Что есть русский офицер в плену в Чечне?
Год событий 1996.
Николай Федорович Иванов
Вход в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре
Спецгруппе, которая отыскала меня в чеченских подземельях и освободила из плена - с вечным благодарением.
Автор.
1
- Кто полковник?
- Я.
Встать и выпрямиться не успеваю. Удар сбивает с ног - профессиональный, резкий, без замаха. Однако упасть не дают наручники, которыми я прикован к Махмуду. Тот в свою очередь зацеплен за Бориса, мы все втроем наклоняемся, но падающего "домино" не получилось - устояли. А похожи, наверное, на покосившийся штакетник, схваченный одной цепью.
Кровь от рассеченной губы наполняет рот, хочется сплюнуть, но боевик стоит вплотную, не позволяя отвернуться, и приходится сглатывать кровавую ушку. Ничего, собственная. А вот мой взгляд на "Боксера" оказался, наверное, столь выразительно презрительным, что он поинтересовался:
- Ну, и что увидел?
Вижу его красные от бессонницы глаза. Сам Боксер в черной маске-чулке, взгляд его устремлен на меня через неровные, обтрепанные от времени вырезы. Впрочем, это встретились не наши глаза, а заискрились, оттолкнулись два оголенных провода. Хотя боевику что отталкиваться. Он упирает мне в лоб ствол автомата, и откуда-то издалека, из курсантских времен промелькнуло: во время учений при стрельбе холостыми патронами мы накручивали на стволы круглые блестящие компенсаторы. Сам всегда улыбался, когда они мелькали в кино, а киногерои после автоматных очередей картинно падали с пятнами крови на теле.
Сейчас кровь в собственном рту настоящая, а ствол - угловатый, холодный. Да и какие, к черту, в Чечне во время войны холостые патроны! Пора уже привыкнуть и к тому, что меня бьют только за то, что полковник.
- Что молчишь? В контрразведке научился?
Ствол давит все больнее, я и сам чувствую, что пауза затягивается, но нейтрального ответа найти не могу. А надо. Если не убили сразу, надо. Иначе навешают всех собак - от сталинской высылки чеченцев в Казахстан до приказа Грачева штурмовать Грозный. Пленный отвечает за все и за всех.
Осторожно отклоняюсь от готового продавить лоб вороненого ствола и столь же осторожно возвращаюсь к первому вопросу, даю полный расклад своей нынешней должности:
- Я - полковник налоговой полиции. Журналист.
- А это мы еще проверим, - усмехаются под маской, но автомат от головы отходит. - Только запомни, полковник: если окажешься контрразведчиком, уши тебе отрежу лично.
Киваю головой, но не ради согласия, а чтобы таким образом оставить взгляд внизу. И больше его не поднимать: в затылок вопросы задавать труднее. Кажется, начинаю постигать первое и, скорее всего, величайшее искусство плена - не раздражать охрану. И не смотреть никому из них в глаза. Даже если я в чем-то и прав, у человека с автоматом все равно больше прав. На меня…
Уловка проходит: исподлобья вижу, как охранник отступает на пару шагов, усаживается на сваленные в углу погреба доски. Привычно, стволом в нашу сторону, устраивает на коленях АКМ. Тягостно молчит. Тягостно для нас, троих пленников, потому что будущее предполагает только худшие варианты.
Хотя что может оказаться хуже плена? Только смерть.
Нет, я не прав даже перед собой. Лично я боюсь еще и пыток. Не хочу боли. Страшно, что не выдержу. И сойду с ума, стану похожим на обезьяну. Если уж умирать - то лучше сразу.
Словно собираясь исполнить это мое желание, Боксер встает. Сдержаться, взгляд - только на его ботинки: не нужны ни глаза его через маску, ни новые расспросы. Если бы можно было заморозить время или сделать его вязким! Тогда охрана стала бы двигаться словно в замедленной съемке, исчезли бы резкость и неожиданности…
Получилось еще лучше: Боксер, постояв около нас, вообще уходит. Но почему? На какое время оставляет одних? С чем вернется? Вопросы рождаются из ничего, и сейчас от них, в другой обстановке совершенно безобидных, зависят наши жизни.
Ботинки поднимаются по лесенке вверх, к люку. Ровно на эти же ступени попеременно поднимаю и голову. Хлопает крышка, и мы остаемся втроем. Переводим дух. Оглядываемся.
Над головой - тусклая лампочка. Подвал огромный, хоть загоняй грузовик, а мы, мокрые и продрогшие после дождя, сидим на рулоне линолеума, словно воробьи. Говорить не хочется, не о чем - мы мало знаем друг друга, да и боязно - вдруг оставлен "жучок". И - полная обреченность.
Вновь поднимается крышка. Торопливо опускаем головы. Почему Боксер так быстро вернулся? Что скажет? Куда поведет?
Останавливается рядом, и в голову вновь упирается ствол автомата. Тороплюсь напрячь, сцепить зубы, чтобы спасти во время новых ударов и их, и челюсть. Готов.
Поднимаю взгляд. Бей.
Но на этот раз картина более чем благостная: на стволе автомата, покачиваясь, висят три пары черных носков. В доброту и благородство после всего случившегося не верится, и решаюсь спросить:
- Нам?
Боксер молча сбрасывает с "жердочки" подарок. Осторожно, все еще опасаясь подвоха, начинаем снимать мокрую обувь. Труднее всего сидящему в центре Махмуду - он вынужден приноравливаться то ко мне, то к движениям своего начальника, с которым его связывают наручниками с другой стороны. Наверное, так меняет свою обувь сороконожка, если, конечно, носит ее.
Новые носки высоки, наподобие гольф, и хотя ноги приходится засовывать снова в мокрые туфли, все равно становится теплее. Так что черные носки, хочешь не хочешь, оказались единственным светлым пятном начавшегося плена. Теперь опять замереть, лелеять добрую весточку…
Но чудо на этом не кончилось. На плечи падают одеяла. Да нет, какие одеяла - это опустила на нас свои крылья надежда: если нормально стали относиться, то, может, все обойдется и отпустят? А что? Я, хотя и в погонах, но журналист. Борис Таукенов- управляющий филиалом Мосстройбанка в Нальчике. Махмуд Битуев - водитель инкассаторской машины. Мы не воевали, не стреляли…
Боксер словно читает мысли и выносит свой вердикт:
- Короче, ты - вор, - указывает на Бориса. Переводит автомат на меня: - Ты - пособник вора. А ты, - оружие в сторону Махмуда, - возишь воров.
Машинально отмечаю: лучше пусть держат за вора, чем за контрразведчика…
- Мы деньги не вывозили, а привозили в Грозный. На зарплату вам же, чеченцам, - не соглашаясь, начинает кипятиться Борис. Ему что, его уши не дороги? - Это большая разница.
- Вы не тем чеченцам помогали и не той Чечне, - обрывает охранник. - А потому будете наказаны и казнены.
Нет, одеяла не дают гарантий на надежду. К тому же темно-синий шерстяной квадрат, доставшийся банкиру, наискосок прострелен автоматной очередью. Борис тоже замечает дыры, замирает. Знак свыше? Сбросить его на землю? Ботинки Боксера рядом, тому не до сантиментов и психологических тонкостей, и Таукенов медленно набрасывает, словно судьбу, простреленное одеяло на свои плечи. Первая черная метка выставлена.
- Короче, сидеть на месте, - предупреждает Боксер и снова исчезает в люке.
Укутываясь в одеяла, пытаемся удобнее и поплотнее усесться. На часах около пяти утра, ночь - кстати, самая короткая в году - уже почти прошла, и нас, несмотря на все случившееся, постепенно одолевает дремота. Краем сознания цепляю, что это глупо - спать перед тем, как тебя, скорее всего, расстреляют. Но усталость, оказывается, смыкает глаза даже смертникам. А ведь еще сутки назад я был свободен и строил какие-то планы…
2
Что есть российский офицер в плену у чеченцев? Существует ли у него возможность выжить, бежать, а в какие моменты судьба висит на волоске? Нужно ему рассчитывать только на свои силы или за него станут бороться товарищи и государство? Что происходит с трех сторон плена: у родных и близких пленника, у него самого и у охраны? Каковы они, подземные тюрьмы конца двадцатого века?
Я прилетел в Грозный в середине июня 96-го, когда война дышала еще полной грудью.
Ее легкие находились где-то в чеченских предгорьях, а вот сердце - сердце в Москве. И именно оно, заставляя войну дышать и жить, гнало по артериям оружие, продукты, боеприпасы и людей. Это в первую очередь были рабоче-крестьянские ребятишки-солдаты, не сумевшие отмазаться от армии, и бравые до первого боя контрактники, которым за войну, исходя из рыночных законов, уже платили деньги. А возглавляли колонны, естественно, офицеры, ошалевшие от безденежья, отсутствия жилья, задерганные политическими заявлениями депутатов и невесть откуда повылезавших правозащитников "выполняй - не выполняй", "стреляй - не стреляй", "герой - подлец".
Назад, по венам, из Чечни выталкивались цинковые гробы, знакомые по Афгану как "груз 200". Не прерывалась ни на день цепочка живых, но искалеченных солдат, подорванной техники и окончательно во всем разуверившихся, увольняющихся из армии офицеров. Все это перерабатывалось, сортировалось в военкоматах, госпиталях, складах артвооружения, где вновь готовились живительные коктейли для поддержания войны.
Эти два потока текли навстречу друг другу совсем рядом, нигде, однако, не пересекаясь. Кто-то умный рассудил: а зачем преждевременно показывать здоровым и сильным будущим героям, какими они могут стать после первого же боя?
Что-то подобное я отметил еще по афганской войне: ташкентский аэропорт Тузель, откуда в Кабул перебрасывался ограниченный контингент наших войск, располагался всего в пятистах метрах от деревообрабатывающего завода, где работало так называемое "нестандартное подразделение" по изготовлению гробов для этого самого ОКСВ. Один из летчиков военно-транспортной авиации, развозивший по стране "груз 200", однажды признался мне:
- Знаешь, когда я почувствовал, что в Афгане идет настоящая война? Думаешь, когда без передышки забрасывали туда людей? Совсем нет. Когда карта, на которой мы отмечали аэродромы посадок с погибшими, оказалась сплошь утыкана флажками…
Впрочем, все это больше политика, в которую мне никоим образом не хотелось влезать. Моя командировка в Чечню по-журналистски выглядела куда интереснее: можно ли собирать налоги во время войны? И с кого? Тема совершенно новая в нарождающихся рыночных отношениях, и покопаться в ней первому - нормальная мечта любого нормального газетчика. Держал в уме и вторую возможность - собрать впечатления для своей новой книги "Спецназ, который не вернется". Я должен был своими глазами увидеть, где погибали мои литературные герои - дурная привычка добывать материал для книг, а не высасывать сюжеты из пальца, "сидя" на спине. К тому же на восстановление Чечни выделялись фантастические суммы, все твердили об их загадочных исчезновениях, но дальше московских сплетен дело не шло. Мечталось заглянуть и за эту ширмочку…
Сам Грозный даже спустя полтора года после его взятия представлял мрачную картину. Центр лежал в сплошных развалинах. Подобное могла сотворить только авиация, и вспомнились пресс-конференции о том, что современное вооружение способно наносить точечные, избирательные удары. Хоть в открытую форточку.
Точечные удары в этой войне - это когда на российских картах определили точку - российский город Грозный, и в нее, не боясь промахнуться, выкладывали боезапасы российские же бомбардировщики. По российским жителям. В большинстве своем по фронтовикам и русским, которым, в отличие от разбежавшихся по сельским родственникам чеченцев, уходить было некуда. Пора признаться и в этом. И какие там открытые форточки…
Накануне войны министр обороны Павел Грачев, правда, убеждал, что способен взять город за два часа одним парашютно-десантным полком (или двумя полками за один час, что все равно относится к полному бреду). Если уж готовилась спецоперация, то ее следовало проводить еще меньшими силами. В 1979 году в Афганистане, в чужой стране, одним "мусульманским" батальоном и двумя поварами-разведчиками сумели поменять неугодный Кремлю режим Амина, а здесь…
А здесь в новогоднюю ночь 1995 года в узкие улочки Грозного ввели танки.
Господи, в каких академиях обучались генералы, которые позволили технике войти в город без прикрытия пехоты? Торопились преподнести подарок министру, отмечавшему в Новый год свой день рождения? А тот, в свою очередь, мечтал о праздничном рапорте Президенту? Думали взять дудаевцев "тепленькими" после застольных возлияний? Но к тому времени чеченцы перешли на мусульманский календарь и подобные новогодние празднества уже не отмечали. Тем более спиртным, запрещенным по шариату.
А посчитал ли кто-нибудь количество гранатометов, оказавшихся в руках боевиков? Танков и артиллерии, оставленных в мятежной республике по решению правительства Гайдара? Учли, в конце концов, отчаянный, самовлюбленный характер горцев, которым с самых высоких местных трибун дудаевцы уже внушали, что у чечена должна быть самая красивая девушка, самая модная одежда, а если он угоняет в России автомобиль, то самый шикарный? И что любой кавказец изначально выше русака?..
Родился тогда и анекдот, обожаемый боевиками, а потому добавляющий кое-что в понимании их характера.
- Встречает чечен мужика и говорит: направо не ходи, там тебя ограбят через сто метров. Налево не ходи тоже, ограбят через двести метров. Вперед - тем более, потому что ограбят за первым поворотом. Давай я тебя ограблю здесь.
То, что Чечня и Дудаев зашли слишком далеко и нужно что-то предпринимать - в этом никто не сомневался: жить отдельно от России, но за ее счет - слишком откровенная наглость. Подобное требовалось пресечь хотя бы в назидание другим. Но танки, самолеты по той самой точке на карте… Аргумент оружия не есть признак силы. Скорее наоборот. Им удовлетворяются политические амбиции и даже наказываются вместе с неугодными лидерами целые народы, но никогда не развязываются узлы. Тем более в национальном вопросе, где как бы все правы…
Федеральные войска взяли развалины города через несколько недель упорных боев, оставив с обеих сторон десятки тысяч убитых и раненых. И тут же завязли в бесконечных боях местного значения. Еще один анекдот, уже русский:
- Что высматриваешь, рядовой Петров?
- Да не пылит ли тот парашютно-десантный полк, товарищ капитан, который закончит эту войну за два часа.
- Э-э, займись-ка делом - набей патронами магазин для очередного боя. Пыли той можно ждать годами…
Зато не по артериям и венам, а по каналам, неведомым простым смертным, потекли полноводной рекой из Москвы на отстройку только что самими же разрушенного деньги. Много денег. Грузовики денег. Вроде не разучились с советских времен помогать тем, кому трудно.
Двадцать строительных организаций, получивших эти суммы и право на восстановление Чечни, в свою очередь создали по два-три десятка субподрядных организаций, передоверив им строительство и поимев на этом свои проценты. Новые хозяева денег, не мудрствуя лукаво, родили еще несколько десятков бригад, и тоже не бескорыстно. В конечном итоге на "чеченские" деньги насело около тысячи строительных организаций, которые в Чечне на налоговый учет не стали и, соответственно, никаких налогов не платили - ни дорожных, ни пенсионных, ни каких-либо других. Деньги крутились где угодно, но только не в республике, которой предназначались.
Это раскопал не я, а налоговая полиция Чечни. И сумела доказать Москве, что подобным образом восстанавливать республику можно бесконечно долго. Президент России легко издал специальный указ, обязывающий всех строителей стать на учет в налоговые органы по месту работы. И…
И когда я знакомился с Грозным, на его развалинах увидел всего один экскаватор, который, как оранжевый пыльный жук, копошился на развалинах бывшего президентского дворца. Один на весь город! Б.Н.Ельцин, к сожалению, со своими указами был грозен только для ближайшего окружения и личной администрации, дрожавшей за свои кресла.
Сама налоговая полиция размещалась в здании полуразрушенного детского садика. О его прежней принадлежности напоминали лишь песочницы, приспособленные под курилки и места чистки оружия, широченные окна, ныне забаррикадированные мешками с песком, да бывшая воспитательница Людмила Ивановна, перешедшая в уборщицы. Пожалуй, еще рисунок колобка на стене, насквозь прошитый в румяную щеку рваным осколком. Зато перед ним, не испугавшись взрыва, сидела целехонькая лиса и размышляла: кушать ей искалеченного уродца или полакомиться чем-нибудь более вкусным. Такая вот старинная сказочка в современном интерьере.
Кто знал, что в течение всего пребывания в Грозном я сам был подобен колобку, а за мной осторожно, чтобы не спугнуть, наблюдала другая лиса.
- На тебе, полковник, мы поставили метку, когда ты только позвонил в Грозный и сообщил о своем приезде, - признаются потом боевики. И с похвальбой, которая частенько развязывала им языки, пояснили: - У нас ведь в каждом государственном учреждении сидят свои разведчики и осведомители. Или сочувствующие. И пусть попробуют не сообщить что-то важное…
А я, наивный, трогательно прощался с теми, кто вышел меня проводить на попутке в Нальчик. А может, ее специально подсунули мне, да еще сопроводив предложение улыбкой:
- Не побоитесь ехать без охраны?
Что мог ответить я остающимся под пулями ребятам? Что боюсь? Что требую сопровождения? Подловили, подловили на десантной гордости, хотя афганский опыт подсказывал: зря сажусь к незнакомцам. А учил на собственной шкуре в Афгане: не бойся бояться, если хочешь улыбаться, а не плакать в этой жизни. Перестрахуйся. Во враждебной среде главенствует закон крокодила, обожаемый в ГРУ - Главном разведуправлении Генштаба: если вошел в одном месте, то выйди в другом. Крокодиловую кожу для дамских сумочек и мужских портмоне добывают элементарно просто: рептилии возвращаются из реки обязательно в том месте, где в нее вползли. Охотники и вкапывают именно на этих следах остроконечные пики, о которые животные сами же и распарывают себе брюхо. А всего-то и следовало - изменить маршрут. Ведь скорее всего именно среди провожающих оказался тот "охотник", кто передал по рации боевикам после нашего отъезда:
- Берите инкассаторскую "Ниву", они поехали по старопромысловской дороге.
Взяли красиво. Через час пути обогнавший нас БМВ стал подсекать "Ниву", пытаясь оттеснить ее в кювет. Мы еще ничего не поняли, а из окон высунулось по паре пулеметов. Резко оглядываюсь. Пристроившаяся сзади "шестерка" не напоминала пулеметную елочку только потому, что основным стволом в ней оказался гранатомет. А нам жестами уже приказывали остановиться.
- Конец. Боевики, - шепчет сзади Махмуд.
Я еще пытаюсь надеяться на недоразумение, ведь окружающие нас люди - в родной десантной "пятнашке". Почему не взял оружие!
Борис, после выезда из Грозного сменивший за рулем водителя, по всем правилам дорожного движения замигал поворотом и съехал на обочину. На этом взаимные любезности закончились. Не успел он заглушить мотор, как выбежавшие из машин люди в камуфляже буквально вырвали его с сиденья. В распахнутые дверцы всунулись два длинноносых "красавчика" - так чеченцы нарекли пулеметы. Упираются в нас с Махмудом:
- Руки за голову, голову - в колени.