- Что такое хороший партнер? И кто?
- Для меня тот, кто не убивает во мне веру в правдоподобие всего, происходящего между нами. В кадре ли, или на сцене. Всех хороших партнеров не перечислишь. Да если и возьмешься перечислять, кого-нибудь из самых дорогих, из самых любимых непременно забудешь, пропустишь - таков уж непреложный закон стервозности. Плохих вспоминать? А, может, они и не плохие? Может, это я был им плохим партнером? Тоже, значит, не надо трогать. А хороших много было. Очень. Всяких. Всевозможных, разных: партнеров-соперников и партнеров-соратников. И те, и другие очень важны и необходимы. В телевизионном фильме "Роса" у режиссера Ниточкина был у меня партнером даже…мерин Цыган. С большой теплотой и нежностью его вспоминаю. Не как лошадь, на которой мне удалось более или менее удачно ездить, скакать, нет, именно как партнера в важной психологической сцене. Прелестный был партнер!
- Удовлетворяет ли профессия актера?
- А кто ее знает… Теперь уж куда, конечно, от нее денешься. Вообще у меня с моей профессией были весьма сложные отношения, и уж кого-кого, но привести себя кому-нибудь в пример для подражания в деле освоения актерской профессии - уж этого я никогда и никак не смогу. Очень не гладкие были взаимоотношения. О своих метаниях в годы учебы я уже говорил, но ведь они не прекратились и после. И ничто не в силах было им (метаниям и исканиям) воспрепятствовать: ни перелом позвоночника, года на два выкинувший меня из полноценной жизни (3 месяца больницы, три с половиной - домашнего "долечивания" и полтора года ношения жесткого корсета), ни обзаведение семьей - бросал я театр и устраивался разнорабочим во 2-ю типографию "Медгиза", бросал кино и на 8 месяцев уезжал работать лебедчиком-мотористом на Обь, на родину, в Сибирь, пытался поступить в Ленинградский или Новосибирский институт инженеров водного транспорта…
Примирился я кое-как со своей профессией вот только снимаясь в "Горячем снеге", "земную жизнь пройдя до половины"… И очень может быть, что решающее слово в этом примирении сыграло не убеждение, созревшее, наконец, что мы - актерская профессия и я - созданы друг для друга, а просто возраст, просто усталость, просто смирение: трудновато все-таки в 35 начинать новую жизнь, совершенно новую, с нуля, отрекшись от всего привычного, приобретенного, проверенного худо-бедно тобой и тебя как-то проверившего…
- Любимые роли?
- Мне как-то ловчее называть их не "роли", а "работы". Любимые работы… Я говорю только о себе, о своих чувствах и ощущениях, у кого-нибудь, может, и роли, а я почему-то думаю и вспоминаю с нежностью, с тихой грустью и благодарностью судьбе свои любимые работы… А без любви вообще ни одна работа не делается. Я про себя опять же; может, кто и умеет работать (я имею в виду: в кино, актером) без любви, я - нет. Каждая работа, больше или меньше, но чем-то, где-то обязательно дорога, обязательно памятна.
В общем-то характер у меня… ну, может, не совсем уж сквалыжный, но не шибко-то покладистый; упрямый, "поперечный"… А, может, принципиальный?.. Я не умею и не люблю просто рассказывать, мне обязательно надо - хорошо бы! - с кем-нибудь спорить, что-то опровергать, доказывать свое! Сейчас вот вспомнил о своей работе в фильме "За облаками небо" (сценарий Ю.Принцева, режиссер-постановщик Ю.П.Егоров, производство Киностудии им. Горького), и захотелось мне поспорить и возразить, ни много ни мало, а самому К.С. Станиславскому, который когда-то утверждал, что нет маленьких ролей. Есть, Константин Сергеевич! Да еще какие маленькие. Мизерные просто! Но в чем я согласен со Станиславским, так это в том, что величина роли измеряется не временем присутствия данного персонажа на сцене или на экране и не количеством текста, ему автором отпущенного, а количеством проблем, тем, идей, количеством жизни, вмещенной в это, пусть даже короткое, пребывание персонажа на сцене (на экране). Одна из самых любимых и дорогих моему сердцу ролей - роль Степана Жерехова в фильме "За облаками небо" - работалась всего один день! Снималась, правда, два, но работалась всего один! Но зато какое же это было наслаждение и счастье - работать над ней. И мука. И страх, и отчаяние, и напряжение всех душевных сил, и борьба с режиссером - сперва борьба с ним вроде бы даже и против него, но потом, к величайшему моему счастью, оказавшаяся борьбой вместе с ним, с режиссером за результат, за глубину, за смысл, за плоть и кровь, за донесение до зрителя всей сложности и красоты этого человека, и любви нашей к нему. Жгучей, до слез… Юрий Павлович воевал рядом с такими людьми, я их видел, жил с ними, вернувшимися искалеченными с фронта…
Для тех, кто не видел картину или забыл, напомню, в чем там суть дела: вернулся в родные места с фронта герой фильма, летчик (играл его Геннадий Сайфуллин). К нему кидается вдова его однополчанина с вопросами о муже: "Как? Где? Ведь вместе служили…" "Да, - отвечает. - Было. Помню. Сбили твоего Степана… Загорелся, потянул к лесу… Парашют помню, стало быть, вроде выпрыгнул… а дальше… Там такое было…" Дальше он ничего не видел и не знает.
Потом у этого летчика со вдовой (играла Лариса Малеванная) возникает, вспыхивает, получается любовь… И все вроде хорошо, все идет к свадьбе, но! Тревожат героиню какие-то непонятные, из разных мест приходящие время от времени на ее имя переводы. И вдруг ее осеняет: это он, муж… А зачем, почему так странно - не понимает. И просит своего "героя" и любимого найти этих доброхотов и все выяснить. И герой находит на берегу моря, в какой-то мастерской при причале Степана Жерехова, бывшего своего однополчанина и бывшего мужа своей любимой. А тот - без ног. Живой, но без ног.
И вот в небольшой сцене, которая снималась всего один день, а на экране длится минут пять, от силы десять, надо было успеть рассказать, то есть показать, что мой Степан и гордый человек, но в совместной (довоенной) семейной жизни и любви был не очень счастлив. Почему никак не мог явиться к любимой женщине, в чьей любви не безусловно был уверен (не в верности, а именно в любви!), не мог вернуться к любимой безногим уродом, инвалидом, недочеловеком… И что забрался он куда-то в глушь, к морю, чтобы подальше от цивилизации, где "самолеты не летают", потому что душой-то он навек остался летчиком, а потеря ног навек изуродовала, обезножила, обрубила ему не только тело, но и обескрылила, обрубила, усекла душу… И почему разыскал его и узнает про его непростые семейные дела бывший однополчанин, с которым они никогда особенно ни близки, ни дружны не были - "твое-то какое место в этом деле?" - есть у него что-то к его, Жерехова, жене, или с ней, или нет?.. И навек разведшая их безжалостная и несправедливая судьба: "Ты-то вон, полковник! А я…" И еще какие-то "задачи", "линии", "темы", которые должны были прозвучать, которых за давностью лет сегодня уже всех и не вспомнишь…
Когда-то, в недолгую бытность мою актером в Театре им. Ленинского комсомола, была у меня там роль тоже с несколькими "задачами", которые неизвестно как было все вместе сразу играть. Мои герои, молодой (как и я тогда) водитель, шофер, сбил девочку. Вольно-невольно, был виноват, не был. (В финале выясняется, что, конечно же, не был, и "девочка та давно в школу бегает"), но до этого финального выяснения попадает мой герой, поскольку в общем-то не проявил мужества, испугался и сбежал, попадает в довольно-таки запутанную ситуацию. На сцене он появляется в другом месте (не там, где сбил, а там, куда прибыл, сбежавши) и должен при первом же своем появлении и нести в себе груз всего с ним произошедшего - и скрывать это за внешней бравадой. Вот как это? Начинаешь "бравировать" - никакого "груза" не ощущается, несешь "груз" - сразу виден "груз", а его надо скрывать. Ничего не получалось. А ставил спектакль Б.Н. Толмазов, народный артист РСФСР, очень толковый режиссер, истовый приверженец системы Станиславского. "Ну-ка, - говорит, - ничего мне в сцене не надо, никакого "сокрытия", никакой бравады - играй "сбитую девочку", - это на репетиции. И действительно! Ведь чтобы снять, допустим, какие-нибудь всполохи, фейерверки или еще какие-то световые эффекты в ночи, надо ведь, чтоб сперва была ночь, а потом уж в ней, в ночи, чтоб были прорывы, всполохи, эффекты. Но сперва надо, чтоб была ночь. И чтоб все поверили в эту ночь. А чтоб сразу и эффекты, и ночь вокруг… Ни того, ни другого не будет. Не выйдет. Не получится.
Вот и тут: я должен был вжиться в состояние "согрешившего", допустившего и несущего этот груз на душе, а потом, в разговоре, в знакомстве с новыми людьми, я могу бравировать и бодриться, выламываться сколько угодно, но если я нажил на донышке души состояние "согрешившего", совершившего что-то непоправимое и мучающегося этим человека, я, набравировавшись, навыламывавшись, буду возвращаться к тому, нажитому состоянию вины, греха, муки внутренней душевной, а уж где это произойдет: непосредственно в разговоре ли, в паузе ли какой-то неожиданной - имеющий глаза да увидит!
И здесь, в фильме, памятуя о том уроке Б.Н. Толмазова, захотелось мне влезть в историю, в судьбу Жерехова, в предысторию его, о которой он и рассказывает в снимавшейся сцене. Но полнее и безогляднее окунуться в эту "предысторию" мне мешал текст роли, реагирующий на сегодняшние, сиюминутные раздражители, и я просил Ю.П.Егорова убрать из текста эти места, чтобы спокойно и всецело отдаться "воспоминаниям" и пережить их - в жизни-то я ничего этого не переживал, это я мог только представить себе в спокойном, связном рассказе, а текст рассказа у автора постоянно перебивается какими-то сиюмгновенными впечатлениями, отвлечениями, которые поначалу меня выбивали из состояния и жутко мешали. Умоляю Юрия Павловича выкинуть эти "отвлечения" - он ехидно ухмыляется и кажет мне "фигу". Куда денешься? Хозяин - барин…
Не помню уж, как я там выкручивался, может, уходил куда-нибудь за камни (снимали на причале в Гурзуфе) и сам себе рассказывал, представлял и переживал всю "историю" героя своего без всяких "отвлечений", просто историю моего персонажа, в чистом виде, так, как она когда-то с ним "произошла". В общем как-то набрал, "взрастил" в душе всю историю моего Жерехова, пару слов Юрий Палыч все-таки позволил и изменить, когда почуял, что "заиграла", "зажила" во мне судьба Жерехова, ну, а когда "зажила", тогда уже и сиюминутные отвлечения не смогли ее задавить, зажившую-то душу, а только лишь выпуклее, рельефнее, разными ракурсами ее подавали и освещали.
Вот такая "борьба" была с режиссером Ю.П.Егоровым и "против" него, и "вместе" с ним за результат, за глубину.
Съемки каждого фильма у нас - если у тебя там работы не на один день - месяца три-четыре, да потом озвучание (тонировка), досъемки, пересъемки - в общем, это всегда хороший кусок твоей жизни, сроком в полгода, а то и больше. Ну, а куски жизни, как и сами жизни, бывают разные: бывает и хорошо, и великолепно, и сказочно, божественно - особенно смолоду, - а бывает и так себе… А то и так, что и вспоминать-то не хочется… И потому свои фильмы я обычно гляжу с двойным отношением: с одной стороны, хочется абстрагироваться (от самого себя) и, елико возможно перевоплотиться в объективного, беспристрастного зрителя (что, конечно же, никогда не удается), чтобы самому понять, что же мы там наработали; а с другой стороны, каждый свой фильм смотришь еще, как смотрят люди дома любительские фильмы про самих себя, про отпуск, про туристскую поездку куда-нибудь.
"Андрей Рублев" вон снимался около года, почти целый год. И, конечно же, во время съемок была своя жизнь, новые места, новые знакомства, друзья, замечательные и интересные люди… Много всего было - плохого и хорошего, разного, - год жизни был!..
А в общем-то я слегка привираю, наверно: при просмотре своей картины вспоминаются окружающая и сопутствующая съемкам жизнь только в том случае, если картина не удалась, не захватила тебя. Когда я смотрел "Рублева" (а смотрел я его раз 18… если не 38. Я смотрю его всегда, если есть возможность, не могу отказать себе в этом удовольствии… А возможности бывали: где-нибудь после выступления о Тарковском можно сразу уехать домой, а можно остаться и посмотреть фильм - я остаюсь и всегда смотрю; где-нибудь в Мурманске крутят ночью по телевидению ретроспективу фильмов Тарковского - я смотрю, хотя только что прилетел, выступал и с утра тоже выступать…) Так вот, когда я смотрел "Рублева" в третий, пятый или шестой раз, я вдруг ясно понял, что это было счастье. Да, счастье! Не тогда, когда я для тренировки, для того, чтобы уверенней и спокойней чувствовать себя в седле, каждый день после съемки отгонял вместе с конниками лошадей на конюшню за 4 километра - а это было… это было… не сказать как! Это испытать надо.
После изнурительного съемочного дня на отупляющей, обезволивающей жаре, в посвежевшем вечернем воздухе мы, разбитые усталостью, огромной кавалькадой переходим мост через Клязьму во Владимире, туда, за Клязьму, на выезде из города, по направлению к гос-конюшне.
- Справа под ноги! - вдруг кричит впереди головной. И все встрепенулись, очнувшись от полусонного забытья, в котором покачивались в седлах на усыпляющем шагу, ощущая под собой тепло и надежность мерно переступающей лошади и какую-то сладкую бездумную умиротворенность после напряжения рабочего дня. А напряжение было! С семи утра - грим, а с восьми - уже в седле, не слезая, ну разве что с перерывом на обед, на жаре, под солнцем, весь заклеенный в усы и бороду, в железе и мехах - княжеская боевая экипировка: кольчуга, музейная, истинная, на голове мисюрка с подшлемником, да поручи, да зерцало, да сабля с ножнами, а сверху еще соболем отороченная не то шуба, не то плащ, бурка, накидка…
- Справа под ноги! - и все проснулись, вернулись к действительности. И сурово, грубовато (в кавалерии какие сантименты?) передавая друг другу по цепочке: "Справа под ноги!", внимательно обходим какую-то дыру на мосту (как раз для конского копыта! ноги ломать…) не то от вывернутого, выдернутого столба, не то от другой какой нашей "расейской" аккуратности, предупредительности и заботливости о ближнем.
Минуем мост, переходим шоссе и спускаемся на берег, налево, к реке…
- Ну? Все там? (мол, перешли и спустились).
- Все-е! - спустились и собрались…
Солнце тем временем село. Быстро, прямо на глазах темнеет, и возле реки передергивает плечи уже не прохлада, а сырость… И тут слышишь: "Повод! Рысью марш!.." "Га-алопом!!"…А может, и без команды уже срывались в галоп и лошади, и люди, взбодренные околоречной свежестью, предвкушая близкий отдых и ночлег. И с визгом, с гиканьем, со свистом неслись по извивающейся тропинке, успевая только нырять головой и телом под возникающие неожиданно из темноты ветки, чтобы глаза не выхлестнуло!..
А потом - пешочком. Те же 4 километра. Обратно в город, в гостиницу. Ночью. Частенько не успевая к ужину… И все равно все это было восхитительно! Не знаю, кому как - мне нравилось. Мне и сейчас хорошо от одного только воспоминания…
Кстати, общение с лошадьми сам Андрей, по-моему, тоже почитал и воспринимал, как счастье. Во всяком случае, дважды за это счастье, за это общение чуть жизнью не поплатился: у него не было возможности, как у меня, много времени отдавать этому общению, с постепенным освоением каких-то навыков, хотя бы с усвоением примитивных азов техники безопасности - в результате его дважды лошади скидывали. Один раз протащив за застрявшую в стремени ногу и что-то там в паху порвав, а другой раз, когда ему почему-то вздумалось, севши на маленькую колхозную лошаденку, махнуть ей сверху перед глазами шапкой, - она со страху шарахнулась от неожиданности, а вылетевший из седла Андрей очень серьезно разбился о какое-то подвернувшееся на грех дерево. И все равно его тянуло к лошадям! Да это и по фильму, по "Рублеву", видно. И по другим тоже. Лошади - это очень здорово, замечательно! Но это было еще не полное счастье.
И не тогда было счастье, когда нас возил по Псковской земле по древним городищам и погостам, и к Пушкину, в Святогорский монастырь, в Михайловское, Тригорское, и показывал, и рассказывал чудесный человек архитектор-реставратор Борис Степанович Скобельцын - хотя и это было очень славно и очень близко подходило к ощущению, понятию того, что принято называть "счастьем". Но - только подходило, приближалось. А истинное счастье, полное и безущербное, как я это понял и ощутил с абсолютной очевидностью и ясностью при третьем, пятом или шестом просмотре фильма, - счастье было именно в тот момент, когда я снимался… Когда я участвовал в большом, важном и нужном, в очень хорошем деле! И своим участием этого дела вроде не испортил! Я считаю "Андрея Рублева" нормальным, обыкновенным гениальным фильмом. Может, я не прав, но я так считаю. И мне особенно приятно было узнать, что я не одинок в этом своем мнении: Международным жюри в Италии "Андрей Рублев" был назван в числе ста лучших фильмов мира. (Это где-то 70-е годы, а нынче, говорят, перенесли его, фильм, в первую десятку, да и чуть ли не на 3-е место!..)
Вскоре после "Рублева" режиссер Юрий Швырев пригласил меня еще в один исторический фильм: "Баллада о Беринге и его друзьях". К истории меня всегда тянуло, еще с первого класса, когда я увидел фильм "Александр Невский", впервые услыхал о Дмитрии Донском, о Куликовской битве, когда впервые прочел (или мне прочли) "Тараса Бульбу". Но как-то в школе мне с историей не повезло, почему-то я ее не учил. Не знаю уж, кто здесь был виноватее: учителя, не сумевшие меня достаточным образом заинтересовать, или собственная могучая лень. Да, конечно, лень!.. Но вот теперь наконец я до истории добрался! Окунулся в нее, влез, с наслаждением, с неиссякающим, неубывающим, а все возрастающим и возрастающим интересом. У меня интерес к истории еще и личный, интимный, что ли, связанный с моим происхождением из Сибири, из Новосибирска: как? откуда и когда мы, русские, взялись в Сибири? Ну, Ермак - это легенда почти, кто его донским казаком считает, кто уральцем; за Гомера, говорят, вон тоже семь городов дерутся уж чуть не две с половиной тысячи лет. Ну, это интеллигентные греки семью городами две с половиной тысячи лет спорят между собой за право считаться родиной Гомера. Мы в этом отношении гораздо спокойнее греков, нам - "в три горы", как говорят, с Дона там Ермак или с Урала… Да и вообще: был у нас Ермак, и что он для России сделал, или его и вообще не было, а так, придумали песню: "Ревела буря, дождь шумел…", да и орем ее по пьяному делу…