– Только честолюбие может возвысить человека над животной жизнью. Давая волю своему воображению и желаниям, стремясь стать выше других, человек выходит из своего ничтожества. Тот, кто может повелевать, и тот, кто должен слушаться – существа разной породы. Семейное счастье – это прекращение деятельности, отсутствие умственной жизни. Весь мир принадлежит человеку дела.
Ипполит не мог согласиться, но не хотел и опровергать. Он глядел на Лунина и думал:
– Какая судьба тебя ожидает? Куда заведут тебя неукротимые порывы и пламенное воображение? – И для того, чтобы Мишель продолжал свои откровения, Оже сказал:
– Независимость дает возможность быть самим собой. Только независимые люди действительно свободны.
Плавание корабля задержала буря. "Fidelite" должен был повернуть к острову Борнхольм, где капитан решил переждать непогоду. Скоро выглянуло солнце, и путешественники сошли на берег. Там их встретил губернатор острова, оказавшийся приятным, светским человеком. Он принял гостей у себя дома, а затем предложил им прогуляться по своим владениям. Городок показался друзьям бедным и печальным. Единственной достопримечательностью острова они считали ветряные мельницы да огромные каменоломни.
В церкви они обнаружили орган, на котором давно никто не играл. Инструмент был в плачевном состоянии, но Лунин подошел к нему, любовно отряхнул пыль и, сев поудобнее на стул, взял несколько аккордов. Проверив звучание, он заиграл. Темой его импровизации стала буря, которую они недавно пережили. Сначала Оже услышал легкое ворчанье ветра, затем рев и грохот волн, а в моменты затишья прорывалась мольба о помощи к всеблагой богородице. Ипполит был потрясен и очарован этой могучей импровизацией. Музыка производила какое-то сверхъестественное действие. Слушать ее сбежались многие окрестные жители. Они никак не могли поверить, что орган, молчавший долгие годы, может звучать столь величественно и нежно.
Путешествие было долгим и все время Ипполит Оже уговаривал друга остаться в Париже. Ведь если он захочет, то в любой момент сможет продолжить свой путь дальше, за океан. И Лунин, наконец, согласился. В Париже, прощаясь с Ипполитом, Мишель сказал:
– Мне нужны только комната, кровать и стул. Табаку и свечей хватит еще на несколько месяцев. Я хочу писать повесть о Лжедмитрии.
– Зачем же было ехать так далеко?
– Да затем, что в Петербурге гвардии ротмистру, светскому человеку, жить своим трудом невозможно, сочтут чудачеством или того хуже, насмешкой.
– Но кто вас будет читать здесь, в Париже?
– Я буду писать по-французски!
Ипполит принял слова Лунина за шутку, но вскоре увидел, что Мишель говорил без тени юмора. Поселившись в мансарде у какой-то вдовы, имевшей пятерых детей, Лунин приспособился к скромным запросам ее семейства. У них на всех был один зонтик и один плащ и они пользовались этими вещами по очереди. Питались они более чем скромно, но даже и такая неприхотливая еда требовала расходов. А поскольку из дома никаких денег не поступало, Мишель стал брать самую разную работу. За небольшое вознаграждение он писал на юбилеи поздравительные стихи, давал уроки музыки и математики. Поначалу ему было неловко давать уроки французского языка, но нужда заставила. И эти уроки дали ему средства к существованию. Да чем же и прожить русскому человеку, как не обучением парижан французскому языку!
Во время очередной встречи с Ипполитом Лунин сказал, что большая часть романа готова, а остальное надо лишь записать, так четко он видит развитие действия и диалоги своих героев. Оже взял почитать рукопись и пришел в восторг. Желая поделиться своей радостью, он показал "Лжедмитрия" Шарлю Брифо, будущему члену Академии. Познакомившись с произведением, Брифо сказал:
– Ваш Лунин чародей. Мне кажется, даже Шатобриан не смог бы написать лучше.
Брифо долго не мог забыть прочитанного. Он ждал окончания и все время спрашивал Ипполита о странном русском.
Но Лунину было уже не до литературы: он получил известие о смерти отца и, отложив свое произведение, стал собираться в дорогу. Печальная новость не очень удивила его: старик был слаб и природа взяла своё. Напрасно, значит, отец потребовал завещания от своего сына.
На прощальном ужине у баронессы Роже Лунин беседовал с Анри де Сен-Симоном. Когда философ узнал, что Лунин возвращается в Россию, то в сердцах воскликнул:
– Опять умный человек ускользает от меня! Через вас я бы завязал сношения с молодым народом, еще не иссушенным скептицизмом. Там существует хорошая почва для моего учения.
– Но, граф, мы можем переписываться. Разговор и переписка в одинаковой степени послужат вашей цели.
– Нет, я предпочитаю устный спор. А кроме того, когда вы приедете к себе, вы тут же приметесь за бестолковое и бесполезное занятие, где нет ни системы, ни принципов. Одним словом, вы увлечетесь политикой.
– Да, но ведь и вы занимаетесь политикой, – заметила баронесса Роже.
– Я это делаю поневоле. Политика – неизбежное зло, замедляющее развитие человечества.
– Но она освещает прогресс.
– Вы называете прогрессом непрерывную смену заблуждений, – возразил Сен-Симон и начал развивать свои излюбленные мысли.
Лунин с удовольствием слушал его, но лакей своим присутствием напоминал, что у подъезда ждет карета. И как только Сен-Симон сделал паузу, Мишель откланялся. На прощанье он крепко пожал руку Ипполиту Оже и сказал ему с дружеской беспощадностью: "Из вас ничего не выйдет, хотя способности у вас есть ко всему".
VI
В 1818 г. образовалось новое тайное общество – Союз Благоденствия. Создатели его считали, что миром правят мнения и хотели лет через 15–20 подготовить общественное мнение России к принятию новой системы правления. Каждый член Союза своей деятельностью обязан был способствовать распространению новых идей. В воздухе носился ветер перемен. Свободное выражение мыслей было принадлежностью не только каждого порядочного человека, но и каждого, кто хотел показаться порядочным. И теперь дело уже не ограничивалось одними разговорами: за короткое время члены Общества обучили грамоте по ланкастерской системе 2500 человек. (6) Во время засухи в Смоленской губернии они собрали деньги и спасли от голодной смерти тысячи людей.
Александр I был напуган столь сильным влиянием Союза Благоденствия, а когда начальник штаба пытался успокоить его, император сказал:
– Ты ничего не понимаешь, эти люди кого хотят могут возвысить или уронить в общественном мнении. К тому же они имеют огромные средства. В прошлом году во время неурожая они кормили целые уезды.
Константин Павлович Романов
Как и предсказывал Сен-Симон, Лунин сразу же окунулся в бурную политическую жизнь Петербурга. Он купил литографический станок и отпечатал на нем первую часть Устава Союза Благоденствия. Михаил Сергеевич стал убеждать руководителей Общества действовать решительнее, – так, как действовали лидеры европейских революций в 1820 г. И самым веским доводом в его пользу было восстание Семеновского полка. Оно подействовало на современников гораздо сильнее, чем годы продуманной агитации. Даже те члены Союза Благоденствия, которые придерживались умеренных взглядов, стали сомневаться в правильности своих воззрений. Однако Общество не стало от этого более революционным. Решающие события откладывались на неопределенный срок, и чтобы не ждать их пассивно, Лунин вновь поступил на службу.
В 1822 г. высочайшим указом Михаил Сергеевич был зачислен в Польский уланский полк. Судьба опять столкнула его с великим князем Константином, который был наместником Императора в Польше. Цесаревич искренно обрадовался новому подчиненному и, увидев его, спросил:
– Что, унялся теперь от проказ?
– Да, ваше высочество, – глядя в глаза Константину, ответил Лунин, – ведь мы тогда были молоды…
Он сделал паузу, ожидая, как наследник престола воспримет это "мы", указывавшее, что он тоже не безгрешен.
– Правда, – согласился цесаревич, думая о чем-то своем, – с тех пор многое изменилось, – он окинул взглядом эскадрон улан, – даже форма.
– Но всё равно она плохая, – возразил Лунин. – Слишком уж много лишнего.
В нем опять поднялся дух противоречия, и он уже не мог остановиться, хотя и понимал, что ведет себя как мальчишка. А Константин, подзадоривая его, сказал:
– Нет, теперь форма крепче и надежней, чем раньше, едва ли ты найдешь в ней серьезный изъян.
– Найду, ваше высочество.
– А вот посмотрим!
Константин подошел к эскадрону и крикнул:
– Уланы!
Они все подобрались: руки в поводья, спина, как шест и уже готовы к дальнейшим приказаниям. Великий князь выждал мгновение и закричал:
– Принимайте команду от штаб-ротмистра Лунина!
– Вот как, – подумал Михаил Сергеевич, – он меня и в должности повысил…
Положение для него было очень невыгодное: он на ногах, а уланы в седлах. Командовать снизу ему еще не приходилось, но не ударять же лицом в грязь! А великий князь улыбался, глазами спрашивая:
– Интересно, как ты выпутаешься из этого положения?
– Выпутаюсь, – твердо решил Лунин, – еще и тебя в лужу посажу!
Он вышел из толпы адъютантов и властно встал перед строем. Подождав несколько секунд, чтоб уланы успели его оценить, он резко скомандовал:
– С коня!
Уланы, перебросив ногу через седло и сместив центр тяжести на стремя, вытянули носок, чтобы коснуться им земли. Но в этот момент Лунин закричал, сам не ожидая от себя такой злости:
– На ко-о-о-нь!
Эффект был угадан точно: когда одна нога еще не успела твердо встать на землю, а другая уже вышла из стремени, люди должны были лететь обратно вверх. Точки опоры у них не было, и они не знали, как оттолкнуться, чтобы выполнить приказ. Попадали почти все; те, кто оттолкнулись левой ногой, потому что выскочили из стремени, те, кто правой – потому что не удержали равновесия.
Приближенные Константина замерли в ожидании. Ведь Лунин перед всем строем посрамил цесаревича. Как-то великий князь среагирует на эту выходку? Но наследник престола наблюдал всё это, как забавный балаган. Он засмеялся, и так же, как семь лет назад, хлопнул Михаила Сергеевича по плечу:
– Свой брат, все наши штуки знаешь. Возьму тебя в адъютанты.
Этот смех сытого барина, который готов любимому шуту простить даже дерзкие выходки, неприятно резанул слух Лунина, но он почтительно склонил голову, благодаря за новое назначение.
Высокая должность и внимание Константина обязывали, и Михаил Сергеевич уже не устраивал такие буйные забавы, как в дни своей молодости. Правда, иногда он выходил прогуляться по парку Вилланова с медведем.
– Чтобы тряхнуть стариной, – говорил он друзьям. Но не только поэтому. Лунин не хотел признаваться даже себе, что сердце его неспокойно. Он и сам не ожидал от себя такого всплеска чувств. Обычно женщины занимали его ум, а не душу, и он строил свои отношения с ними, как опытный игрок шахматную партию. А тут вдруг его задело за живое.
Наталья Потоцкая была королевой не только по крови, она была королевой ума и красоты. И он полюбил ее так, как никого еще не любил за свою 36-летнюю жизнь. А она, почувствовав в нем истинно царское благородство и величие, тянулась к нему всей душой.
Они понимали, что им не суждено быть вместе и все-таки хотели насладиться короткими мгновеньями счастья. Для них оно состояло даже в том, чтобы молча прогуливаться по галерее и смотреть, как Висла, не торопясь, катит свои желтые воды. Им не надо было говорить, они и так понимали друг друга. Наталья не просила у него прощения, когда узнала, что ее выдают замуж за другого. Она понимала, что он простит и благословит ее. Но сама она не могла жить без любви этого сильного человека. И Лунину жизнь без нее показалась пустой и ненужной. Он чувствовал, что это переломный момент, что трагедия только начинается. И предчувствия не обманули его: в конце декабря он узнал о неудавшемся восстании в Петербурге.
VII
Сразу же после разгрома восстания началось следствие. Николай лично допрашивал задержанных. Тех, на кого падало хоть малейшее подозрение, тут же отправляли в Петропавловскую крепость. Как только на допросах назвали фамилию Лунина, император сообщил об этом своему брату. "Лунин определенно принадлежит к их шайке, и что касается меня, в этом я вижу разгадку его поступления на службу к вам и всего усердия, которое он выказывал. Ясно, что ему было поручено создать себе там положение. Мое мнение, если только смею иметь его, – издевательским тоном продолжал император, – не арестовывать Лунина, но постараться захватить его на месте преступления, что не заставит себя ждать и будет непременно".
Получив такое послание, Константин мог бы тут же арестовать Лунина, но не хотел идти на поводу у Николая I, который никогда не вызывал у него родственной любви. Зато к своему адъютанту цесаревич относился с огромной симпатией. Лунин был не только остроумным собеседником и бесстрашным человеком, он единственный из всей свиты позволял себе критиковать великого князя в лицо. Кроме того, Константин хотел показать младшему брату, что польские войска ему абсолютно верны, а если уж они выйдут на улицы Варшавы, то для защиты его власти, а не для свержения ее и того, что произошло в Петербурге, здесь никогда не случится (7).
* * *
Была и еще одна причина: после смерти Александра I, на квартире одного из адъютантов великого князя состоялось заседание. На нем присутствовали все высшие чины польской армии. Они стремились возвести Константина на престол вопреки даже его собственному желанию. При этом был и Лунин, а стало быть его участие в тайном обществе могло быть истолковано в очень неприятном для цесаревича свете. Император легко мог связать решения этого заседания с поведением мятежных войск на Сенатской площади, которые требовали Константина в цари.
Ситуация складывалась не из приятных и великий князь вызвал Лунина к себе. Они разговаривали с глазу на глаз несколько часов, и Константин успокоился только тогда, когда взял у Михаила Сергеевича честное слово не упоминать о совещании ни при каких обстоятельствах. Для большей гарантии он написал Николаю I, что наблюдение за Луниным ведется, однако ничего подозрительного не замечено. Как и раньше, его адъютант увлекался охотой на медведей. Выяснять же, что Лунин говорил в прошлом, нет необходимости. Ведь и сам Николай в этом отношении не безгрешен. "Статься могло, – писал Константин, – что Лунин, находясь в неудовольствии противу правительства, мог что-либо насчет оного говорить. Сиё случается не с одним им, даже его императорское величество изволят припомнить, что мы сами между собой сгоряча и, одушевившись, бывали в подобных случаях не всегда в речах умеренными, но это еще не означает какого-либо вредного намерения".
По мере того, как развивалось следствие, имя Лунина упоминалось всё чаще, но прямых улик против него не было. А Николаю I очень хотелось обнаружить преступников в ближайшем окружении брата. Тем самым он мог бы скомпрометировать Константина. И вот по указу царя военный министр сообщил великому князю, что "Его Императорское Величество повелеть соизволил… о подполковнике Лунине Вашему Императорскому Высочеству на благоусмотрение".
В переводе с казуистического языка на русский это означало указ об аресте. Но Константин "благоусмотрел", что выгоднее Лунина оставить на свободе, а еще лучше дать ему шанс уехать за границу. Он предупредил Михаила Сергеевича об опасной настойчивости царя. Лунин спокойно выслушал предостережение своего покровителя и, подумав, сказал:
– Когда меня арестуют, я уже не волен буду передвигаться свободно, поэтому покорнейше прошу ваше высочество разрешить мне поохотиться на медведей, а я даю честное слово, что вернусь через три дня.
– Езжай, – ответил Константин, глядя ему в глаза, – желаю тебе удачной охоты.
– Пожелайте еще и благополучного возвращения.
– Желаю, – нехотя сказал Константин.
Михаил Сергеевич холодно улыбнулся и, быстро собравшись, уехал испытывать свои силы. Увидев это, один из адъютантов Великого Князя сказал ему, что Лунин сбежит.
– Нет, – с сожалением возразил Константин, – если он дал честное слово, то непременно его выполнит.
Придя к себе, Константин долго ходил из угла в угол. Мысли его мешались, но он заставил себя сосредоточиться и сел за стол. Надо было отвечать Николаю, причем сделать это так, чтобы не только оправдать свое хорошее отношение к Лунину, но и поддеть царя.
Задача была нелегкая и прежде, чем достойно выполнить ее Константин извел кипы бумаги. Он писал, зачеркивал, иногда в гневе рвал черновики и ломал перья. Но, наконец, послание было готово и, перечитывая его, великий князь самодовольно покрякивал. Как же! Он соглашался, что подполковника Лунина надо допросить и утверждал, что сделает это "точно таким порядком, каким Государю Императору благоугодно было высочайше повелеть опросить полковников И. Долгорукова и И. Шипова, то есть через вопросные пункты".
Это была хорошая шпилька в адрес младшего брата. Ведь Долгоруков и Шипов были членами Союза Благоденствия. Для них не следовало делать исключения, хотя они давно отошли от участия в делах организации, а в критический момент доказали Николаю I свою преданность. Император свел их допрос к пустой формальности, а все порочащие их материалы велено было "высочайше оставить без внимания".
– Стало быть, и я не требую никаких привилегий для своего адъютанта, – думал Константин, – пусть изготовит вопросики, а Лунин ему здесь и ответы состряпает.
"Вопросные пункты" были немедленно составлены и посланы в Варшаву, но Михаил Сергеевич с ответами не очень торопился и тщательно их обдумывал. Конечно, Император предпочел бы, чтобы Лунин давал свои ответы не в Варшаве, а в Петербурге, и не в особняке Вилланове, а в Петропавловской крепости, но прямо потребовать этого пока было нельзя. Только после того, как Пестель во время следствия вспомнил о Лунинском плане цареубийства, Император без всяких околичностей приказал арестовать Михаила Сергеевича. Великий князь выполнил этот приказ после того, как Лунин окончил свои ответы.
К своему заключению Лунин отнесся спокойно. Когда к нему зашел дежурный генерал, он непринужденно с ним разговаривал и весело смеялся, а потом стал насвистывать веселый мотив, как будто арест его был за какую-нибудь служебную провинность.
Цесаревич тем временем прочитал ответы арестованного. В них Лунин утверждал, что полностью порвал с тайным обществом после поступления на службу в Литовский корпус в 1822 г. Это вполне устраивало Константина и, отправляя Лунина в Петербург, он послал своему брату депешу, в которой давал превосходный отзыв о служебной деятельности своего адъютанта. "На щет ссылки оного подполковника Лунина я… по справедливости обязываюсь свидетельствовать, что он всегда из числа отличнейших офицеров и вверенный ему эскадрон был мною находим во всех отношениях в примерном порядке".
VIII