Первыми выборами, за которые взялась "Прагма", были в законодательное собрание области. Мне достались два кандидата: учитель истории Борис Духан и конструктор авиационного завода Евгений Королёв. Духана я знал, поскольку он светился на митингах начала 90-х, был неплохим оратором и свойским человеком, уместным в любой кампании, а потому и достаточно известным в городе. А Королёва – даже фамилии не слышал, поскольку работал тот на совершенно закрытом предприятии и жил на другом от меня конце города. Буклет для Духана я сочинил буквально за один присест, напирая на то, что школьники любят его за отзывчивость, а, стало быть, это главная черта характера кандидата, которая, безусловно, будет присуща ему и в качестве депутата, что очень полезно для избирателей. Борису буклет настолько понравился, что он попросил увеличить стандартный тираж едва ли ни вдвое. А с Королёвым получилось иначе. Прочитав заготовку, он поскучнел:
– Про Духана вон как здорово написано, а у меня – одна биография, и та прямая, как палка: родился, учился, пошел по стопам…
Что делать? Пообещал переписать. Посмотрел расположение его избирательного округа – ба! – да он же вокруг авиационного завода! И живет кандидат на Авиамоторной улице, и все его избиратели заводчане, и сам он потомственный самолетостроитель. Значит, Королёв – фамилия авиационная! Вокруг этого и выкрутил весь буклет, чем и обеспечил Евгению победу на выборах.
Результат у кандидатов, которых вела "Прагма", получился оглушающий: ни одного прокола. То же случилось и на выборах в городскую думу, и мы стали ведущей командой в Нижнем. Потом провели в Государственную думу РФ автозаводского кандидата Александра Цапина. И пошло-поехало! Заказы повалились со всех сторон. В страховой компании "Аваль" образовался штаб по приёму заказов на нашу работу. Каким образом туда пришло приглашение из Тирасполя, я не знаю, но в октябре 1996 года мы со Спицыным вылетели туда, чтобы обеспечить действующему президенту непризнанной Приднестровской Молдавской республики Юрию Смирнову победу на второй срок. Договорился с редакцией "МН", что напишу аналитическую статью о положении в ПМР или возьму интервью о том же у президента республики. Отпустили в командировку на две недели без слов, тем более, что я не просил ни денег на авиабилет, ни суточных. Все расходы на командировку брала на себя приглашающая сторона. А приглашала нас, оказывается, служба безопасности ПМР, отрядившая нам в помощь молодого, энергичного капитана, в миру занимавшего должность преподавателя Тираспольского университета. Курировал же всю предвыборную кампанию отставной (или действующий – кто ж их знает?) генерал российской ФСБ.
Поначалу он только сопровождал нас со Спицыным в VIP-зал ресторана при гостинице "Тирасполь", заказывал завтрак, обед и ужин. Но однажды в качестве образца предложил мне листок с текстом, который я написал пару лет назад для одного из нижегородских кандидатов в Государственную думу. При этом генерал утверждал, что это его собственное творение, а когда я показал ему подлинник своего буклета, он, не смутившись, сказал, что идеи носятся в воздухе, и эта, может быть, залетела к нему в форточку.
Но официально предвыборным штабом Смирнова руководил тогдашний мэр города Бендеры Федор (фамилию забыл). Он встретил нас со Спицыным в штыки:
– Мы что тут – младенцы, не знаем, что и как делать? Если вы, господа хорошие, приехали с тем же, чему нас учили до вас, можете поворачивать оглобли! – и бросил на стол несколько листков "Программы информационного воздействия на электорат".
Прочитав полстранички, я понял, что до нас тут был Александр Николаевич Жмыриков, вице-президент Международной академии психологических наук, он же подполковник КГБ в отставке, доцент спицынской кафедры в Коммерческом институте. "Программа" представляла собой свод наукообразной белиберды, от которой у бедного хромого Федора "чуть не случился заворот кишок".
Мы предложили другой план действий, разработанный ещё в Нижнем для кандидата в мэры города. Федор начал читать его с брезгливой ухмылкой, но на второй странице углубился в текст с интересом.
– А вот это уже дело, – промычал он хриплым баском. – Доверенные лица, подворный обход, обращения групп населения. Принимается. Но без оплаты, поскольку это где-то уже отработано.
– Но это просто канва, у вас мы будем разрабатывать новые детали плана, – возразил Спицын.
– А мне и старых деталей хватит, – заключил Федор и убрал бумаги в стол.
Спицын каждое утро уезжал в штаб. Они с Федором решали какие-то организационные вопросы. А я с утра до вечера сидел в номере гостиницы, писал на допотопном компьютере обращения к избирателям: от группы женщин – участниц боев за свободу республики, от отряда казаков Приднестровья, от участников боёв за Бендеры, разрабатывал сценарии агиток для местного телевидения. Они были просты по замыслу, но сложны для исполнения телерепортерами, потому что им нужно было готовить людей к съемкам, как актеров. Для телевизионщиков это была виртуозная работа, потому что мы с Федором безжалостно отправляли в корзину любой из сюжетов, где можно было заподозрить фальшь или наигранность. Репортеры на нас кричали, мол, придираетесь, какого рожна вам еще надо? Но потом гордились своей работой – она дала прекрасный результат.
Кстати, о соперниках нашего кандидата. Сначала их было шестеро, но к нашему приезду остался только один – генеральный директор госпредприятия "Местпромбыт" Владимир Малахов, весьма богатый, по Приднестровским понятиям, человек. И перед нами стояли две задачи: во-первых, удержать его в списке для голосования, потому что иначе выборы бы не состоялись – по конституции ПМР они должны быть альтернативными. А во-вторых, не смотря на популярность бизнесмена, обыграть его нужно было с хорошим преимуществом. И мы придумали тонкий ход, уделив особое внимание противопоставлению средств наглядной агитации. Малахов отпечатал на Тираспольском полиграфическом комбинате огромные – в полный печатный лист – полноцветные портреты одетого с иголочки кандидата с единственной фразой под фотографией: "Я думаю о вас". А агитплакаты Смирнова мы сделали размером вдвое меньше и всего лишь двухцветные. И это было не лицо при галстуке, а идущий в полный рост человек, сбоку от которого краснела надпись: "С ним мы победили в войне, победим и разруху".
Плакаты кандидатов расклеивались рядом, были прямой противоположностью и точно работали на Смирнова. Они как бы говорили: "Если кто и думает о нас, так это президент". Была и ещё одна особенность, говорящая в пользу Смирнова – он и его сопровождение передвигались по стране на "Жигулях", тогда как соперник ездил на более дорогих машинах. Мне казалось, что в те непростые годы это было очень важно. Зная, что большинство избирателей перебиваются "с хлеба на квас", я, например, настойчиво рекомендовал одному из своих нижегородских кандидатов в Государственную думу ездить на предвыборные встречи не на роскошном SAABе, что порождало даже не зависть, а злобу, а на чём-нибудь попроще.
Президент Приднестровья был в этом плане безупречен. Лишь однажды его поведение вызвало мой протест. Мы ехали на встречу с избирателями в одно из дальних сел республики. Дорога была достаточно узкой, а кортеж президента из трёх "жигулей" летел на предельной скорости и по середине дороги, сметая встречные машины на грязную обочину.
– Федор, мы потеряли за дорогу двадцать или больше голосов, потому что все, кого мы согнали с асфальта в грязь, проголосуют против Смирнова, – сказал я раздраженно начальнику штаба, когда доехали до места.
– Ничего ты не понимаешь, учитель, – отмахнулся тот. – Президента страны везем, должны уступать дорогу. А вдруг провокация? Потому и летаем на бешеной скорости. Ты со своими нравоучениями к Ельцину сходи – у него вся Москва встаёт, когда он только вздумает куда-то ехать.
– Сказал бы, если б довелось!
– Да ладно тебе! Ты лучше послушай, как Смирнов будет выступать. Речь у него не гладкая. Может, надо писать ему выступления?
Говорил Смирнов действительно ассоциативно, перескакивая с темы на тему, но достаточно напористо и этим держал внимание зала или улицы. Правда и мысль его крутилась лишь в узком круге тем: пережитая жестокая война за независимость и против орумынивания Приднестровья, необходимость добиваться признания республики, надежда на Россию в прорыве изоляции, вера в лучшее будущее края, одаренного природой и силой народного духа.
Точно об этом уже глубокой ночью он говорил мне и в интервью для "МН". Мне ничего не надо было записывать, потому что беды и боли республики я уже знал наизусть из бесед с другими людьми, с кем встречался не только в Тирасполе по предвыборным делам, но и в Бендерах, куда меня, узнав, что я из Нижнего Новгорода, пригласил директор местного авторемонтного завода. Он хотел, чтобы я пролоббировал на Горьковском автозаводе поставки сборочных комплектов "газели" для его предприятия. Как раз накануне нашего приезда в Тирасполь печать России и Молдавии говорили об открытии в Кишинёве филиала сборочного производства ГАЗа. А телевидение показывало, как на небольшой площади вазовского автотехцентра собирают первые легкие грузовики из узлов и деталей, присланных из Нижнего Новгорода. И всё это выдавалось как крупное достижение в экономическом сотрудничестве двух стран.
– В год при таких производственных площадях они соберут максимум сто машин, а я в месяц собрал шестьдесят "газелей", из комплектов, завёрнутых к нам из Венгрии, – с жаром и с тоской в голосе говорил пожилой директор. – При живом СССР мы были самым крупным авторемонтным заводом министерства обороны. Теперь у нас ветер гуляет по корпусам, а там на коленке отвертками крутят и трубят на весь мир.
Я написал об этом президенту ОАО "ГАЗ" Н.А. Пугину, сказав, что если где-то и можно создать настоящий филиал ГАЗа, так это в Бендерах на площадях, равных сборочному производству самого автозавода, и где сотни квалифицированнейших авторемонтников торгуют сейчас семечками и грецкими орехами.
Ответ получил уже в Нижнем. За подписью директора по развитию и маркетингу ОАО "ГАЗ" сообщалось: "В планах ОАО "ГАЗ" сотрудничество с авторемонтным предприятием г. Бендеры не предусмотрено". Всего одно предложение на подробное и проникнутое болью письмо! Я даже не стал звонить в Бендеры, чтобы спросить, отписали ли что-нибудь им. Мне было стыдно за Николая Андреевича Пугина, с которым столько лет знаком, которому столько раз помогал публикациями в центральной печати СССР и России. Горько и за себя, что не оправдал надежд старого директора и за то, что моя горячая просьба, оказывается, ни для кого и ничего не значит.
30. Крутой поворот
За сорок лет профессиональной работы в печати я редко писал столь отчаянные строки, какие получились из Приднестровья. Вот несколько фрагментов из статьи "Чей плацдарм?":
"Трудно человеку жить непризнанным. Ты, вроде, есть, а тебя не замечают. Ещё труднее быть непризнанной целой стране. Тут окружающие государства как бы не замечают существования уже тысяч и тысяч людей, особенно если люди эти живут в мире между собой и чтят мир окружающих их народов.
"Горячая точка" СНГ начала 90-х годов – никем официально не признанная Приднестровская Молдавская Республика (ПМР) – живет очень трудно. И, прежде всего потому, что ещё никто не ответил, что же плохого в том, если 235 тысяч молдаван, 202 тысячи украинцев, столько же русских, 15 тысяч болгар, 13 тысяч евреев, 5 тысяч гагаузов, 2 тысячи немцев и 26 тысяч лиц прочих национальностей, говоря на родных языках, но при этом прекрасно понимая друг друга, хотели и хотят жить единой семьёй? А им пришлось отстаивать это их естественное право в боях с теми, кто пытался очистить берега Днестра от любых языков, кроме румынского. В боях жестоких. И не приди им тогда на помощь Россия, крови пролилось бы ох, как много! Но и от тех боев, что прогремели, остались почти тысяча могил и ещё больше искалеченных жизней. И раны эти ноют тем сильнее, чем дольше политики разных стран будут считать их напрасными, не признавая права приднестровцев жить своей республикой.
Непризнанность государства с 700-тысячным населением, неурегулированность отношений с Молдовой и двойственность таковых с Россией и Украиной заставляют эту маленькую республику ощущать себя плацдармом чьих-то злонамеренных интересов и все время быть начеку, держа в постоянной готовности вооруженные силы, пограничные службы и прочие необходимые на случай "часа Х" атрибуты. Это больно бьёт по карману всех без исключения слоёв населения Приднестровья…"
Дальше я писал о людях, загнанных в угол тем, что они не могут ничего ни продать, ни купить. И всё это, потому что кто-то блюдет дипломатический политес, продиктованный интересами, не имеющими ничего общего с потребностями конкретных живых людей.
Через пару недель получил газету, прочитал статью на полстраницы "МН", увидел под ней свою подпись и пришел в ужас: в материале не было ни единого моего слова, а тем более моей мысли о необходимости прорыва блокады вокруг республики, многонациональный народ и руководство которой уповают на Россию. В статье повторялись чьи-то домыслы о сепаратизме незаконного правительства Приднестровья, о его милитаристских наклонностях, с которыми пора покончить.
И это должен был прочитать Юрий Смирнов, только что, не смотря на разруху и бедствие народа, безоговорочно победивший на выборах. И совсем не потому, что мы со Спицыным такие уж умельцы в организации предвыборных кампаний. А потому, что избиратели верили своему президенту, всецело разделяющему стремление народа к единению с Россией. И эту трескучую политконъюнктурную по тем дням белиберду могли за моей подписью прочитать люди, в которых я вселял веру в лучшее будущее республики!
У меня темнело в глазах от этого. Схватил телефон, набрал прямой номер главного редактора:
– Виктор Григорьевич, что вы делаете? Я разве это писал о Приднестровье?
– А что ты писал? Тут все акценты расставлены верно. Что тебя не устраивает?
– Меня не устраивает моя подпись под такой хренотенью. В ней нет ни одного моего слова.
– Странно. Я, признаться, не видел оригинала. А там про что-то другое было? И что теперь делать?
– В следующем номере напечатать мой материал, а относительно этой статьи дать поправку, что подпись Ионова поставлена под ней ошибочно. И хорошо, если назовете там автора.
– Так… Ну, ты не диктуй, что нам делать. Разберемся.
– Я готов разбираться вплоть до суда.
Лошак, не ответив, повесил трубку.
Поправку спустя пару недель напечатали петитом восьмого кегля внизу одной из внутренних страниц. Как всегда – облаяли громко, а извинились, едва пискнув. У меня окончательно оборвалось настроение, с которым я работал в "МН". Да и всё больше приходило понимание, что, печатаясь в Москве, я не становлюсь более известным человеком в городе, в котором живу. Потому что газета стремительно теряла число подписчиков в Нижнем. И дело тут не в качестве моих или прочих публикаций, а в ухудшении жизни нижегородцев и во всевозрастающей цене подписки на издания. То же самое происходило и в других городах. "МН" хирела на глазах, и однажды летом 1998 года я получил от Виктора Лошака письмо, в котором говорилось, что материальное положение ЗАО "Московские новости" не позволяет дальше иметь столь обширную корреспондентскую сеть, а по сему "спасибо за многолетнее плодотворное сотрудничество" и пшел вон по сокращению штатов.
Это не было ударом по самолюбию, потому что я уже давно и регулярно печатался в самом популярном тогда нижегородском еженедельнике "Биржа". И эти публикации гораздо больше тешили мое тщеславие, чем редкое теперь появление имени в столичной печати.
Последним наиболее заметным выступлением в "Московских новостях" была довольно сентиментальная статья на странице трех авторов о чувствах нижегородцев в связи с уходом Бориса Немцова на работу в правительство страны. Нижегородцы обиделись на него. Ведь обещал быть с ними, а подвернулась работенка классом повыше и – поминай, как звали! А поминать было что, особенно нам, журналистам. Борис был мастером самопиара, и у нас, что ни день, то какое-нибудь новое начинание губернатора и обязательно, по его подаче, "уникальное для страны". Так что пиши – не хочу! И коллеги (особенно женского пола) писали. Писали всякое, недаром про Нижний Новгород говорили, что это "край непуганых журналистов". Как грибы в конце июля, на свет пробивались всё новые газеты. Борис не пресекал любой мелкой неправды о нем. А с некоторыми даже начинал водить особые отношения. Когда, например, Николай Ефимович, собкор "Комсомолки" написал о нём какую-то чушь, Немцов сначала обиделся, а потом приблизил Колю и шёл на контакт с ним по первому зову "КП", особенно когда Ефимович перешёл на работу в аппарат газеты, а Немцов стал одним из первых вице-премьеров в правительстве РФ.
С уходом Бориса зашевелился весь Нижегоодский "полит-бомонд". Вот что я передавал тогда в "Московские новости":
"Предвыборная кампания за пост губернатора Нижегородской области вышла на финишную прямую. Из шестнадцати подавших заявки, областная избирательная комиссия зарегистрировала в качестве кандидатов лишь пять человек. Остальные, в том числе лидер российских национал-большевиков Эдуард Лимонов, не смогли собрать необходимого числа подписей в поддержку своих намерений.
В списке из пяти претендентов на наследство Немцова явно не хватает Сергея Кириенко. И вот почему.
Мы со Спицыным давно думали, что Сергей мог бы стать лучшим нижегородцем в этой должности. Почти ровесник Немцова, он имеет опыт работы и в экономике и в политике. До 91-го года был вторым секретарем Горьковского обкома комсомола, затем возглавил молодежный коммерческий концерн, заочно окончил Академию управления при правительстве РФ, блестяще защитив там диплом по созданию социально-коммерческого пенсионного банка. Воплотил разработку на практике, образовав такой банк на паях с нижегородским отделением Пенсионного фонда. А когда стал "загибаться" бюджетообразующий для области Ново-горьковский нефтеперерабатывающий завод "Норси", Немцов перекинул его туда для образования управляющей компании. Попутно Кириенко создал в Нижнем консервативную политическую партию "Новая сила", которая быстро стала авторитетнее виртуальной "Молодой России" Бориса Немцова. Когда это стало очевидным, лидеры решили их слить. Так появился "Союз правых сил".
Интересно, что наши со Спицыным размышления совпали с намерениями самого Сергея, и он попросил нас создать его предвыборный штаб, возглавить который выпало мне.
Больше Сергей не появлялся в штабе, оставив за себя помощника Леонида Сухотерина и редкий по тем временам сотовый телефон.
И вот тут я окончательно понял, что не гожусь в начальники чего-либо, ибо совершенно не приспособлен организовать чью-либо работу, кроме своей. А народу – всяческих умельцев проводить выборы – набралось больше десятка. Одних только политологов было трое, кроме Спицына. И все хотели, чтобы им сначала заплатили. У меня же, кроме зарплаты в "МН" и гонорара в "Бирже", не было ничего. Нужна была меркантильная встреча с Кириенко и его отмашка на официальное начало кампании, то есть на регистрацию в областной избирательной комиссии в качестве кандидата в губернаторы. Но Сергей тянул. Приходилось тянуть и мне. И чтобы избежать вопросов "что нам делать?" и требований денег, я убегал на свою небольшую стройку в гаражный кооператив, оставив для связи с миром только сотовый телефон Сергея, номер которого, как мне показалось, никто не знал, потому что никто не звонил.