Снова в школу
В хорошей книге больше истин, чем хотел вложить в нее автор.
Мария фон Эбнер-Эшенбах
С 2009 года Андрей Валентинов совместно с Дмитрием Громовым и Олегом Ладыженским (Г. Л. Олди) организовали в Партените так называемый "романный семинар". Не конвент в том понимании, в каком знают его сейчас, то есть, не пьяный фестиваль, где раздают премии и славят друг дружку. Больше всего "романный семинар" похож на мастер-класс, где, наряду с ведущими, свое мнение о разбираемом тексте высказывают участники и вольнослушатели, которых с каждым годом становится все больше и больше. На семинаре работают две группы – одну ведут Олди, другую Валентинов, они заранее получают, читают и рецензируют присланные и прошедшие первый отбор тексты фантастических романов. Огромная работа – если учесть, что мэтры достаточно активно пишут и издаются. Семинар идет семь дней, каждый день участники обсуждают один роман. Проходят одно-два трехчасовых заседания в день, в перерывах с завтрака до глубокой ночи не прекращаются литературные дискуссии в свободной форме.
На семинары категорически запрещено приходить в нетрезвом виде, причем, это касается всех категорий участников – от организаторов и преподавателей до вольнослушателей.
Как говорит сам Андрей Валентинов, семинары проходят с переменным успехом; бывает лучше и хуже, тем не менее, статистика – серьезная штука, а согласно этой самой статистике 40 процентов разобранных в Партените романов после семинара издается, иными словами, поехавший на семинар молодой писатель не только удостаивается внимания мастеров по творческому цеху, а и приобретает реальный шанс в дальнейшем пристроить свое произведение! За 3 года работы издано 12 прошедших семинар книг. Кроме того, семинаристы получают престижные литературные премии.
Ab exterioribus ad interiora
Море холодом дышит, и ветер с утра.
Крики чаек, как будто скрипят флюгера.
Видно грешники, мы, вновь богов прогневили.
И впервые мелькнет: "Не домой ли пора?"
А.Валентинов "Созвездие большого пса".
За это время Андрей Валентинович каждый год ездил в экспедиции, пройдя путь от рядового до заместителя начальника экспедиции. Выше подниматься не стал, потому как посчитал, что начальник экспедиции – это уже профессия, дело, которое неминуемо потребует еще больших сил, времени, ответственности, так что придется отрываться от книг. Жизнь сложилась такой, какой она и должна была сложиться, и менять в ней что-либо Андрей Валентинович не собирается.
Если же говорить об археологических экспедициях, то легкой и безопасной эту работу никак не назвать. Это ведь только кажется, что достаточно нанять землекопов, те выроют траншею, а дальше остается только поднять на свет божий сокрытые в земле драгоценности.
На самом деле раскоп шутить не любит. И если на других объектах допустима палаточная романтика и песни под гитару у костра, Херсонес находится на территории города. Тут палатки не поставишь, костры не разведешь. Жить приходится в разбитых сараях, в которых в зимнее-весеннее время кого только не побывало. И чего они только после себя не оставили. В смысле мерзости всякой от щедрот "душевных" – бутылок, окурков, презервативов… бр…
Подъем в пять утра, организация людей на работу. Поваляться, доспать не получается, упустить благодатные утренние часы, дальше солнце все равно не даст работать. Много времени и сил приходится уделять элементарной технике безопасности: под ногами холодные камни, земля, ледяные грунтовые воды, а над головой – безжалостное солнце.
– Из нашей экспедиции, по крайней мере, трупы ни разу не увозили. Из других увозили, – замечает Андрей Валентинович. – Копали главным образом в Херсонесе. Слои позднеантичные и средневековые. Раскопали дом епископа пятого века, только-только крестили Херсонес. Нашли навершие епископского посоха слоновой кости с надписью "Епископ Христов, раб Божий". Самая ранняя епископская находка на территории бывшего СССР.
Находили много надгробных надписей. У греков и римлян был очень жесткий порядок оформления надгробий. У греков, например, должно значиться имя покойного и имя отца, могли портрет вырезать, рисунок. И "хайре" – прощай. И тут Андрей Валентинов откапывает плиту, на которой всего одно слово: "Каллой", если перевести на русский – "Прекраснейшей". Загадка.
Начав ездить на раскопки регулярно, Андрей Валентинов часто простужался, болел, и так продолжалось до тех пор, пока знакомый не вылечил его при помощи биополя. Экстрасенсорика как раз входила в моду. Научившись немного работать с полем и постигнув несложную науку Джуны Давиташвили, он научился сначала вылечивать себя, а затем уже более уверено помогал другим членам экспедиции.
Пытаются экстрасенсорными методами определять, что находится под землей, но это редко когда получается. "…Экстрасенсорное исследование археологического памятника сугубо сомнительно из-за крайней субъективности оценок. Категории "тепло" – "холодно" и "светло" – "темно" могут означать все, что угодно. К тому же, результаты заведомо невозможно проверить, по крайней мере в ближайшие годы…".
Херсонес познал многих "магов" и "колдунов", которых привлекает близость древних руин. Говорят, будто Херсонес сам по себе большая аномальная зона, в которой скоплена энергия. Поэтому туда то и дело наведываются желающие "подзарядиться" "…от развалин и от Луны. "Лунники" чаще всего собираются возле храма Св. Владимира. Что интересно, "подзаряжаются" они чаще всего не в обычной позе адорации (левая рука вытянута вперед, правая согнута в локте, ладони прямые), а в позе "немец под Москвой" (обе руки вверх, полусогнутые, пальцы почти прижаты к ладоням)".
Странно бывает наблюдать, но это тоже часть процесса. Для Андрея Валентинова археологические экспедиции – это не только рюкзаки, поезда, старая гвардия "копателей". Прежде всего, это осмысление того, что копаешь, большая часть жизни.
У него даже кандидатская диссертация косвенно связана с проводимыми раскопками: "…копаем хоть и Черное море, но северный берег, а у меня диссертация по южному Причерноморью – северу нынешней Турции, материал не поднятый, целина, поле непаханое. Интересно! Тем не менее, материал близкий, присутствует ощущение той эпохи, так что и раскопки в Херсонесе Таврическом, и поиски по библиотекам и хранилищам – в результате все ушло в одно русло". Часть материала с раскопок способствовала появлению научных статей, часть благополучно перетекла в романы, и еще пласт находится в записных книжках, которые рано или поздно, хочется надеяться, будут расшифрованы писателем.
Две реки – научная и фантастическая – составляют повседневную жизнь Андрея Валентиновича Шмалько, писателя Андрея Валентинова. Повсенощную же жизнь наполняют сны:
"…Вот, скажем, Киев. Мне Киев стал сниться, когда я в нем еще не бывал. Да и не знал я, что именно Киев, я во сне почти никогда не слышу названий… Так вот, вижу я костел, приметный такой. Типичная псевдоготика конца XIX века. Огромный – и весь в лесах. Мне он часто снился, даже интересно стало. Обошел я кругом, во сне, конечно, осмотрелся. А там целый квартал такой готики. Дома трехэтажные, окна стрельчатые. У нас похожие на Московском проспекте есть, их немцы пленные строили. Я еще удивлялся, отчего такое снится? А потом в 1987-м попал в Киев – и надо же! Улица Красноармейская, костел бывший, где теперь органный зал. И дома точь-в-точь! И что самое любопытное – все только что отремонтировано. Значит, когда костел мне снился, он и был в лесах!.."
На вопросы о личной жизни Андрей Валентинов обычно отвечает, что своей жизнью вполне доволен. Женат, и если лет десять назад в автобиографии, размещенной на многих сайтах Интернета, он писал о своем любимце – наглом, но благородном голландском кролике по имени Лайон, с которым они по очереди воспитывали друг друга… сейчас… после смерти ушастого приятеля, Андрей Валентинович принялся за воспитание крольчихи со звучным именем Дана Кристина. Он все так же любит хорошие книги, море, горы… продолжает разводить кактусы, в его коллекции есть весьма старые, уважаемые экземпляры, если не те самые, которые он приносил домой еще в восьмом классе, то точно их детки, из тех, что отделились от своих колючих родителей, самыми первыми поселившись в цветочных горшках недалеко от места собственного рождения. Некоторое время назад домашняя оранжерея пополнилась двумя пальмами, подаренными друзьями…
"…Жалко, ни разу не пришлось убегать по небу. Самолеты "здесь" летают очень редко, а самому подняться в воздух удается не всегда. Теперь я, наверное, не смогу взлететь. А если и смогу – зачем? Погоня кончится, а в небе сегодня делать нечего, налетался в прошлый раз".
Часть третья
Сергей и Марина Дяченко
О полетах во сне и наяву
Вместо пролога
Я поднимаюсь к небесам, и моя тень лежит в скалах, маленькая, как зрачок мышонка…
Я опускаюсь на землю, и моя тень встречает меня, как мой брат…
Марина и Сергей Дяченко; роман "Ритуал", 1996 г.
Она подошла к окну. Рванула на себя створки. Задребезжало стекло. Полетели на пол желтые полоски поролона. В комнату ворвался весенний холодный воздух, до рассвета оставалось всего пару часов. Ни о чем не думая, а только желая дышать, двигаться, жить, Сашка взобралась на подоконник. Протиснулась в узкую раму. Примяла рассаду в цветочном ящике. Оттолкнулась – и взмыла.
Открылись звезды, подернутые тонким слоем кружевных облаков. Внизу открылись огни Торпы. Вытянувшись, как струна, Сашка пронеслась над черепичными крышами. Задела крылом старый флюгер. Выписала мертвую петлю и, спустившись ниже, понеслась почти над самой мостовой, легко уворачиваясь от деревьев и фонарных столбов.
Поднялась выше и зависла, развесив крылья, как геральдический орел. Здесь было полным-полно воздуха. Сашка видела и чувствовала его, как мерцающий мыльный пузырь, обнимающий полукруг горизонта. Она засмеялась; справа и слева, на краю поля зрения, появлялись и исчезали крылья цвета вороненой стали. Не те цыплячьи, которые так неудобно вытирать полотенцем. Два огромных крыла, каждое ростом с Сашку.
Она сложила их бездумно, как зонтик, и нырнула вниз.
Марина и Сергей Дяченко; роман "Vitanostra", 2007 г.
* * *
Можно ли в наше время увидеть живого дракона? Можно ли летать самому?
Я расскажу вам.
То, что нельзя помнить
Его первым воспоминанием был салют. Победный салют 9 мая 1945 года. Здравый смысл с дотошностью препода много раз пытались вдолбить в голову Сергея Дяченко, что такого просто не может быть, что трехнедельные дети (он родился 14 апреля 1945 года) не способны что-либо запомнить. На факт остается фактом – он помнил. Видит себя и сегодня на руках матери, рядом с отцом и старшей сестрой в парке Шевченко, в центре Киева. Собственно, лица родных не различить, а вот радужные небеса – ярко. И ощущение радости и счастья, которые он пронесет через всю жизнь.
Весна, деревья, цветы, цветы, цветы на земле и в воздухе – грандиозный, небывалый, нестерпимо прекрасный салют, залпы орудий и радость после четырех лет напряжения и горя, не сравнимая ни с чем радость тысяч и миллионов. Плакали, смеялись, обнимая знакомых и незнакомых, люди, одержавшие поистине великую победу, не смолкая гремела канонада, в небе расцветали рожденные пламенем цветы, маленький Сережа испугался залпов и заплакал на руках у мамы, но быстро успокоился, завороженный происходящим. Волны всеохватывающей радости проходили сквозь людей, отталкиваясь от домов и деревьев. Мальчик ощущал тепло материнского тела, рядом смеялись и плакали от счастья отец и старшая сестра. Слезы, смех, песни, объятия, – все слилось в единую мистерию красоты, закружив, подхватив и неся на волнах радости. "Личность человека формирует генетика и первые, импритинговые воспоминания, которые остаются у нас в подсознании. – говорит Сергей Сергеевич, – Я думаю, что это младенческое потрясение сыграло огромную роль в формировании моего характера. Не будь этого салюта Победы – я стал бы другим человеком".
Пройдут годы, и 12 апреля 1961 года учащийся девятого класса Сергей Дяченко вновь ощутит радость и народное ликование, когда все люди не по приказу партии и правительства, а по зову сердца разом выйдут на улицы, пересказывая друг другу новость о первом человеке в космосе. И это тоже импритинг, запечатление на всю жизнь – ощущение мощи науки, вступления в новую космическую эру, гордость за свою страну. За Победу.
Но вернемся к рождению нашего героя. Победа в войне одна на всех: для фронтовиков, рабочих, детей и взрослых, мужчин и женщин, для офицеров и рядовых, членов партии и беспартийных. Маленький Сергей не мог знать, чего стоила его семье война, как тяжело прокатились по родным предвоенные репрессии, но, должно быть, что-то такое все-таки чувствовал. Во всяком случае, знаки были повсюду, немало сохранилось их на теле его отца Дяченко Сергея Степановича, врача, профессора, знаменитого ученого-микробиолога. Перед войной Сергей Степанович был старшим научным сотрудником Киевского Санитарно-Бактериологического института. Но в 1938-м институт был практически в полном составе арестован по обвинению в подготовке бактериологической войны против СССР!
Отец ждал решения своей участи в Лукьяновской тюрьме, откуда ни он, ни его коллеги не чаяли уже выйти живыми. Подвергался пыткам, следы которых Сережа видел на его теле, не понимая, что это, и беззаботно тыча пальцем в зажившие раны, смеясь и не особо задумываясь над их происхождением. "Впоследствии этот период жизни был табуирован – никаких разговоров, воспоминаний. Может быть, отец таким образом хотел сохранить во мне веру в добро и справедливость социума, в котором мы жили… Но я видел на его теле глубокие шрамы – следы пыток, и помню, как темнело его лицо от моих бестактных расспросов".
Находясь в застенках, Сергей Степанович имел возможность писать в высшие органы власти, прося разобраться в происходящем, мог молить о снисхождении или благородно взять вину на себя, обелив таким образом своих сотрудников, но он выбрал самый неординарный путь, закидывая письмами Сталина и Калинина, направляя свои послания в правительство и стремясь достичь того, кто сподобился бы хоть вникнуть в суть происходящего. В своих письмах стоящий одной ногой в могиле опальный ученый Сергей Степанович Дяченко тщился донести до сведения руководства страны буквально следующее: он не признавал себя виновным и просил власть имущих об одном – дать ему закончить начатые опыты по борьбе с брюшным тифом, эпидемии которого свирепствовали во время первой мировой и гражданской войны. Ученый кричал из застенков – дайте мне продолжить исследования, это спасет тысячи людей, а если будет война, это спасет жизнь миллионам красноармейцев. Позже Сергей Сергеевич получит доступ к архиву КГБ, личному делу отца (номер 49829) и прочтет эти удивительные послания. Вот подлинные строки из письма Сталину:
"С момента ареста я категорически и настойчиво отрицал возведенную на меня провокацию, клевету и ложь. Но двенадцатый месяц я гибну без всякой вины в тюрьме. 12-й месяц гибнет ценнейший государственный материал по сыворотке. Ваше личное вмешательство … даст мне возможность дерзать науку, тщательно углублять полученные данные"
Сергей Сергеевич:
"Я читал в деле, как сотрудники отца признавались, что они диверсанты, как на перекрестном допросе сотрудник К. рассказывал, как он завербовал отца… И так день и ночь, месяцами. Но отец все выдержал, он был несгибаем и не утратил достоинства".
В конце концов случилось невозможное – железная позиция простого советского ученого заставила кого-то наверху обратить внимание на это дело. Меж тем в партийных кругах проходили перетасовки и изменения руководящего состава, менялись наркомы внутренних дел – Ежова сменил Берия, началась чистка. В результате следователя Краковского, который вел дело группы ученых-врачей, арестовали и расстреляли. Расстреляли и тех ученых, кто подписал "признание" о диверсиях. Но большинство же врачей вышли из застенков, как Иона из чрева кита!
Все время, что Сергей Степанович провел в тюрьме, его супруга Вера Ивановна с маленькой дочерью на руках вынуждена была мыкать горе, лишившись, как жена врага народа, работы школьной учительницы. Потеряв средства к существованию и возможность устроиться хоть куда-то, Вера Ивановна на последние копейки, продавая вещи и недоедая, носила передачи мужу, сначала в следственный изолятор НКВД на Владимирской, потом в Лукьяновскую тюрьму. Ни одна из этих передач, буквально омытых слезами любящей женщины, не дошла до ее мужа… Мама рассказывала сыну, что она уже утратила надежду и дошла до самой черты отчаяния, и если бы не маленькая Талочка…
Можно представить радость семьи, когда Сергея Степановича оправдали. Он продолжил работу, Веру Ивановну восстановили в школе. И как только счастье пришло в дом – вернее, угол, которые они снимали, – началась война. Война! Страшное горе для всего народа… Киев бомбили в первый же день войны. Началась паника. Вышел приказ: срочно готовить врачей для фронта, по ускоренной программе, организовывать бактериологическую службу. Потому как начнись на фронте или в тылу эпидемии, исход войны был бы предрешен. Киевский мединститут, в котором отец Сергея работал в то время, был поспешно эвакуирован на Урал. В этой суматохе Сергей Дяченко-старший потерял жену и дочь.