Вечером, воспользовавшись тем, что Бёрш уехал на три дня в город Васлуй к командиру танкового полка с визитом, а фельдфебель пошел кутить на вырученные за кобылу деньги, я переоделся во все новое и пошел в парикмахерскую. Парикмахер, видимо, знавший, что в немецкой армии гражданскую одежду имели право носить только гестаповцы и сотрудники секретной службы, услышав мою немецкую речь, очень любезно принял меня, подстриг, побрил, освежил, причесал и даже не хотел брать денег. Я вышел от него такой аккуратный и элегантный, что два солдата из охраны бёршевского обоза, встретившиеся мне на пути и хорошо меня знавшие, даже не узнали меня.
Проголодавшись, я зашел в небольшой уютный ресторанчик-кафе. Это был скромный зал, разгороженный надвое. Слева находились столики для гражданской публики и румынских военнослужащих, справа - для немцев. Я занял столик слева. За соседним столиком сидели два лилипута: муж и жена. Оба были франтоваты и подчеркнуто корректны.
Справа сидела компания немецких офицеров. Какой-то подвыпивший майор начал отпускать по адресу лилипутов плоские грубые шутки.
- Нет, вы только посмотрите на этих обезьян! - кричал он. - И откуда у них деньги? Смотрите, пьют коньяк! А мы, гордость немецкой армии, должны пить какое-то паршивое прокисшее румынское вино и заедать тухлыми вонючими сосисками… А эти ублюдки, черт их знает, откуда они тут взялись, из цирка, что ли, пьют коньяк и жрут бифштексы. Парадокс!
Лилипуты ели молча, словно вся эта болтовня не имела к ним ни малейшего отношения. Только у мужчины под желтоватой, как пергамент, сморщенной кожей заходили желваки. Покончив с жарким, мужчина заказал два кофе с ликером и закурил гаванскую сигару, чем полностью вывел майора из равновесия.
- Ишь ты, старая морковная пигалица! Скажите, пожалуйста! Теперь задымил сигарой! И какой, а? Гаванскую курит, подлец, а мы должны только нюхать его дым. Паек для офицера - две сигареты в день! Умопомрачительно! Несправедливо! Сейчас я до него доберусь!
- Оставь, Герберт! - урезонивал майора полковник. - Ну чем они тебе мешают? Ну, курят, и пусть себе на здоровье.
Но остановить Герберта было уже невозможно:
- Бросьте, господин полковник! Мы же с вами рыцари-великаны! И мы воюем за их пигмейское счастье. Сколько раз я был ранен. А? Сколько? - И он стал тыкать пальцем в нашивки ранений на своем кителе. - Сколько раз я рисковал жизнью в этой трижды проклятой России! И вот теперь тот паршивец курит сигары, а я, кадровый немецкий офицер, так сказать, представитель великого рейха, должен… А что я должен? Да, должен только нюхать его дым? А вот я сейчас ему врежу по мозгам!
Тут бравый немецкий вояка вскочил и, пошатываясь, подошел к столу лилипута, схватил его за аккуратно прилаженный галстук-бабочку и приподнял со стула.
Никто не успел и ахнуть, как мужчина выхватил из кармана браунинг и три раза выстрелил майору в живот. Немец рухнул на пол. А лилипут как ни в чем не бывало вынул носовой платок, протер браунинг и спрятал его в карман, после его тщательно вытер свои маленькие ручки и снова собирался занять свое место. Лицо его пожелтело еще сильнее прежнего и напоминало выжатый лимон.
После некоторого оцепенения началась страшная суматоха. Немцы повскакивали с мест. Двое офицеров с руганью вытащили из-за стола обоих лилипутов и потащили к выходу.
- А кто оплатит счет? Счет кто оплатит? - волновался официант, растерянно стоя возле опустевшего столика.
- Спишешь за счет войны, - ответил захмелевший полковник.
Во время этой трагической сцены я сидел за своим столиком. Несколько офицеров вынесли тело убитого "пса-рыцаря". В моих ушах еще гремели глухие выстрелы, перед глазами маячило желтое личико лилипута и крохотная женская фигурка в модной шляпке и меховой горжетке, которая барахталась под мышкой у рослого немца.
Обоз - десять подвод
- Имейте в виду, что наши офицеры и солдаты должны вести себя безукоризненно по отношению к женщинам. Я не допущу, чтобы в моей части занимались развратом!
Бёрш был крайне рассержен. Он ходил из угла в угол по кабинету и беспощадно бранил унтер-офицера, стоявшего навытяжку возле полуоткрытой двери, за которой стоял я, ожидая приема. Унтер-офицер был замешан в кой-то скандальной истории с румынской женщиной.
- И потом, понимаете ли вы, - тут Бёрш остановился перед унтером, - понимаете ли вы, что по нашим следам идут советские войска. Вот-вот вступят на румынскую землю. И сейчас мы особенно должны беречь честь и достоинство немецкого мундира. - Бёрш всем корпусом наступал на унтера. - Любой конфликт здесь, в Румынии, может создать очень неблагоприятную для нас ситуацию.
Такое сложное время, а я должен, черт вас побери, отвечать за ваши адюльтеры перед румынскими властями. Позор! Позор! Вон отсюда! - вдруг гаркнул он, и бледный унтер-офицер вылетел из двери с вытаращенными глазами.
Я постоял еще с минуту и постучался.
- Войдите!
Бёрш совершенно спокойно сидел за столом, занимаясь маникюром:
- Ну, все достал?
- Так точно, господин капитан! Все в самом лучшем виде!
Бёрш заметил, что я в новом костюме.
- Вот-вот, так и ходи! Это даже лучше… Ты же у нас не аттестован, в дивизию я о тебе не докладывал. Спокойно можешь ходить в гражданском… А при обозе ты мне нужен… Так что ты достал?
- Изюм, орехи и миндаль.
- Очень хорошо! Ступай к фельдфебелю. Пусть упакует и отправит посылку моей жене и детям во Франкфурт-на-Майне.
Я направился к фельдфебелю.
- Слушай, - таинственно заметил он, принимая мешочки с орехами и миндалем, - как бы нам с тобой еще одну лошадку загнать? При тех же расчетах? А?
- В обозе каждая лошадь - на вес золота… Груз… Амуниция… Повозки перегружены…
- Сходи, скажи - для меня, пусть подыщут… Разберемся. Понимаешь, мне сейчас позарез нужны деньги.
Переодевшись в солдатскую форму, я пошел к обозу. Кроме Дикаря, ничего раздобыть не удалось. Пришлось взять жеребенка, который к этому времени сильно подрос. Как я и предполагал, на базаре никто даже не подошел ко мне. Я повел Дикаря обратно в часть. "Зачем крестьянину жеребенок, ему лошадь нужна - тягловая сила", - рассуждал я. И вот на обратном пути я сел на жеребенка верхом. Необъезженный жеребенок начал упираться, крутить головой, подкидывать меня. Без седла и стремян, обхватив его бока ногами, а шею руками, я держался как мог. Но все же он выкинул со мной злую шутку: бросился вскачь и вдруг остановился как вкопанный, так что я, перелетев через его голову, шмякнулся о мостовую.
- Хреновый ездок! - услышал я. Слова эти были сказаны по-русски.
Наискосок от меня на краю дороги сидели двое мужчин в крестьянской одежде.
Замечание меня задело. Я вскочил, отряхнулся, поймал стригунка:
- Жеребенок еще не объезжен, а в конюшне седла не было. - Я присел рядом с незнакомцами и закурил, очень уж хотелось поговорить по-русски. - Откуда, хлопцы?
Они переглянулись.
- А сам-то ты откуда?
Завязался разговор. Я пошел ва-банк. Реакция с их стороны оказалась менее острой, чем я предполагал. Более того, мне показалось, что эти отлично говорившие по-русски и одетые в румынскую крестьянскую одежду люди здесь тоже не случайно… Вскоре был найден общий язык. Когда во время беседы сгладилось обоюдное недоверие, один из них, назвавшийся Григорием, сказал:
- Бери своего Дикаря и айда с нами. На месте разберемся.
Спутники мои оказались неразговорчивыми. На некоторые мои вопросы даже не отвечали. Я шел сзади, они впереди. Я смотрел на них, молодых, крепко сложенных, суровых. Под вышитыми холщовыми рубашками угадывались сильные, тренированные мышцы. Парни подвели меня к небольшой беленькой хатке, стоявшей за плетнем в оголенном фруктовом саду. Я привязал Дикаря возле крыльца, и мы вошли в дом. В светлой горнице находилось еще двое мужчин, один - высокий с усами, второй - небольшого роста со шрамом на лбу. Мой спутники о чем-то перемолвились с усачом, он, видимо, был у них старшим, затем трое ушли в соседнюю комнату и вскоре вернулись.
- Где служил? - спросил меня старший.
Рассказал все, как было.
- А сейчас здесь - при обозе 2-й штабной роты танковой дивизии СС "Великая Германия"… Остался один. Ищу связь с Центром.
- Ну что ж, - как бы подводя итоги, сказал старший. - Проверим тебя на деле.
- Продаст - десять граммов свинца заработает. Под землей найдем! - заметил незнакомец со шрамом.
Старший снова оглядел меня с ног до головы, подумал, затем вышел из комнаты и вскоре вернулся с хозяином-румыном, который, поклонившись мне, поставил на стол глиняный кувшин с вином и пять кружек и тут же вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
- Садись, - сказал старший. - Отведаем румынского… Потолкуем.
Сели за стол, долго беседовали, пили вино. Новые знакомые поочередно задавали мне вопросы, я отвечал на них. Беседа становилась непринужденнее. Обоюдная настороженность постепенно рассеивалась.
- Нам нужно иметь десяток повозок с лошадьми, - сказал старший. - Как их раздобыть?
Я пожал плечами:
- Подумать надо… У крестьян лошадей почти нет, какие получше - у немцев, какие похуже - в румынской армии. А дома у них только захудалые клячи, да и тех, чтобы не отняли, они стараются сбыть на базаре… Повозки лошадьми купить надо…
- А сколько это может стоить?
- На базаре лошадь с плохонькой повозкой стоит около пятнадцати тысяч лей. Вот и считайте…
- Нет у нас таких денег, - с досадой произнес старший.
- Деньги? Деньги, - после секундной паузы сказал я, - я вам достану.
Мы условились встретиться и все обмозговать.
Я вернулся в обоз, ведя под уздцы Дикаря. Объяснил фельдфебелю, что на этот раз покупателя, к сожалению, не нашлось.
Весь вечер бродил по городу, обдумывая, что предпринять. На сердце было легко и весело: наконец-то я встретился со своими… План созревал на ходу…
Было уже, пожалуй, часов одиннадцать вечера, когда я в офицерской форме капитана Бёрша (я взял ее у денщика, чтобы почистить) стоял против двери небольшого особняка, принадлежащего румынской генеральше. Долго отряхивал пыль с черных офицерских галифе (пришлось перелезать через высокую каменную ограду), прежде чем потянул за медное кольцо колокольчика. За дверью раздался дребезжащий звонок, и немного спустя женский голос спросил по-румынски:
- Кто там?
- Гестапо! Откройте! - гаркнул я по-немецки, стараясь подражать тону матерых фашистов. (Я предварительно выяснил, что генеральша жила одна. Ее единственный сын - офицер румынской армии - со своей молодой женой находился на отдыхе в Ницце, а приходящая служанка давно ушла к себе домой.)
Дверь тут же открылась, и я оказался перед маленькой старушкой с гладкими седыми волосами, причесанными на прямой ряд.
- Прошу прощенья, мадам. Где ключ от ваших ворот?
- Вот он, пожалуйста. - Она сняла в кухне со стены большой ключ и протянула мне.
Я взял ключ и направился к воротам. За ними стояла лошадь с подводой, на которой сидели два моих новых знакомых и румын-возчик (хозяин конспиративной квартиры). Открыл ворота. Подвода въехала во двор. Я поставил ее между террасой и погребом, так чтобы она не была заметна с улицы.
Генеральша стояла в дверях и спокойно наблюдала за нами. Впрочем, если бы она и вздумала звонить в полицию, это было бы бесполезно, так как, перелезая через ограду, я предусмотрительно перерезал телефонный провод.
- Прошу прощенья, мадам! Я имею приказ воспользоваться вашим личным имуществом в целях пополнения армейского фонда рейха. Разрешите войти? - Слова эти я произнес тоном, не допускавшим ни малейшего возражения, и, закурив сигарету, щелкнул зажигалкой.
Хозяйка посторонилась, мы с Григорием, одетым в гражданский костюм, прошли в переднюю. Его напарник и румын-возчик остались при подводе, на которой были припрятаны от посторонних глаз четыре немецких автомата на случай столкновения с немцами. Генеральша свободно изъяснялась по-немецки.
- Что вам угодно?
- Проведите нас по комнатам, мадам, и мы отберем то, что нам нужно.
Беспрекословно подчинившись, она повела нас по анфиладе комнат со старинной мебелью, дорогими коврами, массивными вазами и бронзовыми скульптурами. Окна были занавешены плотными бархатными шторами. Я осведомился относительно драгоценностей и денег, и она вынула из шкафчика шкатулку с кольцами, брошками, браслетами, среди них было необычайно красивое изумрудное ожерелье, усыпанное бриллиантами. Все это она вручила мне вместе с бумажником, в котором было около сорока тысяч лей. Ни один мускул не дрогнул на ее спокойном и строгом лице. Это заставило меня спросить:
- Может быть, мадам, что-нибудь из этих вещей вам особенно дорого? Можете оставить у себя.
Она открыла шкатулку, взяла щепочку с большим золотым медальоном, осыпанным мелкими бриллиантами, и, сказав: "Память о моем отце", - положила свое сокровище в карман передника. Продолжая разыгрывать роль гестаповца, я галантно предложил:
- Не стесняйтесь, сударыня, оставьте себе на память и это кольцо с изумрудом.
Генеральша охотно последовала моему совету.
Мы поднялись наверх, где были спальня и кабинет мужа - генерала, командира румынской пехотной дивизии, воевавшей где-то в России. В стенных шкафах было множество платьев и мужских костюмов - они нас не интересовали. Но в ящике письменного стола (который пришлось взломать) я обнаружил маленький дамский браунинг и две обоймы. Это было весьма кстати.
Мы спустились вниз.
Меня крайне удивило спокойствие старой генеральши, безропотно открывшей нам свой дом. Видимо, она была наслышана о мародерстве немцев и ей ничего не оставалось делать, как выполнять волю "немецкого капитана", чтобы сохранить себе жизнь.
Мы спустились в погреб, вытащили два ящика коньяка, две бочки вина, мешок орехов, мешок миндаля. Потом погрузили на подводу шесть лучших ковров, изделия из хрусталя и столовое серебро. На прощанье я предупредил генеральшу:
- Имейте в виду, мадам, вам не следует поднимать шума. Это в ваших же интересах. Не пытайтесь звонить куда-либо, провод перерезан. И до утра будьте дома. Больше мы вас не потревожим. Хайль Гитлер! - Я козырнул, вышел во двор, и подвода, затарахтев по каменным плитам, выехала на улицу под гоготанье разбуженных генеральских гусей.
По темным улицам я шагал впереди подводы, зная, что румынский патруль не посмеет остановить немецкого офицера, какой бы груз он ни сопровождал. Солдаты из 2-й штабной роты, которые могли бы меня опознать, после одиннадцати часов не разгуливали по городу: казарменная дисциплина этого не позволяла. Железный крест с мечами на кителе Бёрша при встрече с немецкими городскими патрулями меня безотказно бы выручил. Сам же капитан в это время где-то в другом городе кутил со своим начальством.
Своих спутников я отправил по домам, договорившись встретиться утром на базаре, а сам с возчиком развез груз по заранее подготовленным местам, где меня ждали. Вино, коньяк, миндаль и орехи приняла с черного хода содержательница кафе, пожилая белоэмигрантка, которую звали Анна Васильевна. Я частенько заходил к ней закусить, и она обычно сама обслуживала меня на кухне за служебным столиком. Ковры, хрусталь, серебро и драгоценности я в ту же ночь сплавил в антикварный магазин, заранее договорившись с желчным и алчным стариком - антикваром. Он тут же все оценил, заплатил мне наличными и, конечно, здорово нагрел на этом руки.
Таким образом, к тому времени, когда мы с возчиком расстались, в кармане бёршевского кителя, который совсем неплохо сидел на моих плечах, было не менее девятисот тысяч лей. Я благополучно добрался до укромного места - разбомбленного цыганского домика, вытащил из-под обломков свою солдатскую форму, переоделся, затем вернулся в расположение обоза. Деньги спрятал в подводе Пикколо и, отдохнув часок, тщательно почистил бёршевский мундир с сапогами, ремнем и кобурой, оказавший мне поистине неоценимую услугу. Заспанный денщик был крайне удивлен моей исполнительностью: было еще только пять часов утра. Над городом занималась заря. День был базарный…
В семь часов я был уже на базарной площади. Возле лудильного ряда, где цыгане начинали раздувать свои горны, поджидали мои "сообщники". Увидев меня опять в солдатской форме, они одобрительно заулыбались:
- Если бы тебя сейчас посадили на место короля Михая, - шепнул мне на ухо Григорий, - я бы не удивился!
А часа через два десяток подвод с лошадьми были куплены. Я не знал, зачем нужен моим спутникам такой большой обоз. Но интересоваться не стал. Только урывками, ловя реплики, я догадался, что неподалеку сброшены два десанта советских бойцов с боевой техникой и их требуется перебросить в другой район. Они оказались в критической ситуации из-за того, что два переводчика-румына сбежали от них, прихватив с собою часть денег.
Обоз выехал за город и остановился. Стою в сторонке от обозников. Крестьяне, продавшие свои подводы и лошадей, деньги получили еще на базаре и думали, что сейчас их отпустят. Но по заранее разработанному плану хозяин дома, где временно остановились десантники, знал, как надо ему поступить, и сказал крестьянам по-румынски, что сейчас необходимо выполнить небольшое задание. Вечером они уже будут свободны и смогут вернуться к себе домой, каждый на своей подводе. И полученные деньги могут оставить у себя. Крестьянам это было выгодно, и они одобрительно закивали головами.
Надо сказать, что к моим новым друзьям ночью прибыли два советских разведчика в форме немецких офицеров, и они находились здесь же, рядом. С ними меня не познакомили.
Хозяин дома, указав крестьянам на этих двух офицеров, сказал, что опасности для них никакой нет, ибо эти два немецких офицера возглавят их обоз и двигаться они будут беспрепятственно. На том и порешили.
- Итак, - сказал старший, прощаясь и по-дружески меня обнимая, - гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется. Спасибо тебе, солдат! Что просил, обязательно передам на Большую землю: "Хозяйство Грачева. Пароль: "Дунай - Измаил", "Шахматист", он же - "Сыч", находится при 2-й штабной роте капитана Бёрша, танковая дивизия СС "Великая Германия"".
- Точно. Прошу связь.
- Как только выйду в эфир, сразу же доложу.
Мы пожали друг другу руки.
Отойдя в сторону, я с Григорием имел еще особый разговор…
Прощайте, господин Бёрш!
- Эмма Ивановна, что здесь нарисовано? - Я сидел под китайской яблоней в саду в Пятигорске и разглядывал картинку в молитвеннике нашей воспитательницы. Мне было шесть лет. На картинке я видел хлев с остами и волами. На соломе в люльке лежал младенец, от него исходило сияние. Возле ребенка сидела благообразная женщина, вокруг, опираясь на длинные посохи, стояли бородатые мужчины со шкурами на плечах. В небе сияла большая звезда.
- А что это за звезда? - спросил я по-немецки у нашей набожной немки, тыча пальцем в молитвенник.
- А это, Коленька, праздник - Рождество. Когда Христос родился, на небе зажглась новая звезда, "вифлеемская звезда", ведь это было в Вифлееме.
- А мальчик что, в конюшне родился? - не унимался я. - Он что - маленький кучер?
Не зная, как ответить, Эмма Ивановна в смущении всплеснула руками:
- Ох, у меня там на плите варенье кипит! - и убежала на кухню, оставив меня размышлять над звездой Вифлеема…