕНТ и АнГАЖЕ-МЕНТ
В переходе метро, в окружении ментуры, что со свинкой на лице, так и не вылеченной с детства, торгует своей убогой наружностью некая шушера. А еще торгует обычными вещами, привычный ассортимент у нее расширен: санитарная книжка, диплом и БОЛЬНИЧНЫЙ ЛИСТ. Рынок не дремлет, реагирует. Интересно - продаст пустой или выпишет и тут же закроет?
Это была присказка, сам только что видал. А вот и сказка, гипотетическое продолжение.
Подхожу я к этому несчастному существу, интересуюсь больничным.
Та продает, рублей за пятьдесят.
И тут же меня окружают свинки-милиционеры.
- Пойдем! - говорят. - Больничный оформим! Болезнь!
Заводят меня в чересчур для меня красный свой уголок.
Первая свинка объявляет:
- Предлагаю на выбор: либо свежий триппер от той вон мартышки, что чалится здесь уже третий час...
- Начальник!...
- Маааалллчать!....
- Правда, там и еще что может расцвести, но это уж, как бог положит.
Действительно: в клетке-обезьяннике сидит чудовище; дитя канализации, условно женского пола: мечется, ища закурить.
- Либо - ушиб почек, головного мозга и прочих органов. Вы же, надеюсь, не думаете, что здесь разрешается торговать фальшивыми больняками? Что милиция это допустит?
- Нет, - говорю, - здесь разрешается трудиться лишь настоящей милиции.
И малодушно выбрал триппер.
Мне дали больничный на три дня и полезные советы, которых у свинок была бездонная пропасть.
- И забери ее с собой, - распорядились они. - Она нам надоела, а на тебя глаз положила.
- Мало ли кто на что положил, - философски вздохнула вторая свинка.
Неприхотливое вместилище
К одному доктору обратилась неприглядного вида и запаха женщина, которая сообщила, что ночью из нее вышло оснащенное иглами чудовище, похожее на ежа о трех ногах, а четвертая в зубах, растворилось в тумане, и что бы это значило.
Доктор посоветовал ей прекратить пить настойку боярышника флаконами и устроиться на работу.
Та послушалась, и перешла на настойку овса; это постоянно мешало ей выполнить второй совет доктора.
По ночам в квартире женщины раздавался ежовый топот и распространялся на весь десятиэтажный дом хрущевской постройки.
Соседи позвали милицию.
Милиция с понятыми и автоматами увидела, как женщина поймала посреди комнаты колоссального увечного ежа и прижала его игольчатой шубой к выдоенной ежом груди, и еж вошел внутрь женщины, где и замер в сезонном анабиозе.
- А вы, бесы, подите вон, - сказала женщина.
И те, что были поименованы бесами, убрались восвояси, а один милиционер завел себе канарейку и подолгу разговаривал с ней после службы; далее он принял решение свести ее с помянутым ежом для дальнейших нравоучительных бесед.
Канарейка вошла в женщину и соединилась с ежом, а милиционер вошел тоже, но скоро вышел привычным путем, и, видя невозможность слияния алхимических лун, задушил хозяйку кушаком.
И ангелы, явившись, забрали канарейку и ежа в Рай как Божьих тварей, а их носительницу и подносителя отправили, предварительно умертвив крылами последнего, в Ад как преступивших Закон, где им - что явствует из полотен Босха - подселили много разных животных в самые разнообразные места и запретили вступать с ними в сношения.
Фантомас угомонился
Жил да был один очень трусливый доктор, который ужасно боялся ответственности, особенно уголовной. А отвечать, по завету Германа, приходилось за все: расписывался за больничные и рецепты, заправлял диспансерным учетом, грамотными записями, диагнозами, да ключом от кабинета. И еще от письменного стола.
Особенно обидно было, что доктор был очень глуп и в то же время - психиатр, которому ума, казалось бы, не занимать, каждый спешит чем-нибудь поделиться.
А ему тоже следовало делиться - той самой Ответственностью, иначе на кой черт все это государственное здравоохранение, если человек отвечает за нечаянный промах или запах персонально. Раскидал на весь диспансер - вот тебе грехи и отпустили. Но доктор был настоящий параноик. Он все запирал ключом и сто раз проверял, не слямзил ли кто чего - бумагу, печать или приглашение на заседание психиатрического общество: билет.
Больных он слушал так себе и выписывал валерьянку. Очень редко - корвалол.
Однажды дверь распахнулась, и в кабинет вошел Фантомас. То есть это был человек, вообразивший себя Фантомасом. Он нацепил лысую маску и принес визитную карточку, с которой правда, не исчезали чернила.
- Что беспокоит? - мрачно спросил доктор.
Фантомас, в синем костюме, сел на стул и положил ногу на ногу.
- Ха-ха-ха! - произнес он деревянным голосом.
Доктор отложил ручку.
- На что жалуетесь-то? Голоса? Видения? Вас преследуют?
Фантомас закурил сигару и снова изрек полупрезрительно:
- Ха-ха-ха!
Доктор внимательно посмотрел на него, и тут его осенило. Он снял колпак, надел на Фантомаса; накинул тому на плечи халат, пересадил за стол, подсунул пачку готовых рецептов.
- Вы тут посидите, а я сейчас приду, - улыбнулся доктор.
- Ха-ха-ха, - послышалось из-за спины.
Доктор швырнул ключ и побежал домой.
"Решат, что выгнал меня, - думал он радостно на бегу. - Или убил".
Гадание в Кафе-Шайтане
У одного больного в санатории, когда он поедал шашлык из пяти блюд, щелкало в ухе.
- Треснешь, - прошептал ему местный доктор, проходивший мимо по делам, терпящим отлагательство.
- Вах! Мимо ходи! Сациви мне, Саперави!....
-... Я же говорил - треснешь, - улыбнулся доктор, занося секционный нож. Ответить ему "вахом" субъект, лежавший на железном столе, уже не мог. - Ну, правильно, коллега, - тут заворот кишок. Саперави не желаете? Здесь много! Нет?
Ну, тогда давайте спиртику.
Плюс-Ткань
Однажды заслуженный и народный доктор-хирург потерял перчатку. Он ехал вырезать из живота на работу одну редкую плюс-ткань - лишнее, снаружи невидимое, разрастание в брюшной полости. Дальше все разворачивалось, как в песне: "Же по Невскому марше, Же пердю перчатка" - и так далее, с нулевым успехом. Поэтому после пришлось ему воспользоваться чужой. И это была не совсем перчатка, а такая теплая шерстяная варежка, еще насквозь мокрая оттого, что побывала в полузимней луже, и ее не досушили на полумертвой батарее.
Дело в том, что доктору, когда тот резал оторопелые животы, надевали на резиновые перчатки шерстяные - или, вот, варежки, а на халат и колпак набрасывали шубу и бобровую шапку; что же до марлевой повязки, то ее оборачивали толстым шарфом, перехватывали, так как в операционной не топили, и было очень холодно.
А не топили потому, что больница безнадежно задолжала Энергонадзору, Ночному Дозору, Госнаркоконтролю, региональному уровню, федеральному уровню, а самое главное - тайному и мелкому педеральному уровню местного значения, где деньги застревали, словно клок волос в водостоке, и постепенно рассасывались под действием засланного органами хозяйственного средства Крот, преображаясь в предметы роскоши - ковры, например, вытканные лично туркменбаши.
Ну, подождали, пока там все нагноится, локализовали очаг и нашли рукавичку. Дело житейское.
Но в следующий раз, чтобы не зябнуть, доктор хлобыстнул граммов триста тридцать; отрезал плюс-ткань и упал головой прямо в брюхо, куда его, как в рассказе Аверченко, и зашили калачиком. А женщина, хоть и не видела из-за ширмы, но все слышала, будучи под местной, спинномозговой анестезией, но молчала. Думала про себя: приду домой, распорю бритвочкой, и будет мне справный мужчина со степенью (чего - она не задумывалась), а то я одинокая, а он мне обратно зашьет, а иголка и нитка у меня есть, и йод.
Реклама
Знаем, живут на свете среди прочего мира фигуры не лучшие. А Господь Бог, если только не отверзнет свои милости, постепенно отлучает таких личностей от Бытия. Нерадивых докторов это тоже касается. Зло, которое они несут людям, называемое ученым словом Ятрогения, блистательно претворяется во благо. Ибо благ Господь.
Была-существовала одна такая вреднющая бабка, которая однажды, верите ли, нет, свела себе бородавку и сунула соседке под коврик у двери, а соседка упала, да так, что без ноги осталась, хотя и тут не без докторов, но это уже цепочка случайностей. Хотя за такое, конечно, положено приравнивать и причислять к безликам.
И в этом Богу во многом способствуют те самые бессердечные доктора.
Шапокляк, о которой идет речь, была настолько же безнадежно больна, насколько здорова.
И вечно домогалась могущественных лекарств со скидкой, которую ей, естественно, не начислили за неумение прилично себя вести. Она требовала от него массы снадобий. А ведь любому мудрецу и даже не очень умному известно, что можно принимать сразу ну, 2; ну, 4; ну, 24 таблетки (автор и не такое видал - ничего! переживут автора), а эта хотела вообще всего сразу - "от" ног, головы, живота, промыслительно путаясь в предлоге. Бабка не верила доктору и считала, что все самые лучшие рецепты он, жидовская морда, приберегает для своих.
Тут на радость доктору открылась аптека для пожилых, с половинной скидкой. Посидел он, послушал бабку, да и выписал ей сразу все, чего просила, прикинув пенсию. Ну, будет булки поменьше жрать. А то - милостив Бог - уже и вовсе не сможет придти.
В аптеке добрый аптекарь, вылитый Айболит из рода Менгеле, очаровал покупательницу. Он проводил ее до крыльца, где было скользко, и счастливая, сияющая бабка несла перед собой огромную коробку, где были валокордин, корвалол, стугерон, сонапакс, грелка, туалетная бумага, новокаинамид, дигоксин, аймалин, мезатон, лечебные стельки, клизма и туалетное коричневое мыло - все за полцены, как обещано.
Мимо шли два молодых человека в шарфах и беретах, с треногой и какой-то аппаратурой.
- Стойте! - заорал бабке один и сам встал, как вкопанный.
Его товарищ воткнул треногу и навел объектив.
- Улыбайтесь! - заорал еще громче первый. - Это для рекламы! С такими же лицами, как только что!
Бабка заулыбалась во весь рот, приулыбнулся и аптекарь, помогавший ей держать коробку.
Второй фотограф отснял материал и показал первому большой палец.
Потом по фотографии соорудили рисунок так, чтобы выглядело совсем по-домашнему, уютно, однако сходство осталось разительное. Сделали вывеску, повесили под крестом.
А дальше и дворик преобразился: горку построили, качели, песочницу, огромные счеты для малышей, поставили скамейки, разбили газоны, извели окрестную нечисть.
Мамы гуляли с детьми и постоянно показывали на рисунок веселой бабушки с коробкой лекарств. Хорошее дело: аптека, сынок!
И бабушка посмотри, какая.
Как живая.
После бала (этюд на тему неврастении)
Незнакомец искал Незнакомку. О ней уже сложили стихи, и ее надежно заБлокировали, пустив на рекламу дешевых питейных заведений. Однако про Незнакомца никто таких стихов не написал, хотя он намного чаще бывал в трактирах и кабаках. Это казалось обиднее тем паче, что Незнакомец считался поэтом. Он был горд и не набивался в соавторы к Блоку, чтобы Незнакомка ходила меж пьяными не одна, а с Незнакомцем. А то, дескать, всегда без спутников. Что мешает? Поэт-Незнакомец решил отомстить за всех юнкеров по фамилии Шмидт и написал свое, персональное стихотворение, "Незнакомец". Прогулявшись по привычным кабакам в поисках Незнакомки, он угодил на некий бал, куда его вовсе не звали, но пропустили по причине болезненного, художественного вида - всего в лихорадке, с черными локонами: вероятно, просто перепутали с каким-то пианистом.
Там, осушив немало бокалов, он вылетел на балкон.
На балконе стояла какая-то дама. При виде взволнованного Незнакомца она стала ждать объяснений, но так и не дождалась.
- Что же вы молчите? - спросила она капризно. - Мы представлены?
Они стояли, овеваемые петербургскими ветрами разной ориентации и направленности.
- Хотите, я прочту вам стихи? - Незнакомец тянуть не стал и говорил без обиняков.
- Конечно, - дама поджалась, как птичка.
Тот расправил длинный шарф, отвел руку с широкополой шляпой. И прочел:
Средь шума бала, женщин света,
Он брел нехожеными тропами,
Но свет не принимал Поэта,
Тесня бессовестными жопами.
...Его долго топтали; особенно постарался старичок-генерал, чего от него давненько не ожидали: выбил все зубы.
Потом свезли в пролетке и сбросили с башни Вячеслава Иванова в тот самый миг, когда Бальмонт одолевал подъем, бормоча: "Я на башню всходил, и дрожали ступени..."
Клуб ипохондриков-рукосуев (этюд на тему невротического переноса)
- Мне скучно, бес, - протянул принц Флоризель.
Я, более известный как полковник Джеральдин, уже видел это по ощипанному и чуть утомленному ласками попугаю, а также по чучелу Председателя, которое принц распотрошил заново и снабдил лепными гениталиями. Судя по выпавшему стеклянному глазу, приласкали и Председателя.
- Едем? - осведомился я, берясь за цилиндр.
- Едем, - вздохнул Флоризель. Но прежде он употребил кокаин, который давеча прикупил у мистера Холмса в дозе, достаточной для среднего наркозависимого слона
Никем не узнанные, мы прогулялись по местам, где венерические болезни передавались уже не привычным, но даже воздушно-капельным путем.
Внимание принца вдруг привлек весьма - и недавно - отмочаленный субъект, который, тем не менее, собирался поехать в какое-то собрание.
- За ним! - прошептал воодушевившийся принц.
Мы взяли кеб и помчались следом, причем по дороге принц норовил, высунувшись, ухватить кебмена за хлыст и как-нибудь подшутить над обоими. Вскоре мы подъехали к мрачному зданию с табличкой на двери: "Только для членов клуба". Флоризель, увидев, как за незнакомцем захлопнулась дверь, подскочил, взял дверной молоток и принялся колотить, что было сил.
Нам открыл благообразный старец с бегающими глазами.
- Вы члены клуба? - спросил он подозрительно.
- Ах ты, старый козел! - я потянулся за шпагой.
- Теперь я и сам вижу, что вы его члены, - мгновенно и блаженно согласился тот. - Проходите в залу.
"Новый Маньяк-Председатель!" - потирая руки, шепнул мне принц Флоризель, но здесь он ошибся: председателем собрания человек из двадцати всякий раз назначался кто-нибудь новый. Сегодня им был плешивый старичок с полуоткушенным ухом.
- Сдаем картишки, - прошамкал старичок.
Нам с принцем было видно, как трясутся руки у тех, кто получал карту. По ходу дела выяснилось, что самым страшным считался туз пик: он означал ужасную болезнь, всякий раз - новую. Сегодня он достался, как назло, тому самому пострадавшему, которого мы выследили.
- Туз пик... - произнес он одними разбитыми губами.
Председатель торжественно распечатал конверт:
- Эксгибиционизм! - прочел он неожиданно зычно.
Побитый встал, как собака. Зато - бешеная. По правилам клуба, он должен был спроецировать недуг на окружающих.
- Вы, все! - заорал он вдруг. - Вы лишены элементарных моральных устоев. Вы показываете свои омерзительные пиписьки грудным мамашам и престарелым матронам. Вы прячетесь по кустам, вы пользуетесь анонимными прозвищами... Вы называете эксгибиционистами порядочных, заслуженных людей- как в печати, так и прилюдно... Вы приспускаете уже заготовленные к спуску панталоны и караулите маленьких девочек и мальчиков с собачками и кошечками!...
Тут началась свалка.
Общество, обвиненное в доставшейся несчастному болезни, набросилось на него, его принялись бить тростями и едва не убили, когда бы мы с Флоризелем не разогнали, действуя по-дьявольски исподтишка, всю эту кучу мала.
Флоризель пожал плечами.
- Общество поклонников обычного трансфера по системе доктора Фройда, - шепнул он мне. - Свой собственный порок переносится на других, что выливается в садизм и мазохизм, приближающиеся к анальному.. Вы слышали о таком, Джеральдин? Особенно в печати. Всяк норовит нахамить соседу.
Конечно, я слышал, ибо сам и внушил эту мысль доктору Фройду под видом сразу всех членов его кружка, особенно налегая на Карла Густава Юнга.
- Поиграем еще? - скрежещущей голосинкой предложил председатель.
Наше вмешательство не дало тяге к проекции до конца разрядиться.
- Отчего бы и нет, - молвил я, подкручивая усы. - Сдавайте.
Фокусам с картами я был обучен еще в зороастрийскую эпоху. Туз пик достался принцу Флоризелю.
- Проказа полового члена, - прочел он громко.
Собрание возбужденно загудело. Ну-ка, пусть попробуют обвинить их в этом ужасном заболевании, приобретенном, не иначе как, в колониальных борделях.
Но, вопреки ожиданиям общества, принц, мужчина видный и отважный, да и со мной при своей особе, повел себя иначе:
- Да, он у меня большой проказник, - согласился он, не обвиняя в болезни присутствующих. - И я сейчас покажу вам некоторые его проказы!
Он прыгнул на зеленое сукно и скинул полосатые панталоны. Члены клуба в ужасе отшатнулись при виде открывшегося им зрелища, ибо принц был и в самом деле не вполне здоров.
- А ну!... - заревел принц, хватая за бороду первого попавшегося господина. - Играем в очко! В двадцать одно!
Меня всегда поражало количество энергии в принце: были ведь уже попугай и чучело, а сплин сохранялся....
Через минуту воющее, полураздетое собрание повалило из особняка. Многие походили на павианов и гамадрилов.
Застегиваясь, играя тростью, принц вышел последним.
- А как же я, вашество? - встревоженно спросил привратник. - Ведь вы уже изволили называть меня козлом...
- Да ты козел и есть, - ответил ему Флоризель. - Остановись, мгновенье!
И мы с ним отправились искать другие клубы и комьюнити.