Глава 12.
К у к а р е у л !
В домике Тутты Карлсон (а, выражаясь прямолинейно, – в курятнике) был мертвый час, все дремали, кроме самой Тутты и отлучившегося по своим делам главы семьи – Петруса Певуна. Один совсем молоденький петушок зевнул и осведомился:
– А Тутта все гуляет у нас? Ну и ну...
Дородная наседка по имени Мадлен, дремала с одним открытым глазом, бессонно бдительным; она высказалась, запинаясь от негодования:
– Пускай даже ко-коршун унесет эту ко-ко-кокетку, меня это не ко-ко-колышит!
"Кокетка" появилась в тот же момент.
– Мамуля! Кого я привела! – известила она, сияя. – Входи, Людвиг... здесь только свои... А то, что папы нет, – это кстати...
Наш герой, опасливо вдавливаясь в стенку, оказался внутри... И – что тут началось! Он чуть не оглох, такой крик и гвалт поднялся. Среди общей кокофонии выделялись выкрики:
– Помогите!
– Тревога!
– Здесь Лиса!
– Караул!
– Спасайся, кто может!
– Куда ты... куда ты... куда ты...
Тутта заклинала их успокоиться:
– Тихо, вы! Дайте же объяснить! Мама, вели им всем замолчать! Людвиг, не бойся... они сами обалдели от страха! Пе-пе-перестаньте!
Этот ополоумевший желтый детсад не видел, что у гостя совсем не разбойничьи намерения, что ему самому делается дурно здесь! Да, самочувствие у Людвига было полуобморочное – от страха, от голода, от смущения, а больше всего – от нелепости, от двусмысленности какой-то! Он даже не мог утешиться тем, что оказался в театре абсурда, он и выражения-то не знал такого...
Понадобилась долгая, как час, минута кошмара прежде, чем наседка Мадлен кое-что уразумела и стала утихомиривать свое семейство:
– А ну, не пищать! Все целы, никто не задушен пока? Ко...к-ого ты привела, негодница?!
В наступившей, наконец, тишине Тутта представила нашего героя:
– Это Людвиг Четырнадцатый Ларсон. Он не плут и не собирается никого душить! Ему можно верить, понимаете?
Но Мама сперва ушам своим не поверила, а потом расхохоталась:
– Ларсону? Ларсону – можно верить? Ты глупа, дочь моя...
– Она умнее некоторых взрослых! – вмешался Людвиг.
– Помолчи! – пихнула его локотком Тутта. – Я только хотела сказать, как ты хорошо воспитан, а ты... Да, мамуля, его бабушка была Лисой, он не отрицает, но сам он...
У Мадлен даже зоб раздулся и глаза полезли из орбит:
– Что значит – бабушка? А дедушка?! А его отец?! Я, слава богу, знаю его папочку не понаслышке... Мы знакомы близко, ближе, чем хотелось бы... Его обхождения со мной я до конца дней своих не забуду!
– Но сам Людвиг – другой! – стояла на своем Тутта.
В маминых мозгах это никак не укладывалось. (Они ведь были куриные – извините, мы вынуждены это напомнить. Но и люди, кстати, многие люди рассуждали бы точно так же!)
– Как это – "другой"? Он питается незабудками? Он играет на флейте? У него крылышки? Лис есть Лис! Ты погляди, как он глотает слюну... как он ощетинился и напрягся...
– Да, – объяснила Тутта, – он очень голоден, он с утра ничего не ел...
– И поэтому ты привела его в курятник?! – взвизгнула Мадлен.
Людвиг приложил руку к сердцу и подтвердил, что это чистая правда: он и впрямь ужасно голоден; а курятник здесь или свинарник или любое другое учреждение – для его аппетита это без разницы... Поразительно, конечно, прозвучала эта речь. Неслыханно!
Тутта подманила его к миске с едой и смущенно пробормотала:
– Вот... не знаю только, понравится ли...
Но Людвиг стал глотать так жадно, что и сам не понял, вкусно ли ему. Скривился он несколько позднее.
В изумлении наблюдала Мадлен, как гость поглощает пшено!
– Смотри-ка... А я уж решила, что начнет он прямо с меня...
С набитым ртом гость отвечал, что не ест старой курятины. То есть может, конечно, когда ничего другого нет, но...
В общем, Тутте пришлось ущипнуть его, чтобы он осекся.
– И это моя дочь называет хорошим воспитанием! – Мадлен была по-женски задета, но в знак наплевательства махнула крылом: лисенок-то совсем щенок, дитя... – Вот что: доклевывай... то есть, дожевывай побыстрей и уноси ноги отсюда! Сейчас вернется Петрус Певун, он знает цену вам, Ларсонам... ему не объяснишь, что ты "другой"... Хотя ты и вправду, кажется, недотепа... Но гляди, Тутта: пригласишь на ужин кого- нибудь еще из них – и завтракать тебе уже не придется никогда.
И тут Людвиг подавился, закашлялся и крикнул сквозь кашель:
– Послушайте... Я вспомнил! Вы все... в опасности!
Стало тихо. Чтобы гость мог продолжать, хозяевам пришлось деликатно поколотить его по спине.
– Сегодня ночью, – объявил он, содрогаясь сейчас за них больше, чем они сами за себя, – к вам собирается Лабан, это самый способный негодяй в нашей семье...
– А кто сказал, – сощурилась Тутта, – что нас теперь не тронет ни один Лис?
– Я... Но я только сию минуту вспомнил, как он грозился... Ну да, правильно... этой ночью... Я не слишком поздно вспомнил, а? Вы успеете что-нибудь придумать?
– Пи...пи...пи... пиковое положение! – запищали цыплята.
– А если нет... я тогда сам, сам его встречу тут! – закончил Людвиг.
Мадлен цыкнула на детей, что – нет, никакое не "пиковое"... что всегда можно выкрутиться, если знаешь о беде заранее... Тутте было сказано, что теперь и маме видно: он и вправду симпатичен, ее дружок... И Людвигу была выражена общесемейная благодарность!
А закончила Мадлен так:
– Ничего, пусть этот тип явится! Максимилиан будет на посту, да и мы сами не станем сидеть, сложа крылья... Еще раз спасибо тебе!
В этот миг явился Петрус Певун. Этот глава семьи напоминал стареющего тореодора, который и в будни надевает знаки былой славы и характер которого портится из-за того, что славы этой – недодано. Вообще была в нем частица чего-то испанского! Петрусу сразу не понравилось "вече" в курятнике: четверть девятого уже! Что за митинг в такое позднее время?
– Петрус, позволь тебе представить и объяснить...
Напрасно Мадлен загораживала собой Людвига, – тот сам высунулся, чтобы разглядеть этого командира и хозяина с его орденской лентой через всю грудь и гордыми шпорами. У взрослых есть для таких целая охапка заграничных слов: колоритный...импозантный... эффектный... экстравагантный...
А когда сам Петрус увидел гостя – куда только вся гордость подевалась? Ужас исказил черты и голос вояки.
– Что такое? Лис в доме?! Караул!
– Петрус, не горячись, дорогой, – это не враг...
– Что-о-о? Может, у меня уже куриная слепота? Я не узнаю, по- вашему, рыжего вора? Это вы тут одурели совсем... Или он мозги вам запудрил, этот хитрец... Сидят и мирно беседуют! С кем? Бабы есть бабы!... Максимилиан! Кукареул! Держи бандита!
В общем, – снова здорово и опять двадцать пять, только громче, отчаянней и с худшими последствиями. Раздался лай. Вместе с петушиными криками он возбудил с новой силой все страсти в курятнике. Напрасно пытались Тутта и Мадлен что-то объяснить главе семьи, да и поздно было: на подходе был тот, кем в доме Ларсонов с колыбели пугали детей! Враг номер один! Наш герой дрожал и сам был готов кажется, кудахтать...
Раскачивалась неяркая лампа в проволочной сетке. Когда появился Пес Максимилиан, Людвигу было недосуг его рассматривать, он потом оценит детали... если до этого изловчится уцелеть! А детали такие: седеющий прямостоящий ежик волос, кустистые бакенбарды и детски простодушное выражение на грубоватом лице. Судя по лицу – деревенщина, прямо скажем! А облачен он был в старый кожаный комбинезон, в перчатки с раструбами, и смахивал на шофера начала автомобильной эры.
– Где? Кто? Об чем крик? – хрипло, отрывисто спросил он.
– Да Лис же! Лис в доме! – топал Петрус сапогом со шпорой и указывал на Людвига; а тот исполнял, бедняга, какие-то обманные маневры, короткие перебежки, а сам чувствовал всеми печенками, что не помогут маневры, что не уйти ему от этого кожаного громилы...
В этот момент Тутта изо всех своих небогатых силенок швырнула в лампу той миской, которую опорожнил с голодухи Людвиг, – и лампа, прощально мигнув, погасла.
– Беги, Людвиг, миленький! – расслышал он среди всеобщего писка милый голос.
Не успев поблагодарить Тутту, он выскочил вон – прошмыгнул буквально между кожаных ног главного врага!
И началась погоня во дворе! Насколько же тут сложнее спрятаться, чем в лесу... Фонарей понавесили... И маячит тень Человека за занавесками в окнах большого дома... Спасибо, по крайней мере, что этот в охоту не втянулся пока – судя по звукам, в доме увлечены музицированием. Музыка обещала бесконечность жизни, в которой нельзя и представить себе вражды и жестокости – зачем они? что за вздор? – будет только любовь, милосердие и служение изящным искусствам... В доме играли старинный концерт для скрипки и альта.
Если бы не это, Максимилиан, бесспорно, схватил бы нашего героя! Но погоню как-то размагнитила музыка: был момент, когда они оба заслушались на виду друг у друга, и млели от восторга, забыв о своих обязанностях – удирать и догонять! И вспомнили об этом одновременно. И возобновили свои круги. И тут вышло так, что Людвиг исчез из поля зрения Максимилиана. То есть – как сквозь землю!!!
Пес еще покружил. Капитально высморкался, чтобы заострить нюх... Нет... похоже потерял след. А все из-за этих звуков – против воли чарует, расслабляет...Безобразие, работать мешают своей игрой!
Глава 13.
Враг мой – брат мой...
А в курятнике Мадлен доказывала своему повелителю Петрусу:
– Да нет же... не собирался он никого душить, милый!
– Ха-ха! И еще тридцать три "ха-ха"! – нервно отзывался повелитель.
– Лисы – они как грибы, – вступила Тутта, цитируя своего друга, – есть плохие,а есть хорошие...
Но больше, чем спор, занимала ее смотровая щель, позволяющая следить за ходом событий во дворе. Там, в сотый раз оглядываясь и принюхиваясь, маялся сбитый с толку Максимилиан.
– Вздор! Все, все они одинаковы! У всех на уме одно!
– Ну как же, Петрус, – вновь подступала Мадлен. – Ведь даже поговорка есть: "В семье не без..." Нет, не то, это мало подходит. В общем, смысл такой: семья неважная, а зато в ней... один добрый чудак... И еще про стадо – как одна хорошая овца все стадо ... украшает.
– Какой Баран тебе это сказал?! – пучил глаза Петрус.
– Вы бы лучше о той опасности покумекали, про которую Людвиг предупредил! Благородный Людвиг!.. – взволнованно произнесла Тутта, лишь на миг отрываясь от смотровой щели.
* * *
Максимилиан опустился на землю у своей будки. Он выдохся.
– После такой погони, – сказал он в пространство сквозь одышку, – они мне кислородную подушку должны выносить! И камфару! И бром!..
И тут же из его конуры высунулся Людвиг! По своей воле! Он был – сама благовоспитанность:
– Добрый вечер... А знаете, моя мама – она раньше работала в лесной аптеке, и у нас дома лекарств – полным-полно... я могу сбегать...
Максимилиану хотелось глаза себе протереть:
– Минуточку... Это как понимать?!
Умирая от страха, Людвиг пытался лишь оттянуть неизбежное:
– Просто мне больше негде было спрятаться... Се ля ви!
– Се – что? Се-ля – как?
– Се-ля-ви! Так, знаете в Париже отвечают на самые трудные вопросы. – И от ужаса перед неизбежной расплатой он пропел:
Я скажу, как француз: се ля ви!
Ты судьбу не брани, не гневи,
Ты считай ее редким гостинцем,
Если сам ты – не в клетке зверинца...
Вы не бывали в Париже? Говорят, неплохое местечко... только вот зверинец там ни к чему... вы согласны? А как вам песенка – ничего? Я ее почти всю запомнил – хотите?
– Что это, что это ты затараторил? "Се ля ви".... "Париж" – неплохое местечко"... Песенка... да ты понимаешь, где ты и кто перед тобой? Нет, ну каковы плуты – спрятаться в моей собственной конуре! Даже не уверен, что на такое хитроумие и наглость сам Ларсон-старший способен...
Людвиг отвечал искренно:
– Я так и подумал, что вы подумаете, что я не додумаюсь до этого! А Ларсон-старший – это мой папа. А ему передам, что меня похвалили, можно? Он вас уважает очень... ему приятно будет...
Максимилиан отозвался на это оживленно, он был польщен.
– Уважает, говоришь? Еще бы! Я однажды застукал его здесь во время страшной грозы. Было это, помню, в начале мая... Гром гремит, молнии сверкают, кусты трещат... а мы с ним бежи-и-им во все лопатки!.. На его левой задней должна была остаться отметина на всю жизнь с того дня – от меня подарочек!
Людвиг пообещал: вот сейчас приду домой – и тут же попрошу, мол, отца, чтоб показал... "Сейчас придешь?" – переспросил Максимилиан. И посмеялся, и головой покрутил... И со словами: "Нет, милок, это вряд ли..." надел на Людвига ошейник; там щелкнул миниатюрный замок. Свободный конец поводка Максимилиан намотал на кожаную свою лапу ...
– Теперь ты свои песенки насчет "се ля ви" и зверинца споешь Хозяину и его гостям!..
Людвиг замотал головой.
– Что? Не будешь?
– Вам бы – спел, а им – никакого желания...
– Подлизываешься? Или уже и до вас слушок докатился про эту слабость мою?
– Про какую?
– Про сочинительскую... – видно было: страсть как нужно было ему поделиться. – Такой, понимаешь, зуд напал – кажется, мясом не корми, только дай две строчки сложить, чтоб в рифму... Ты сам-то не балуешься?
Тут Людвиг покаянно кивнул.
– То-то, я гляжу, – со страху трясет его, а он – песенку впереди себя катит! Силен!
– Про "се ля ви" – это не моя, это старого Барса песня. У меня другие две есть – вот те мои.
– Ишь ты... А я, понимаешь, позавчера только начал. Вот у тебя как началось? Я, к примеру, сперва просто подвывал...
Если у него, у Людвига 14-го, берут консультацию, он – пожалуйста... Понятно ведь: с кем попало не откровенничают на такие темы, нужен опыт и особый настрой души. И более опытный, хотя и совсем еще юный поэт сказал пожилому и начинающему, что подвывать – это правильно. И даже обязательно! Потому что в первые полчаса в тебе гудит какая-то музыка... Максимилиан обрадованно стал выяснять, когда на Людвига в первый раз накатило, – днем? утром? Вот лично на него – ночью. Всю ночь жутко хотелось выть! Вообще-то он воет неплохо: в молодости на деревенском конкурсе второе и третье места брал, даже чаще – второе...
Вдруг замолчал Максимилиан и глянул на своего пленника подозрительно:
– А не зря я с тобой так откровенно-то? Может, все ты врешь? А ну, дай-ка мне рифму на слово ОШЕЙНИК!
Не задумываясь, Людвиг выдал ответ:
– МОШЕННИК!
– Ха!.. Лихо... Но это легко тебе... в любую лужу глянул – и там мошенник отразится! А вот словечко потрудней: "ОЗЕРО"... Ну-ка? "Озеро" – раз..."озеро" – два... "озеро" – два с половиной...
Со стороны даже нельзя было предположить, как много зависело сейчас в судьбе нашего героя от стихоплетских его способностей...
– "ЗАМОРОЗИЛО"! – победно выкрикнул пленник.
С неподдельным уважением Максимилиан посмотрел на него : надо же... В чем фокус тут? Вот у него самого не получалось ни черта с этим озером...
– Ну раз ты такой спец, – решил старый Макс, – спою я тебе мою первенькую и пока единственную... Этой ночью я к ней еще два куплета навыл. Значит, так...
Он взял гитару, на которой только два аккорда знал и дребезжащим голосом начал:
Не больно-то весело цепью греметь -
Спросите у пса у любого!
Но будешь греметь, коли хочешь иметь
К обеду остатки жаркого...Не очень-то сладко зависеть весь век
От кожаной плетки свистящей...
Но вспомнит Хозяин, что он – человек,
И косточки выдаст послаще...
Тут ему пояснение понадобилось:
– Если честно, то плетку и цепь я выдумал, чтоб жалостней было. Ты не думай, плеткой у нас не машут зря... да и цепь – это редкий случай...
Людвиг попросил не объяснять ничего, а петь и петь – и так все ясно! Автор куплетов зачерпнул из этих его слов поддержку моральную, и песенка продолжалась:
Я не из кошачьей породы подлиз
И кормят меня не напрасно:
Я сторож, я кур охраняю от лис,
И курам со мной безопасно!Не раз я трепал воровской рыжий мех!
И плутам бывало несладко...
Воспитывать яйца могли без помех
Пеструшки мои и Хохлатки...
– Тебе, милок, не очень обидно слушать такие вещи? – опять перебил сам себя Максимилиан.
– Совсем почему-то не обидно...
– Брось: немножко-то задевает! На нервишки свои не жалуешься? А то у меня еще девятнадцать куплетов на эту тему... Петь?
– А что? Спешить некуда... дождик не каплет... пойте на здоровье!
– Ну спасибо, коли так... Давай я ошейничек тебе ослаблю... чтоб не так строго душил...
* * *
В эти минуты Папа Ларсон сидел, мрачно уставившись в пасьянс, который никак не желал сойтись. Мама Лора металась из угла в угол, будто в клетке, она себе места не находила...
– Нет, ты только представь себе: вдруг он затеял разоблачать Гиену Берту? Выяснить, где у нее совесть? Тогда он валяется где-то с прокушенным горлом!
– Ну зачем, зачем такие страсти-мордасти? – отвечал Папа с наигранной беспечностью... Берта знает, что за малышом стою я... Нет, она не посмеет. А на рассвете мы объявим общелесной розыск...
– Доживу ли я до рассвета? Каждую минуту он может погибнуть... с этой своей беззащитной честностью! За что мне такая пытка? А тут еще Лабан – ну почему именно сегодня он отправился на эту опасную операцию?! Зачем ты позволил?
– Ну приспичило парню! И потом, он уже мало интересуется моим мнением... се ля ви!
– Ну что ты опять селявикаешь? Что это значит?! С таким же успехом ты мог бы куковать! Или блеять! Или мяукать!
– Лора! – Папа грохнул кулаком по столу так, что взлетели карты. – Ты не трогай уроки старого Барса... это – святое!
Мама криво усмехнулась и ответом его не удостоила.
– Вот из-за тебя пропал валет... Где бубновый валет, я спрашиваю? А-а, вот он... Это – Людвиг, я ж на него загадал... И что любопытно – нет, ты глянь, – при любом раскладе за ним увязывается эта дама... У них какие-то хлопоты... потом разлука... потом опять его дорога к ней... потом он поблизости от нее, но – странно! – в казенном доме почему-то...
– Людвиг – ребенок! Не прикрывайся им, не впутывай его, если даже в такую ночь на уме у тебя – дамы!..
Хищный зеленый огонь, ничего хорошего не обещающий, зажегся в маминых зрачках. Она смахнула со стола все карты. Папа догадался, что лучше не спорить сейчас – опасно. Кротко опустившись на колени, он ползал и подбирал карты с пола, утешая себя все той же французской присказкой – еле слышно, впрочем...