Кому тут без речки и жизнь не мила?
И что за находка утёнка ждала?
Весна рвала и драла зиму всю ночь. Великая зима, бескрайняя, белая, которая гордо и вольготно раскинулась по всей крохотной приречной стране, превратилась к утру в серые ошмётки и капающие сосульки. Повсюду белое и холодное растворял поднимающийся от земли пар и журчащая на всю страну речка.
С утра пораньше Простодурсен побежал на берег, чтобы впервые в этом году побулькать камешки. На бегу он стирал с губ пудинг, из-под ног летели комья глины.
– Гип-гип-ура! – кричал он мокрому насквозь утру. В кармане стукались три камешка-булька. Он носил их в кармане всю зиму, и всю зиму они призывно постукивали. Однажды Простодурсен даже попробовал булькнуть их в тазике дома. И вот теперь они наконец булькнут в старой доброй речке.
– Подожди меня! – закричал Утёнок.
Он вприпрыжку бежал за Простодурсеном. Но то и дело останавливался, чтобы рассмотреть ночную работу весны во всех подробностях. Вдруг он увидел старые добрые холмы такими же, какими они были до снега. Кочки, палочки, обломки старых веток, скрытые зимой, снова были видны повсюду.
– Ну и ну! – закричал Утёнок.
– Представляешь?! – откликнулся Простодурсен. – Здорово, да? И теперь очень долго будет только теплее и светлее!
– Караул! – вдруг крикнул Утёнок.
– Что такое?
– Иди посмотри.
– Нет, это ты иди сюда. Сейчас я буду булькать первый камень.
– Нет! – закричал Утёнок. – Иди ко мне!!!
Он стоял на маленькой помойной куче и плакал.
– Смотри, – сказал Утёнок.
– Что такое? – не понял Простодурсен.
– Разве ты не видишь? – горестно воскликнул Утёнок. – Здесь побывала девочка-утица, но её яйцо разбилось. Наверно, это случилось, когда мы дома уютно грелись у огня. А она стояла тут несчастная, и ей было так плохо…
– Но родной мой, – сказал Простодурсен. – Это просто скорлупа яйца, из которого ты появился.
– Что-о? Я вылез из такой маленькой штучки?!
– Ну да. Я скидываю сюда всё подряд, скорлупки тоже скинул.
– Я бы в неё никак не поместился.
– Ты же вырос. Ты стал большим. Вон ты совсем один ходил к куропатке, и вообще…
– Да, но… Я это просто я.
– Ну да, мы всегда бываем собой. Так устроено. Тебе куропатка как раз это и сказала, верно?
– Но я уже не помню, что я лежал в яйце.
– Да, потому что мы не можем помнить всё. Но оно никуда не девается, оно хранится внутри нас, и мечты, сны и всё остальное могут прийти туда и напитаться этим всем, когда нужно.
В конце концов Утёнок поднял самый маленький кусочек скорлупы и сказал:
– Я возьму себе на память и спрячу в секретное место, чтобы не забывать, каким маленьким и испуганным я когда-то был. А если я встречу девочку-утицу, то пусть увидит, как примерно выглядит яйцо.
– Да, – сказал Простодурсен, – согласен с тобой. Пожалуй, не стоит выбрасывать всё, что тебе не нужно. Ладно, мне пора бежать и булькнуть наконец камешки.
Утёнок никак не мог отвернуться от скорлупки. Он изо всех сил старался вспомнить, каково было ему внутри яйца. И с чего вдруг он решил выбираться наружу? Он ведь никого здесь тогда не знал. Он и себя самого не знал тоже. Но вспомнить это теперь всё равно не удалось. Возможно, ему просто-напросто стало тесно в яйце.
"Бульк!" – вдруг раздалось от реки.
– Слышал? – радостно закричал Простодурсен. – Ты слышал этот прекрасный бульк? Речка и в этом году в голосе!
– Да, Простодурыч, я слышу.
– Я готовлюсь булькнуть второй. Иди сюда поближе, чтобы лучше слышать.
Только Простодурсен собрался бросить второй камешек, как появились Октава со Сдобсеном. Октава дала сильный крен. Она шла полулёжа на Сдобсене, который пытался поддержать её.
– Бедная, она по уши влюблена, – объяснил Сдобсен.
– Ужас, – откликнулся Простодурсен. – Хорошо, что ты ей помогаешь.
– Да, добрые соседи – важная вещь. Сейчас мы идём к Ковригсену слушать первые весенние стихи.
– И мы тоже придём, – сказал Простодурсен. – Вот только булькну ещё пару камешков – и пойдём.
– А где Утёнок?
– Бегает где-то здесь. Он так вырос, что бегает без присмотра, – ответил Простодурсен.
Что тебе память напомнит сейчас, что – через миг, а что – через час?
Утёнок внезапно вспомнил важную вещь. Он как раз стоял у речки и радовался, что Простодурсен вернулся в хорошее настроение. И вдруг у него мелькнула мысль, и он помчался в лес.
Он бежал, прыгал и жадно вдыхал новые запахи. В маленькой тёплой ямке между ёлками и горной стеной он увидел уже расцветающие цветы. Какие-то зелёные стрелы с жёлто-белыми наконечниками решительно торчали из земли наружу.
Наконец он добежал куда хотел. Он бывал здесь раньше, в тот день, когда пришла весна. Вчера то есть. Но он с трудом узнавал всё вокруг.
Внезапно на глаза ему попались сосновые семена, и он понял, что это то самое место.
– Зимняя улитка, привет! – закричал он. – Привет! Э-эй!
Ему надо кое-что сказать зимней улитке, понял Утёнок. Слова, которые нет смысла говорить кому-то другому.
– Цып, – сказал Утёнок.
Он подумал, что улитка могла и напугаться, и поэтому надо говорить потише.
– Цып-цып, – позвал он ещё раз.
– Ну? – отозвался кто-то.
Это таки была зимняя улитка. Она тихо лежала под прелыми листьями и хвоей.
– Ты зачем спряталась? – спросил Утёнок.
– Мне надо спать.
– Ты, что ли, устала?
– Да. И должна поспать до зимы. Послушай, а ты не поможешь мне закопаться поглубже?
Утёнок помог улитке зарыться поглубже. Работа оказалась совсем лёгкой для него, и в пять минут была готова лунка нужной глубины.
– Спасибо, – сказала улитка, – теперь здесь очень удобно. А зачем ты приходил?
– Я хотел попросить прощения.
– За что?
– Я стоял на твоём домике и я хотел напугать тебя. Это всё от страха – я боялся.
– А теперь не боишься?
– Тоже боюсь, но теперь я тренирую силу духа и боюсь мужественно. Я просто хотел предупредить: ты можешь не опасаться, что я снова приду в лес и начну говорить тебе "бё".
Улитка посмотрела на него с прищуром.
– Странная ты птица, – сказала она.
– Да, – согласился Утёнок, – всё иногда бывает странным. Спокойных снов! Может быть, встретимся зимой.
Зимняя улитка задом заползла в щель, которую помог выкопать Утёнок. Засыпала себя сверху мхом, хвоей, листьями и ветками. И пропала.
Утёнок подобрал сосновое семечко и пошёл назад.
И скоро он был уже в маленьком домике, где жил вместе с Простодурсеном.
Он стоял у окна и наблюдал, как Простодурсен рыщет по саду в поисках камешков-бульков. А весеннее солнышко раскладывает для него ломтики прогретого света во все щели между облаками.
Утёнок радовался. Он заметил, что стал собирать вещи. Необычные вещи, в которых для него был смысл. У него их было уже две. И стоило ему взглянуть на такую вещь, как он вспоминал целую историю. Он спрятал их в коробочку для пудинга. И хотел посмотреть на них ещё разок, прежде чем идти на весенний крендель к Ковригсену.
Первой вещью было сосновое семечко. Оно всегда будет напоминать Утёнку о его первом походе в лес в одиночку и о том, как он пытался напугать зимнюю улитку, потому что сам умирал от страха.
А вторая вещь, кусок скорлупы его яйца, – знак того, что в мире много непостижимого и поразительного и что всякий удивительным образом всегда остаётся самим собой, как бы он ни менялся.
Во всяком случае, Утёнок думал, что эти две вещи будут напоминать ему именно об этом, но уверенности у него не было, поэтому он побыстрее закрыл коробочку, заранее предвкушая, как откроет её в следующий раз.
И он открыл её опять. На самом деле, он хотел проверить, осталось ли в коробочке ещё место – на случай, если в его жизни возникнут другие маленькие важные вещи. Место было. А кусок скорлупы и семечко напоминали ему, что надо поспешить к Простодурсену. И всю дорогу радоваться, что потом он опять откроет коробочку.
Развеялись чары, но стал ли печальней сюжет?
Зачем не на всякий вопрос приготовлен ответ?
В пекарне Ковригсена посреди стола красовался весенний крендель. Великолепное произведение кондитерского искусства, украшенное листьями кудыки и обрамлённое пятнышками спросоньи и островками конопатки.
За столом сидели Пронырсен, Октава и Сдобсен. Пронырсен ждал, пока Ковригсен досочиняет своё первое весеннее стихотворение, чтобы можно было приступить к кренделю. Октава смотрела на Сдобсена. А Сдобсен поддерживал Октаву.
Тут пришли Простодурсен с Утёнком.
– А где Ковригсен? – спросил Простодурсен.
– Репетирует своё стихотворение, – ответил Пронырсен.
Но он ошибся. Ковригсен ничего не репетировал, потому что стихи у него не сочинялись. Он стоял за книжной полкой, комкая в руках пустую бумажку, и стыдился. Наконец он решился выйти к остальным.
– К сожалению, – сказал он, – весеннее стихотворение не сочинилось. Я не сумел. Я думал, это будет прекрасное стихотворение о нашей речке и крошках коврижки, но…
– Ничего страшного, – ответил Утёнок, – теперь я тоже научился сочинять. Хотите послушать красивую маленькую историю?
– Да, – сказал Ковригсен, – если тебе не лень.
– Было на свете яйцо, – сказал Утёнок.
– Как прекрасно! – откликнулась Октава.
– У-у, занимательно, – сказал Сдобсен.
– И что там за история? – спросил Ковригсен.
– Я не знаю, – ответил Утёнок.
– А кто же будет знать? – возмутился Пронырсен. – Что было в этом яйце? Кто из него вышел? Что из него вышло?
– Вышла, конечно же, принцесса. Она была страшно влюблена. И всё искала чего-то, пока не нашла зеркальце, чтобы посмотреть, прекрасна ли она, – сказала Октава.
– Принцесса из яйца?! – задохнулся от негодования Пронырсен. – Давайте говорить серьёзно. Пусть уж вылезла черепаха.
– Нет-нет, – сказал Сдобсен. – Я уверен, что из яйца вышел повар из-за границы, специалист по соусам. Он шёл ко мне, чтобы я снял с соусов пробу.
– Ты только о еде и думаешь! – сказала Октава.
Так она не разговаривала со Сдобсеном давно. И сама сразу это заметила, а потом и остальные. Она сидела тихо и опиралась о Сдобсена, как будто впервые в жизни обрела настоящую поддержку, которой ей не хватало.
Что такое? – подумала Октава. Неужели влюблённость прошла?
Она побыстрее взглянула на его нос.
– Что такое? – вслух спросил Сдобсен. – Что ты на меня уставилась?
– Нос, – сказала Октава, – у тебя совершенно обычный нос.
– Нос? – переспросил Сдобсен.
– Тебя он наверняка устраивает, – продолжала Октава, – он у тебя посреди лица, но я смотрю на него со стороны и вижу, что он ничем не примечателен.
– Вы что-нибудь понимаете? – спросил Сдобсен.
Никто ничего не понимал. Все поэтому молчали.
– Мой старый добрый сосед, – сказала Октава, – позволь поцеловать тебя. И пригласить утром на завтрак.
– Она влюблена, – объяснил Сдобсен, – в этом всё дело. Она тоскует по своему любимому.
– Нет, – ответила Октава. – Я больше не влюблена, всё прошло. И я хочу отпраздновать это с тобой вкусным парадным завтраком.
– Понятно, – как-то сник Сдобсен. – Значит, мне не надо больше поддерживать тебя?
– Не надо.
– Та-ак… – протянул Сдобсен. – Что ж, спасибо вам за всё, придётся мне уезжать за границу, раз здесь я никому не нужен.
– Нет-нет! – вскрикнула Октава. – Ты мне нужен! От всего сердца говорю: ты нужен мне как сосед, чтобы гулять с тобой, чтобы слушать твоё нытьё и ворчание, чтобы мне было куда пристроить заботу и слова утешения, которые копятся во мне и ждут случая. Ой-ла-ла, до чего жизнь удивительна!
– Да, – подтвердил Утёнок, – жизнь удивительна, велика и полна памятных вещей.
– Да, – согласился и Простодурсен, – по крайней мере, пока речка свободно течёт мимо нас.
– А рядом хорошие соседи и есть вкусная еда, – добавил Сдобсен.
– Если бы у меня всё-таки сочинились бы весенние стихи, жизнь стала бы и вовсе прекрасна, – сказал Ковригсен.
– Кстати, – сказал Пронырсен, – что там с яйцом? Я всё-таки хочу узнать.
– Это мы можем, пожалуй, придумать, – сказал Сдобсен. – Но я всё жду, не скажет ли наш добрый пекарь "приятного аппетита", чтобы мы могли попробовать его чудесный весенний крендель.
– Приятного аппетита, – сказал Ковригсен.
Дальше крендель стал быстро уменьшаться в размерах, а история про яйцо – увеличиваться. Она получилась очень странная, совсем не похожая на эту. И пока за столом история обретала всё новые повороты, Утёнок соскользнул под стол и притаился там со своей коробочкой с памятными вещами, прикидывая, открыть ли её сразу или ещё немножко подождать.
