Вера Булич - воспитанница института благородных девиц в Казани в 1904 году.
В томительном молчании проходит несколько минут. Наконец директриса обращается к институтке:
- Булич, почему вы отказываетесь посещать уроки закона божьего? В чем дело?
"Тон, кажется, доброжелательный, - отмечает про себя Верочка, - но можно ли ему доверять?"
- Может быть, вам не нравится отец Василий? - продолжает допытываться директриса.
Верочка нервно, похолодевшими пальцами теребит передник.
- О нет, мадам. Дело совсем не в этом.
- Так в чем же? - Соболиные брови директрисы удивленно зашевелились.
Архиепископ, не обративший вначале внимания на девочку, тоже заинтересовался. Он уселся в кресле поудобнее и уставился на воспитанницу своими горящими глазищами. А Верочка не торопится с ответом и все теребит, теребит свой передник, пытаясь собраться с мыслями.
- Оставьте фартук в покое и потрудитесь отвечать! - резко, как удар хлыстом, бросает директриса. И голос ее звучит теперь совсем не доброжелательно.
- Пардон, мадам, - неожиданно вмешивается "капрал", - я хочу… я должна рассказать о Булич ужасные вещи. Просто ужасные!
Директриса окидывает мадемуазель таким взглядом, что та вся съеживается и замолкает.
- Булич, - звучит властный голос директрисы, - потрудитесь-ка сами объяснить свое поведение.
А что Вере сказать? Правду? Нельзя! Скандал неминуем. Представиться глупенькой? Но это унизительно. Солгать? Нет! Лгать она не умеет и не будет. Зачем выкручиваться, хитрить, когда Верочка убеждена в своей правоте. Уж лучше молчать. "Больно упрямая", - говорит о ней няня. Ну и пусть.
Директриса начинает злиться:
- Ну как? Вы долго намерены молчать?
Но Верочка продолжает молчать.
Директриса громко постукивает каблучком, будто отсчитывает секунды. Тогда вновь вмешивается мадемуазель:
- О, мадам, разрешите, простите. Ведь это - негодница. Она - безбожница. Она потеряла всякий стыд. Только и знает, что смущать ангельские души наших девочек. Представьте себе: Библию (голос наставницы начинает дрожать, преисполняется ужасом и благоговением), Библию называет сказкой…
Директриса поражена и возмущена.
- Булич, это правда?
Но что это? Институтка, похоже, не испытывает никакого смущения. Больше того: она и волноваться перестала и даже свой передник оставила в покое. Да, да. Факт. Булич смотрит на директрису прямо, в упор. В ее взгляде решимость.
- Да, правда! - произносит она полушепотом, но твердо и уверенно.
- Позор! - Голос директрисы поднимается до самых высоких нот. - Вы… Вы дочь дворянина, русского дворянина - и такие слова! Пьяный мужик не позволит себе ничего подобного. Вы безнравственная дрянь, которой не место среди воспитанных людей, в приличном обществе.
Кровь бросается Верочке в лицо. Как ей хочется стать большой, сильной. Вот подойти бы и стукнуть кулаком по столу… Посмотреть, как побелеет от ужаса эта противная, кривляющаяся куколка. Но разве в состоянии она это сделать? И от сознания собственного бессилия у девочки на глаза навертываются слезы.
Архиепископ, до этого молча наблюдавший развертывающуюся у него перед глазами сцену, решает вмешаться. Он давно отбросил книгу, которую небрежно листал, и внимательно рассматривает Верочку. Он видит, что девочка совсем не похожа на большинство институток: томных, застенчивых. Выражение ее миловидного лица свидетельствует о воле, о твердом характере. "Нужно поскорее найти путь к сердцу заблудшей овцы", - думает про себя архиепископ. На его лице выражение участия, он доброжелательно улыбается, глядя на Веру.
- Дитя мое, ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? - Архиепископ поднимается с кресла, подходит к Вере и кладет ей на голову свою большую, пахнущую чем-то пряным руку. Ласковым голосом он говорит о душе, о любви к богу, о возмездии, которое постигает богоотступников.
Красноречие монаха, казалось, могло бы потрясти любого, но Верочку оно не трогает. Она продолжает молчать. А архиепископ распаляется все больше и больше, переходя к угрозам. Он намекает на неприятности, которые могут коснуться ее родителей, этих верных детей святой церкви.
"Верные дети церкви". Знал бы монах, что эти "дети святой церкви" в бога не верят. Вера отчетливо представляет себе, как изменилось бы выражение лица архиепископа, узнай он вдруг такое! Потеха! И она невольно улыбается.
- Веселишься, деточка. Рано! Все это совсем не смешно, и я не шучу. Ты сама не знаешь, что тебя ждет, если не покаешься. Только покаянием ты снимешь с души своей грех. Назови нечестивца, внушившего тебе пагубные мысли, и грех твой простится.
Но все напрасно. Вера упорно молчит.
- Ты что, не слышишь меня? - На смуглом красивом лице архиепископа проступают яркие пятна, но он сдерживается и, обращаясь к директрисе, спокойно говорит:
- Мария Львовна, это не простое упрямство. Не кажется ли вам, что это гораздо серьезнее?
- Это… Это… - директриса умолкает. Она не находит слов, чтобы выразить свое возмущение. - Святой отец, что же вы посоветуете? - произносит она наконец и растерянно, по-птичьи поднимает головку.
- Дать вам совет? - взрывается архиепископ. - Какой тут может быть совет?! Паршивую овцу из стада вон. Волчий билет ей, вот и все. Иного она не заслуживает.
Вера стоит бледная, плотно сжав губы. Ее душит обида, злость. Она боится одного - как бы не расплакаться, не унизить себя перед этими… этими… "Не дождетесь, - думает Вера. - Не заплачу, назло вам не заплачу".
Теперь она знает истинную цену этим людям. Знает, что они жестокие, злые и все это прикрывают именем господа бога. Вера бросает на архиепископа пристальный взгляд, будто старается запомнить выражение его лица, поднимает голову, поворачивается и, не спрашивая разрешения, стремительно идет к двери. Мгновение - и дверь за ней с грохотом захлопывается.
* * *
Верочка медленно бредет по городу. Нужно собраться с мыслями, подумать, как объяснить случившееся дома. Это не так уж просто. А она, признаться, терпеть не может всякие объяснения: от них только голова болит. Но деться некуда. Все равно предстоит пережить несколько неприятных дней. Только ли несколько? Надо запастись терпением, ничего не поделаешь.
А жизнь идет своим чередом, будто ничего и не произошло. По мостовой проносятся кареты, извозчичьи пролетки. Прохожие толкаются, спешат. У каждого свои заботы, и никому нет дела до Верочки. Никому не придет в голову остановить ее, расспросить, что с ней, что за беда стряслась. А так хочется доброго, участливого слова. Она чувствует себя такой заброшенной, такой одинокой в этом огромном мире.
Зажглись фонари. Желтоватые отсветы пляшут на рябых от дождя лужах. Уютно светятся окна, и кажется, что за ними тепло и покой. Но это только кажется. А что там, за этими окнами, на самом деле? Кто знает?
Верочка останавливается и долго, пристально смотрит на одно из окон. Но разглядеть ничего не может. Она так задумалась, что даже вздрогнула, услышав над самым ухом сиплый бас:
- Эй, барышня, садись. Прокачу!
Извозчик. Вера и не заметила, как он вывернул из-за угла.
- Прокатите? - спрашивает она. - А куда?
- Куды скажешь, туды и покатим.
- Нет, спасибо, - говорит Верочка.
Она снова идет одна по улицам, и мысли ее опять и опять возвращаются к дому. Живет Вера с папой, мамой, сестрой и няней. Дом у них с мезонином, шестикомнатный. Улица, где они живут, тихая, спокойная. Редко когда появится посторонний.
Да, дом, улица, тишина… А вот в институте сегодня тишины и в помине не было. Институт! События минувшего утра вытесняют из головы мысли о доме.
Правильно ли она поступила? Да, правильно. Иначе было нельзя. Хоть и получилось все отвратительно. Исключили. Отказалась им отвечать, не стала лгать - и исключили. Да еще с волчьим билетом. А впрочем, чего печалиться? Надоело! Надоели вечные сплетни, наушничанье, бесконечные разговоры о кавалерах, о балах. Ох уж эти балы! Верочка усмехается. На прошлой неделе только и разговору было, что о бале у предводителя дворянства князя Баратынского. Все пялили глаза на побывавшую там счастливицу. А та и радехонька. Готова двадцать раз на дню пересказывать подробности: кто как был одет, кого пригласили, а кого обошли, кто сколько раз с кем танцевал и уж конечно кого удостоил князь приглашением на первый тур вальса.
Верочка так и не обзавелась в институте подругами, так о ком и о чем ей жалеть? Уж не о том ли, что она будет лишена "счастья" постоянно лицезреть постную физиономию "капрала"? При мысли о мадемуазели ее даже передергивает. Ну и дрянь! Какая все-таки дрянь! Вот уж кто, конечно, счастлив, что исключили. Добилась своего!
- Ну и радуйся на здоровье! - Заметив, что говорит вслух, Верочка оглянулась. Никого нет. И где она? Куда забрела? Все вокруг незнакомо: улица, дома. Она никогда здесь раньше не бывала. Кажется, заблудилась. Верочка повернула назад, ускорила шаги. Долго еще пришлось ей плутать по уснувшему городу, пока она не выбралась в знакомые места, не нашла свой дом.
* * *
Утром Верочка долго лежит в постели и думает, кто же виноват во всей этой истории. "Пожалуй, родители. В церковь нас, своих детей, они не водили, - девочка загибает палец и вздыхает, - икон в доме не держат. А что говорится при детях о попах и монахах? Ужас! Чему же удивляться? И все же разговор предстоит не из приятных".
Вера собирается встать, сбрасывает одеяло, садится на край кровати. Но что это? Пол вдруг качнулся у нее под ногами, стены помчались в каком-то бешеном хороводе, и она потеряла сознание.
…Очнулась Верочка в своей комнате в мезонине. В распахнутые окна ломятся снопы солнечного света. Из палисадника тянет горьковатым настоем цветущей черемухи, ее лепестки залетают в комнату и плавно опускаются на пол, легкие, белые, как бабочки-капустницы.
Что же с ней было? Болела? Сколько прошло времени с того злосчастного дня, когда все случилось? День, два?
Из смежной комнаты доносится голос отца. По-видимому, он что-то читает. Вера разбирает слова: "…из института благородных девиц исключена дочь дворянина Булича Петра Вера за антиправительственные и антирелигиозные суждения…"
"Что это? - думает она. - Откуда?"
А отец с возмущением продолжает: "Поистине у страха глаза велики. Подумать только, непосещение церкви и уроков закона божьего преподносят как подрыв основ империи".
- Общество шокировано, - негромко отзывается мать, и в голосе ее звучит тревога. - Господа Саянские и те перестали раскланиваться.
- Невелика потеря: обойдемся без Саянских.
- Ах, Петр, да пойми же ты: это и на твоей судьбе может отразиться, на всех нас. Нет, нет. Вера должна пойти и просить прощения.
- Калечить ребенка! Учить девочку идти против совести? Нет! Это невозможно.
- А ты знаешь, что бывает за антиправительственные суждения? - возражает мать.
"Сейчас мама заплачет", - думает Вера.
- Ах, Александра Николаевна, Александра Николаевна! Не в деда вы пошли. Нет, нет, не в деда.
Родители замолчали. Вера уже знает, что сейчас они оба смотрят на портрет ее прадеда - великого русского философа и правдолюбца Петра Яковлевича Чаадаева.
Проходит минута, другая, и мать уныло говорит:
- Но ее не примут ни в одно казенное заведение. Она должна извиниться, должна!
- Примут или не примут - дело не в этом, - резко возражает отец. - Дело в чести, в порядочности, и я решительно против того, чтобы девочка поступалась своими убеждениями, каковые, кстати, я одобряю.
Петр Николаевич уходит, хлопнув дверью.
"Милый, добрый папа! - шепчет Вера, и сердце ее переполняется гордостью за отца. - Иначе ты не мог сказать. Спасибо тебе, хороший мой".
С замиранием сердца ожидает Верочка неизбежного объяснения с матерью. Но время идет, а Александра Николаевна так и не затрагивает щепетильной темы. По-видимому, затянувшееся выздоровление дочери препятствует разговору. А быть может, мать не решается идти наперекор отцу? Но вот однажды, когда Верочка меньше всего ожидала этого, в комнату неслышными шагами вошла мать. Наклонившись, она прикасается губами ко лбу дочери. Дочь притворяется спящей.
- Верочка.
Вера неохотно поднимает ресницы.
- Доченька, разве мы не заслужили твоего доверия? - начинает мать издалека.
- Кто это "мы" и о каком доверии идет речь? - притворяется девочка непонимающей.
- Я и твой отец. Мы хотим, чтобы ты пошла к Марии Львовне и попросила прощения.
Вера молчит.
- Разве мы не хотим тебе добра? Послушай нас.
Верочка решает говорить напрямик.
- Но отец, я слышала, не разделяет твою точку зрения.
- Ах, господи, Верочка, - мать часто моргает глазами - отец ровным счетом ничего не понимает. Он такой непрактичный.
- А ты практичная?
- Вера!!!
Дочь морщится и отворачивается к стене.
- Судомойкой, вот кем ты будешь.
- Ну и буду.
- С твоим характером тебе плохо придется.
Верочка укоризненно оглядывается на мать. Широкое, немного скуластое лицо матери такое несчастное, а глаза такие добрые, что Вера едва не заревела от жалости.
- Мама, ты не расстраивайся. Я буду учиться сама, но к ним я не пойду: одна "капрал" чего стоит. Говорит, что замуж не пошла потому, что душой и телом принадлежит одному господу богу. Врет она. Просто к ней никто не сватался. Оно и понятно: увидев ее, заикой останешься.
- Замолчи, - строго перебивает мать, - научись уважать старших.
- А если они глупые, злые, плохие?
- Не тебе судить.
Вера берет мать за руку, заглядывает ей в глаза:
- Мамочка, честное слово, назло им получу образование. Докажу, что на их институте свет клином не сошелся. Ты веришь мне? Посмотришь, я им еще покажу!
* * *
Наступил долгожданный день: Вере наконец разрешили встать. Однако настроение от этого не стало лучше. Что-то новое, совсем недетское прочно вошло в ее жизнь и не дает ей покоя. Вдруг без всякой причины она начинает тосковать по деревушке, где провела детство. Порой у нее возникает почти физическая потребность увидеть эту деревушку, увидеть ее такой, какой она бывала весной на утренней зорьке, когда небо голубое-голубое и бездонное, а воздух прохладен и чист.
Иногда Верочку охватывает какое-то мучительно тревожное чувство бесперспективности. Постепенно, медленно в эти мысли начинают вплетаться какие-то смутные надежды. Они неизменно связываются с ее настойчивым желанием поступить в гимназию. Поступить во что бы то ни стало, наперекор архиепископу, назло директрисе, мадемуазели.
И вот Вера в женской частной Котовской гимназии. Буквально все здесь для нее ново, необычно. Так все непохоже на институт.
На окружающих Вера смотрит с восторгом. Гимназистки толпятся, группами, взявшись под руки, расхаживают по актовому залу. Громко болтают, смеются. Гимназия гудит, словно улей. Но Верочка в этой непривычно жизнерадостной шумной толпе чувствует себя одинокой, хотя ее имя здесь произносится с почтением. Вокруг Веры ореол героини, пострадавшей за идеи.
Но вот это и мешает ей быть как все, мешает сближению с одноклассницами. Тревожат и оскорбляют пристальные взгляды, которыми ее провожают гимназистки. А разговоры, разговоры полушепотом за ее спиной. До Верочки долетают обрывки фраз:
- Дворянка… исключена из института благородных девиц.
- Говорят, атеистка…
- …Против правительства выступала, я знаю, сама в газете читала…
- А по виду ничего, скромная.
Оттого что ее считают существом чуть ли не высшего порядка, Веру коробит. "Нужно быть незаметной, не привлекать внимания", - думает она.
Но и это не помогает. Наоборот, интерес гимназисток к молчаливой, замкнутой новенькой только возрастает.
Однако время идет, и интерес соучениц к юной бунтарке постепенно проходит. Теперь только старшеклассницы продолжают попытки завести с Верой знакомство. Но Вера избегает знакомств.
Жизнь, кажется, начинала входить в нормальную колею, как вдруг на большой перемене к Верочке подошла ученица выпускного класса - невысокая девушка со строгим и серьезным лицом.
- Меня зовут Маша, фамилия Мясникова, - непринужденно представилась она.
Вера с удивлением посмотрела на подошедшую, пожала плечами, но имя свое тоже назвала. Неудобно иначе.
- Знаю, что Вера и что фамилия Булич. Поэтому и подошла. Разговор у меня серьезный. Так вот: я хочу пригласить тебя в политический кружок. Нелегальный. - Последние слова Маша произнесла шепотом, пристально глядя Вере в глаза.
Верочка почувствовала, что щеки у нее пунцовеют, а Маша продолжала:
- В кружке ты узнаешь правду о жизни. Мы знаем, почему тебя выгнали из института: ты была против правительства. Вот поэтому зовем к нам.
"Что это - сон?" - думает Вера. Она ничего не понимает. В голове настойчиво бьется одна мысль: "Я против правительства?"
"Да так ли это? Что это означает?" А Мясникова не уходит. Она ждет ответа и прямо, настойчиво смотрит Вере в глаза. Веру охватывает стыд: "Да ведь Маша подумает, наверняка подумает, что я просто трусиха".
- Хорошо, - говорит Верочка поспешно, - хорошо. Я приду, непременно приду.
- Тогда постарайся запомнить, - Мясникова улыбается, словно говорит о веселом пустяке. Она называет адрес: - …Спросишь Григория.
Верочка кивает, пытаясь дышать ровнее и сдержать сумасшедший стук сердца.
Весь день она не находит себе места, все валится из рук. Она не может думать ни о чем, кроме предстоящего посещения кружка. Дома даже отец, обычно рассеянный и ничего не замечающий, обращает внимание:
- Что с тобой, доченька?
Вера досадливо бормочет что-то себе под нос вроде: "Тебе показалось".
Поздно вечером, когда из палисадника уже потянуло сыростью и холодком, Вера незаметно выскользнула из дому. Повторяя в уме адрес, она почти бежала по улице.