– Молчи, дурень! – прорычал Клыкостраж и качнул безглазой головой в сторону Фритти, который стоял, потрясенный до оцепенения. – Не обращай на него внимания, – заверил он Фритти. – Боюсь, он повредился в уме. Лорд-Всевластитель довольно реззко обошшелся сс ним по поводу того самого заключенного. Теперь ему в кажждой тени мерещится этот малый. Оччень печально, оччень печально.
Растерзяк и в самом деле не обращал внимания на настоящего Фритти, стоявшего, рядом, – возил подбородком по грязи, вновь и вновь мыча имя Хвосттрубоя. Наконец остановился и взглянул на Клыкостража.
– Ну зачем ты так надо-олго ушел? – спросил Растерзяк Гнусняка. Плаксивый тон казался страшно неестественным для столь могучего тела. Фритти перевел дыхание. Подземный мир, стиснутый каменно-холодной, тяжкой своей шкурой, еще раз расступился перед ним. Невероятно! Везенье продолжало ему сопутствовать. Он был так близко от Растерзяка, и тот его не узнавал!
– Вставай, дубина! – клацнул зубами Гнусняк. Испуганное мяуканье Когтестража отдалось в просветлевшей голове Фритти как что-то комическое. – Я нашшел кой-кого, кто поможжет нам отыскать обратный путь к главным туннелям. Там мы и еду себе найдем! Поднимайся!
Растерзяк выпрямился во весь свой огромный рост.
– Он помешшался, как я и сказзал, – извинялся Гнусняк, пока тройка вступала в коридор. – Не будь меня, он умер бы, несмотря на всю свою силу.
– Странная гордость прозвучала в голосе Клыкостража.
Хвосттрубой оказался в незавидном положении проводника и спутника двух созданий, желавших ему и его роду погибели, – ведя их по совершенно незнакомым ему туннелям к тайному центру лабиринта.
Растерзяк, хотя поднялся и смог двигаться, все еще ничем не показывал, что узнает Фритти. Его поведение колебалось между простодушием и неожиданной безумной злобой. Один раз он внезапно повернулся к Фритти, завыв: "Черные ветры, черные ветры!" – и попытался разодрать его могучими когтями. Но после резкого окрика Гнусняка снова съежился и заплакал.
– Не в ссебе, не в ссебе, – лепетал Гнусняк. – А когда-то, знаешшь ли, был таким важжным начальником…
Когда прошли чуть подальше – Хвосттрубой полагался на мгновенные изменения в температуре и давлении воздуха, чтобы вести в нужном, как ему казалось, направлении, – он набрался мужества, чтобы кое-что выжать из столь мало приятного Гнусняка.
– Ну так как идет "окончательная подготовка", а? Вообще-то я боюсь вмешиваться в такие… мрр… скажем, чересчур важные дела, что творятся наверху… на поверхности.
– Многого-то никто не скажжет бедному старому Гнуссняку, – пожаловался Клыкостраж, – но зато я многое сслышшу. Величайшшие передвижжения, величайшшая тревога… Я недавно слышшал, как двое наших шшептались, что скоро поверхноссть рухнет.
Поверхность… рухнет? Фритти это очень не понравилось. Вот-вот случится что-то ужасное, непостижимое, а по всей видимости, только он да горсточка заикающихся Рикчикчиков – единственные, кто мог бы хоть что-то против этого предпринять.
"Нет, – подумал Хвосттрубой, поправляя сам себя, – я ничего не могу сделать, разве что найти своих друзей и, вероятно, умереть с ними вместе".
Теперь, когда весь Закот начеку, бежать – маловероятно и для одного, не говоря уж о троих или четверых. Прощай, отдаленная надежда, и сама по себе незначительная, а в придачу – возложенная на спинки скачущих белок и на пресыщенный, равнодушный Двор.
– Звездномордыш! Ползучий, скрытный звездномордыш! Сердце из него вырву! – Завывая, Растерзяк остановился, из стороны в сторону мотая черной мордой.
Фритти, вздрогнув, понял, что хотя Растерзяк и безумен, а Гнусняк слеп, у него все же есть на лбу белая звездочка; внизу его легко опознают более проницательные обитатели Холма. Пока Гнусняк унимал разъяренного Растерзяка, он опустил голову и выпачкал лоб в пыли. Поморгав, чтобы стряхнуть с морды грязь, выпрямился.
"Надеюсь, это ее прикроет, – подумал он, – или по крайней мере достаточно замажет, чтобы не бросалась в глаза. Я ни за что не сойду за Когтестража, а вот за безымянного раба – пожалуй".
Бесшерстный снова подтолкнул Растерзяка вперед, и хотя Коготь издал странное поскуливание, некоторое время он больше не мешал идти.
Хвосттрубоево чувство направления, казалось, срабатывало. Он уже замечал признаки возрастающего оживления в проходах, по которым они шли, – более сильные и свежие запахи доносились из боковых ходов. Фритти стал подумывать, как бы найти своих пленных друзей. Он знал, что может быстро и безопасно передвигаться только по этим внешним, в большинстве своем заброшенным, неглавным ходам; как только он попадет в оживленный центр Холма, вся игра его станет бесполезной.
Внезапно из-за поворота тропы донеслись звуки резких голосов. Растерзяк – словно нарочно – избрал именно этот миг, чтобы улечься, вытянув поперек туннеля свое огромное тело с пятнистым брюхом. Хвосттрубой в испуге огляделся – и далеко не сразу приметил крохотное углубление в стене, мимо которой они шли. Эхо скрипучего, прерывистого смеха рокотало в проходе, когда он отпрыгнул и забился в небольшое пространство, в расщелину – и очень тесную. Услышал, как смех прекратился и приблизились тяжелые шаги. Раздались слова – безошибочно опознаваемый рычащий говор Когтестражей:
– Это еще что? Что эта кучища незарытой мррязи делает на дороге?
Послышался взрыв грубого хохота, и другой, столь же неприятный голос сказал:
– Тут явно кто-то, с кого бы надо содрать шкуру, клянусь Великим! Кто там, а ну отвечай!
Гнусняк удрученно заговорил:
– Пожжалуйста, госспода! Не обижжайте! Как видите, я – в обществе двух вессьма уважжаемых членов вашшего братства! Сскажжи им, Проходччик!
– Двоих?! – рассмеялся первый Коготь. – Я вижу только одного, и на вид это большая вспухшая развалина! А ты что видишь, Вонзяк?
– В точности то же. Никуда не годный чурбан и маленькая, извивающаяся слепая моль. Если я не разучился считать, Гнилозуб, так тут только двое. Эта Писклюшка врет нам!
Гнусняк захныкал от страха, и Фритти услышал – двое Когтестражей придвинулись ближе.
– Врать стражам при исполнении обязанностей, на высочайшей службе! По мне, так разорвем его за это, как по-твоему?
– Проходччик! Сспаси меня! Сспаси насс! – истерически завизжал Клыкостраж, и Фритти, скрючившись в своей неглубокой нише, затаил дыхание.
Раздался приглушенный стон, а потом басовитый голос Растерзяка:
– Хвосттрубой! Это сделал звездномордыш! Нет лорд Жи… Лорд Живо… Живоглот, не выжигайте! Моя к а… нет! А-а-а-ахх!
Его голос перерос в пронзительный вой. Два Когтестража вскрикнули от удивления.
– Клянусь Кровавым Отсветом! – прорычал Гнилозуб. – Это и впрямь Коготь!
– Это Растерзяк! – нервно выдохнул Вонзяк. – Он вне закона! Лорд-Всевластитель наказал его! Нам нельзя к нему прикасаться!
– Пфффу! Ты прав. Тут нечисто!… Стыдно тут и быть! И этот писклявый слепой червяк… пошли, давай-ка уберемся! – Гнев в голосе Гнилозуба не смог замаскировать страха, который как бы поскуливал под ним.
Быстрые тяжелые шаги пронеслись мимо Хвосттрубоевой расщелины и удалились по коридору.
Фритти переждал очень долгое, как казалось ему, время и осторожно шагнул в туннель. Бесшерстный силуэт Гнусняка съежился над обмякшей темной фигурой Растерзяка… и странно – на миг Фритти пожалел их. Но Клыкостраж повернул к нему обезображенную морду, и это чувство потонуло в волне отвращения.
– Кто здессь? – окликнул Гнусняк. Хвосттрубой издал нерешительный горловой звук и сказал:
– Кто-кто, Проходчик, конечно. Я уходил осматривать ветки туннеля. Только что видел парочку наших ребят. Вы их встретили?
– Они угрожжали нам! – пропыхтел Гнусняк. – Собирались насс убить! Зачем ты ушшел?
– Я же вам сказал! – притворно сердясь, отозвался Фритти. – Вставайте-ка и поднимайте его! У меня есть дела и поважнее, и я помогаю вам только потому, что вы такие жалкие и ни на что не способные. Ну так потопали мы или нет?!
– О да, сейчасс, сейчасс, Проходчик! Пошшли, Растерзяк, всставай!
С Хвосттрубоем во главе, с неохотно ползущим Растерзяком в хвосте несовместимая тройка двинулась в центр собирающихся сил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Совсем не камнем
Сердце разбивают
И не жезлом,
А плетью, что незрима – так мала.
Но я смогла
Увидеть, как Волшебное Созданье
Под нею пало.
Эмили Дикинсон
В мире над лабиринтом творилось небывалое. Из-за отдаленных криков и отблесков ночные Часы становились таинственными и настораживающими. Фелы производили каких-то необычных, нежизнеспособных котят, и принц Воспарилл из Перводомья делал устрашающие заявления. Многие в Племени были напуганы. Земля повсюду казалась нетвердой – изменчивой, вероломной.
Око открывалось полностью, совершив оборот раньше времени, и, красное, вспухшее, висело в небесах. Ночи Сборищ были полны неразрешимыми вопросами и безымянными страхами. Наступала Слепая Ночь, ночь величайшей темноты. Некоторые шептались, что на этот раз тьма принесет брряд.
Брряд был на языке у многих, а у скольких на уме – и не счесть.
Под землей же, на трупном своем троне, Великий сплетал паутину необычных деяний. Силы били и пульсировали сквозь его престол так напористо, что порою и самый воздух в Пещере-Пропасти становился плотен и непокорен, как вода. Прибывали и убывали странные образы, трепеща на грани зримого, подобно зарнице на веках у спящего.
Даже Хвосттрубой на окраине главных путей Закота почуял: нечто приближается. Растерзяк совершенно перестал говорить – равно как бормотать и завывать, – тяжко ступая с тупым, безжизненным мерцанием в глубоко запавших глазах. Непрерывно останавливался, чтобы почесаться, чуть не до крови раздирая красными когтями черную шкуру. Фритти понимал его. Шкура зудела и у него.
Все трое остановились подле одного из главных проходов, глядя вниз, в темный покатый туннель, ведущий к широкой мощеной дороге. Там целеустремленным строем проходили отряды Когтестражей; порой Когти гнали ослабевших, спотыкающихся заключенных. Гнусняк выставил рядом с Фритти ухо навстречу звукам бесконечно шаркающих мимо шагов.
– Ааахх. – Клыкостраж улыбнулся, его изуродованная морда свилась в клубок морщин. – Ты это слышишшь? Послушшай. Готовятся большшие события… большшие события. – Голое рыло приняло удрученный вид. – В этом и есть несправедливоссть. Когда верный сслуга, как я… – Он всхлипнул. Фритти, с тревогой следивший за легионами Когтестражей, рассеянно кивнул, на мгновение забыв, что Гнусняк не мог этого видеть.
– Я создан, чтобы служжить лорду-Всевластителю, – сокрушался Гнусняк. – Как я мог оказатьсся в столь низком положжении?
Укоризны Клыкостража наконец смолкли. В голове у Хвосттрубоя стал складываться некий замысел.
– Гнусняк, у меня есть к вам кое-что важное, – понизив голос, сказал он. – Давайте отойдем в глубь коридора.
Когда отошли и встали возле оцепеневшего Растерзяка, Фритти начал:
– Так вы говорите, что преданы… лорду-Всевластителю?
– О да! – горячо подтвердил Гнусняк. – Это мое единственное предназначчение!
– Тогда я могу открыть вам свой секрет. Обещаете хранить его?
– О, несомненно. Проходчик, безуссловно! – Гнусняк принялся приседать – ужасная пародия верности слову. – Клянуссь Пенным Камнем Клыкостражей!
– Хорошо. – Хвосттрубой на миг задумался. – Лорд ОН – Хозяин – серьезно нуждается в сообщениях от одного верного ему заключенного. Он ведь не доверяет даже своим приближенным. Некоторые из них, вроде… ну если уж я должен назвать, вроде Кровососа, показали себя ненадежными – если вы меня понимаете.
Клыкостраж затрясся от волнения:
– Конеччно! Я понимаю! Вроде Кровососса! Точчно!
– Что ж, – важно продолжал Фритти, теперь уже поощренный к обману. – Он избрал меня, чтобы я отыскал этого заключенного и понаблюдал за ним. Но никому ни-ни! Вы же понимаете, что может получиться… ну, неблагоразумно, особенно сейчас! – Он и сам немножко запутался в логике всего этого, но Гнусняк, казалось, был восхищен идеей. – Так или иначе, – добавил он, – лорд-Всевластитель выбрал меня, а я выбираю вас. Вы отыщете мне этого заключенного, но никто не должен знать зачем, даже заподозрить не должен. Вы можете это сделать?
– Ты умницца. Проходчик. Кто заподозрит сстарого искалеченного Гнуссняка? Да, я это ссделаю!
– Очень хорошо. Заключенный, которого вы должны мне найти, – фела, что сопровождала этого беглого… как его… Хвост… Хвост… – Для убедительности он запнулся, замямлил. – Хвостлюбой. Ну еще Растерзяк о нем бредит. Фела, которая была с ним, осталась в живых, нет?
– Не знаю, Проходчик, но разуззнаю, – рассудительно ответило слепое чудище.
– Отлично, – сказал Фритти. – Я буду ждать вас здесь, когда пройдут три рабочие смены. Сумеете снова найти это место?
– О, конечно. Теперь, когда Обжжигающий Поток большше не бурлит у меня в ушшах, я могу отысскать дорогу куда угодно.
– Тогда вперед, и возьмите с собой Растерзяка – только оберегайте его от выходок, которые могут привлечь внимание. – Фритти особенно не хотелось остаться наедине с могучим обезумевшим зверем, который станет еще опаснее, коль скоро к нему вернется память. – И помните, – добавил он, – если вы предадите меня, то предадите своего Хозяина. Ступайте!
Преисполненный новообретенной целью, Гнусняк торопливо поднял Растерзяка, и оба заковыляли прочь.
Следя за их отбытием, Хвосттрубой подавил взрыв удовлетворенного смеха. Самое трудное было еще впереди.
Покончив с этим делом, Хвосттрубой ощутил, что его лихорадочно-быстрые мысли потекли медленнее. Страшно хотелось есть. Не знал, как с этим и быть. Прислонившись к туннельной стене и наблюдая за еще одной подневольной бригадой, которую гнали на рытье, он обдумывал, что выбрать. Наверное, он мог бы попробовать незаметно оставаться где-то в сторонке – воруя тут или там пищу, стараясь проворством и осторожностью уклоняться от охранников. Раньше или позже, впрочем, его поймают. По Холму не бродил никто из Свободного Племени, – во всяком случае, он таких не встречал. Это значило накликать беду, а у него и так уже было полным-полно забот.
Внизу по проходу шло следующее стадо заключенных под присмотром пары угрюмых Когтей. Когда бригада поравнялась с укрытием Фритти, один из рабов, шедших впереди, свалился. Остальные старались перепрыгнуть через упавшего, сталкиваясь с товарищами; поднялись великий вой и рычание. Двое Когтей, выпустив свои красные лезвия, пробирались сквозь свалку.
Фритти, почуяв в этом некую возможность, выпрыгнул из туннеля и быстро двинулся к тылу шеренги.
"Легче сбежать из такой вот бригады, чем долго жить как призрак, – решил он. – К тому же кто станет искать беглого заключенного в тюремной камере?" – Ты, солнечный крысенок! – проскрежетал голос. Хвосттрубой взглянул в охранничью морду с тяжелыми челюстями. – Я видел! – прорычал Коготь. – Отбеги-ка мне еще разок, и я тебе всю котовость оторву!
Колонна, опомнившись после давки, построилась и двинулась, унося Фритти, как волна.
Жизнь в подневольной бригаде была не столь трудна, как прежде. Фритти окреп после отдыха в Крысолистье; хоть и редко там охотился, но все же питался лучше, чем бедные коты, с которыми делил заключение. Ему грустно было видеть вокруг несчастных и страдающих, но на этот раз все было иначе: он сам выбрал бремя неволи, втайне он действовал! Хотя сердце и предостерегало его от безрассудства, он не мог справиться с чувством тихой гордости. У него была цель, очень далекая, но он тем не менее уже к ней шел. Удача по-прежнему не покидала его.
Заключенные тоже почувствовали перемену в атмосфере Холма. Смятенное, тревожное ощущение надвигающихся событий угнетало их. Никто из заключенных не рассказывал историй, не пел. Даже споры стали унылыми и тусклыми. Узники как бы сжимались всем стадом, ожидая удара, чтобы свалиться.
Один из заключенных коротко пересказал Хвосттрубою слухи, ходившие среди тюремщиков: об отблесках и шумах в Пещере-Пропасти, о том, как Когти и Клыки сбивались в раздраженные, нетерпеливые стаи, которые потом отсылали в дальние туннели. Стараясь казаться равнодушным, Фритти пытался выкачать из заключенного – одноглазого полосатого кота по имени Щуполап – еще кое-какие сведения, но ослабевший кот больше ничего не знал.
Фритти провел с туннельными рабами две рабочие смены, и в нем закипело нетерпение: он знал – время не ждет. Только и думал, что об опасности, в которой были его друзья. Перводомье и участь Племени улетучились у него из памяти, как что-то далекое, отвлеченное. Расставшись со Щуполапом, Хвосттрубой, сгорбившись, сидел в углу пещеры, пока не пришли охранники, чтобы выгнать их на работу.
Время грязного, гнущего спину рытья тянулось медленно, как густой сок. Хотя лапы у Фритти растрескались и кровоточили, он рыл, точно уничтожая время, стараясь хотя бы так, в основном силой, избыть Часы рытья.
Когда ухмыляющийся Коготь прорычал из отверстия туннеля, что пора кончать рытье, Хвосттрубой и другие вконец измученные заключенные стали подниматься наверх. Предусмотрительно отстав от колонны, когда последний перед ним кот одолел край туннеля, Фритти остановился, потом быстро пробежал вспять по короткому проходу и бросился на землю в конце ямы, которую они рыли. Как можно дальше заполз под кучи отработанной почвы и притаился.
Разрозненные голоса заключенных доплывали до него сверху. На миг пылающий золотистый глаз заглянул вниз, в туннель, но грязь и темнота скрывали Фритти от всего, кроме разве что самого тщательного досмотра, и вскоре он услышал, как подневольная бригада прошаркала прочь. Он бесшумно лежал в конце ямы, покуда сердце не пробило множество раз, и наконец осторожно пополз вверх.
Небольшая пещера, из которой выходила сеть рабочих туннелей, была пуста. В тусклом свете земли не было видно никакого движения, кроме его собственного. Небрежно, но быстро он смыл основную пыль с морды, ног и хвоста и беззвучно вышел в большой проход, по которому уже прошли его товарищи-заключенные и охранники.
В пещере, где лежал Шустрик грезя о белом коте, засыпала наконец и сама Мимолетка. Ее изнуряло напряженное ожидание – она ждала, что мстительный Когтестраж вот-вот вернется за нею – и вынужденная беспомощность ее положения: она перестала копить силу и настороженность, чтобы сопротивляться. Уткнувшись подбородком в лапы, она долгое время пролежала, созерцая смирные, беспомощные фигуры Шусти и Грозы Тараканов, и безнадежность витала над нею, точно теплый туман. Когда охранник втиснул злобную морду в пещеру, то застал всех троих как бы в мертвенном покое. С желтозубой одобрительной ухмылкой он скрылся.
У Грозы Тараканов замигали, открываясь, глаза. Хотя тело его все еще вяло и неподвижно лежало, они на миг наполнились сильным, холодным пламенем.
Потом свет, мерцая, угас в их глубинах, чтобы, казалось, умереть. Веки опустились на место, и все сызнова окаменело.