- Будь осторожна. Их методы - подсматривание, слежка, провокация. - Старуха понижает голос, и глаза ее теряют теплую синеву. - Держи язык за зубами.
Старая женщина подвигается ближе, и Вера видит вдруг, что все тело у нее покрыто сухой и колючей чешуей, как у рыбы, которая долго пролежала на солнце. Вера инстинктивно отшатывается.
- Не бойся, - негромко говорит заключенная. - Я не заразная. Это от истощения. Тяжелая форма псориазиса… Слушай, держись - это главное. Надо держаться, и ничего не бойся. Поменьше рассказывай. На допросах лучше всего молчать, иначе запутают. И бить они не посмеют - ты несовершеннолетняя. Понимаешь?
- Понимаю. Буду держаться.
- Вот-вот, молодец. Так надо. Когда пройдешь тюремную науку, появится опыт - тогда легче будет. Не верь, если тебе скажут, что товарищи выдали тебя. Остерегайся людей, которые лезут в душу. Это либо предатели, либо болтуны.
Женщина замолчала и посмотрела на дверь: в двери повернулся глазок, затем открылась кормушка, и чей-то густой бас сказал:
- Булич, на допрос!
Вера встала и молча вышла в коридор.
Допрашивают в тюремной конторе. Там за большим канцелярским столом сидит немолодой жандармский офицер. Лицо у него худое, а кожа вокруг глаз со множеством мелких морщинок напоминает печеное яблоко. Голову жандарма украшает круглая лысина и редкие волосы над узким лбом. Увидев Веру, он принимает горестное выражение.
- Не хорошо-с, мадемуазель, - говорит жандарм с укоризной в голосе. - Я убежден, что вы уже раскаиваетесь в своих поступках. Ах молодежь, молодежь! Мы понимаем: причина - хитрые люди. Они запутали вас, мадемуазель. Это враги престола, отечества, враги ваши и ваших родителей. Ведь у вас нет ничего общего с этой голытьбой. А свобода хороша! Что может быть сладостней, прекрасней свободы? Подумайте, взвесьте все. Ваши подруги гуляют, наслаждаются природой, вкушают радости жизни, а вы в это время сидите взаперти.
Взглянув в Верочкины глаза, жандарм запнулся. Уж очень они были тверды и не по возрасту непроницаемы.
Вера умышленно молчит. Демонстративно отвернув голову, она глядит в окно, которое выходит в тюремный двор. Это для нее первый экзамен. Она не вправе, не должна, не может провалить его. Ответить, заговорить сейчас - это равносильно отступлению, сдаче позиций.
Следует неловкое молчание, и наконец жандарм выдавливает из себя:
- Вас, вероятно, огорчил обыск? Но на это, право, не следует обращать внимания.
"Обыск, - подумала Вера и презрительно усмехнулась. - Полиция, называется, сыщики… Олухи, ничего не нашли, а найти-то можно было…"
- Вот наказание божье! Вы будете наконец отвечать? - Офицер начинает нервничать, и брови у него движутся, словно волосатые гусеницы. - Стыдно, барышня! Я в отцы вам гожусь, а вы…
Вера упорно молчит.
- Ну ладно, - с угрозой говорит жандарм. - Рано или поздно вы заговорите. Можете идти…
Когда Вера вернулась, старухи в камере уже не было. На нарах лежала коротенькая записка:
"Прощайте, мой молодой друг! До лучших времен. Будьте мужественны. Ошанина".
- Ошанина! Так вот кто эта старуха! Ошанина - это летопись, это сама история "Народной воли" и "Черного передела". Почти вся ее жизнь прошла на каторге, в тюрьмах и ссылках…
Остановившимися, бессмысленными глазами Вера смотрит на записку. Зачем столько мук и страданий? Куда они смотрят? Ведь семидесятые годы давно позади. Самое страшное - остановиться и не понять этого! Лучше - смерть. Повернувшись лицом к стене, Вера заплакала беззвучно и сдавленно…
"Трудно, невероятно трудно…"
* * *
Следующий допрос состоялся через неделю. На этот раз Вера резко меняет тактику поведения. Еще с порог она заявляет:
- Я требую, чтобы вы освободили меня. - Это ее первые слова за все время следствия.
У жандарма удивленно устремляются вверх брови:
- Вот как?
- Да. У вас нет ни малейшего основания задерживать меня. В противном случае представьте доказательства моей вины.
Жандарм усмехается:
- Зачем же так спешить, милая барышня? Мы - народ гостеприимный, сразу никого не отпускаем. Да и так ли уж вам плохо у нас?
- Повторяю: я требую, чтобы…
- Молчать! - Офицер грохнул кулаком так, что подпрыгнула чернильница. - Требовать будем мы! А вы можете только просить, умолять, как умоляют за вас ваши родственники.
- Не орите, - спокойно заявляет Вера. - Кто просит за меня?
- Ваши родители и ваш дядя, всеми уважаемый Александр Николаевич. Вы опозорили его седину, а он просит за вас, неблагодарная.
Вера громко хохочет. Она представляет себе седину дядюшки. Это у него-то седина? У кого днем с огнем на голове волоска не сыщешь!
- Прекратите дурацкий смех. Сейчас придет ваш дядя.
И словно в подтверждение слов жандарма в контору вкатывается Александр Николаевич Булич. Он толст, громогласен, как всегда. Разговор между дядей и племянницей происходит короткий и грубый.
- Верка! - начинает дядя без всяких предисловий. - Ты круглая дура. Ну за каким чертом понадобилось тебе связываться со всякой интеллигентской швалью?
- Не стоило вам, дорогой дядя, утруждать себя и приходить сюда из-за меня.
- Зачем ты это сделала? Говорили ведь тебе, предупреждали. Вот до чего дошло… До тюрьмы. Стыд, позор и срам…
- А мне здесь хорошо, - отрезает Вера.
Александр Николаевич оторопело смотрит то на жандарма, то на Веру…
Вера про себя отмечает, что дядя ее по-прежнему непроходимо глуп и спесив. Спеси у него хватит на троих. Спесь заменяет ему недостаток ума, делает его безапелляционным в суждениях и уверенным в действиях. То, чего дядя не понимает, он считает идиотизмом. Вероятно, поэтому все происходящее в области политики он расценивает как придурь своего века. Интеллигенцию дядя презирает искренне и без оговорок. Его раздражают эти безродные, неизвестно откуда взявшиеся людишки с претензиями на какое-то положение в обществе. Дали бы ему власть, он бы им показал "кузькину мать"! Единственное сословие, которое, по мнению дяди, заслуживает уважения, - дворянство.
Узнав про Верочкины "подвиги", Александр Николаевич обрушивается на брата и мечет громы и молнии по адресу племянницы. Пользуясь своими связями, Александр Николаевич берется вызволить Веру из тюрьмы при условии, что племянница уедет с ним в его поместье. Там он собирается заняться ее воспитанием.
Когда жандарм объявляет об этом Вере, она не возражает: лишь бы освободили, а там видно будет. Сбежать из дядюшкиного имения - дело нехитрое.
У ворот тюрьмы их ожидает карета. Кучер - длиннорукий, чубатый парень с наглыми кошачьими глазами - оглядывает Веру с головы до ног.
Дядя залезает в карету первым. Вера усаживается рядом. Кони трогают.
"Дорогой дядя" сердито сопит и ругается себе под нос:
- Я из тебя всю дурь вышибу, - бормочет он, - ты у меня будешь человеком.
Дядюшкины угрозы нестерпимо раздражают Веру. Она знает им цену. Дядя всегда отличался способностью создавать много шума.
Вера думает: почему так не похожи друг на друга родные братья, не только внешне, но и внутренне. Очевидно, виновато богатство. Дядя богат… Интересно, как выглядит сейчас его имение. Верочка там гостила, но из памяти выветрилось все, кроме старых тополей возле усадьбы и запаха парного молока…
Под стук колес и равномерное покачивание кареты Вера начинает дремать.
* * *
Карета дрогнула и резко остановилась.
- Верка, Верка, приехали, слава богу, - прогрохотал дядюшка.
Верочка успела уже открыть глаза. Она очень устала. Все тело ныло от долгого сидения. Руки и ноги точно одеревенели. Она выглянула в окошко: вокруг суетились люди. Больше всех суетился дядюшка. Он отдавал приказания. Его хлебом не корми - дай командовать.
Вера соскочила на землю и, переступая с ноги на ногу, стала осматриваться. Она узнала это старинное здание с колоннадой и лепными львиными головами на фасаде. Имение, принесенное дяде в приданое женой, стояло в парке. "За домом начинается бор", - вспоминает Вера. Бор - предмет дядюшкиной гордости. Там, по его словам, не перевелись медведи и волки. Насчет хищников дядя, конечно, прихвастнул.
Вере стало тоскливо - хоть реви. Мысль о том, что она доставлена сюда не на прогулку, щемит сердце, не дает покоя. С ужасающей силой Верочке хочется бежать. Бежать без оглядки сейчас же, сию минуту.
А пока она стоит окаменевшая, с застывшим лицом. Оклик дяди возвращает Веру к действительности. Понурившись, она шлепает вдоль служебных построек и наконец останавливается у крыльца.
- Принимайте гостью, - говорит дядя какой-то женщине в чепце.
Женщина быстро взглянула на Веру и, взяв за руку, ввела в комнату. На лице женщины написано откровенное любопытство. Но, сказав несколько ничего не значащих слов, женщина оставила Веру одну.
Не раздеваясь, Вера бросилась в постель. В темноте, прижавшись к подушке, она думает и думает. Мысли идут тоскливые. Вспоминая своего "ненаглядного" дядюшку, она сжимает кулачки.
Утром появляется лакей, молча ставит еду на столик и так же безмолвно исчезает. Когда Вера пытается выйти, оказывается, что дверь заперта. Стоит подергать за ручку - раздается голос слуги:
- Выходить, барышня, не велено. Александр Николаевич запретил.
И днем и ночью здесь тишина. И в этой изнуряющей тишине томится живая Верина душа. О если бы она могла улететь!
Заложив руки за спину, Верочка вышагивает по комнате и опять думает. Она отчетливо рисует себе, как волнуются друзья, как ищут ее. От этого становится и тревожно и радостно на сердце. Верины мысли работают в одном направлении - бежать, дать о себе весточку товарищам.
Пока это мечты. Но вскоре, однако, появляются просветы: Вере разрешены прогулки под надзором слуг.
"Как избавиться и от этой опеки?"
Дядя внушает: только послушанием. Вере в высшей степени наплевать на дядюшкины нравоучения, но сейчас ей выгодно притвориться. Послушание так послушание. Вера усердно выполняет дядюшкины предписания.
- Как ведет себя мадемуазель? - Этими словами начинается дядюшкино утро.
- Они такие вежливые, такие тихие, послушные, только и знают, что книжки читать, - докладывает горничная.
- Барышня исправляются, - шепчет лакей.
"Прикрутил твою Верку, не узнаешь, шелковая стала, любоваться будешь", - бахвалится в письме к старшему брату Александр Николаевич.
"Поведение безупречное", - пишет он в другом письме.
Теперь надзор совсем ослаблен.
Вера бродит по парку. За парком раскинулось большое русское село. Она уже подходила к его околице, но войти не решилась: крестьяне смотрят исподлобья.
Как быть? Отправить письмо через сельского старосту? Опасно. Староста - дядюшкин прислужник.
Нет, нужно связаться с учителем. Это - идея! От радости Вере хочется прыгать. Решив не медлить, она собирается в путь.
Утро было теплое и немного туманное. Когда туман рассеялся, небо стало прозрачно-голубым.
Еще издали Вера увидела на крыльце школы молодую женщину в платочке. Подошла ближе - знакомое лицо. На вид учительнице лет двадцать пять. Одета по-городскому, но просто. Лицо открытое, румянец во всю щеку.
"Где она видела эти пышущие здоровьем щеки? - Вера никак не может вспомнить. - Лицо безусловно знакомое".
- Не узнаете? - лукаво улыбается учительница. - У Митрехиной на Рыбнорядской встречались, - напоминает она.
До Насти Румянцевой - так зовут учительницу - уже дошли слухи о прибытии в имение строптивой племянницы помещика. Учительница постарается с первой же оказией сообщить Вечтомову о Вериных злоключениях.
- Только поскорей, - просит Вера. - Невмоготу уже.
Румянцева приглашает в дом.
- Дядюшкины ищейки могут пронюхать, - говорит Вера. - Как-нибудь в другой раз под вечер обязательно выберусь, - обещает она.
Воспользовавшись отъездом дядюшки на охоту, Вера направляется в деревню. Бегом проносится она по парку. Приблизившись к школе, осмотрелась: как будто никто не видит. Совсем стемнело. Вера стучит. В комнате людно. Вера здоровается. Воцаряется неловкое молчание. Прерванный разговор никак не возобновляется. Вера ощущает холодок отчуждения и уже жалеет о приходе. Положение выправляет хозяйка.
- Товарищи, - говорит она, - наша гостья только что из губернии. Попросим ее рассказать о новостях.
Все поворачиваются к вновь прибывшей. Вначале Вера смутилась, но быстро оправилась.
Тихо, спокойно она начинает рассказывать о пребывании в тюрьме, о том, что в имение доставлена силой, на выучку, под надзор дядюшки. Затем рассказывает о товарищах по тюрьме, о их стойкости.
Теплеют глаза у собравшихся. Это красноречивее крепких рукопожатий. Только вот кучер дяди Мотков по-прежнему в стороне. Недоверие не исчезло у него.
Дни идут. Но стоит Моткову и Вере встретиться, как оба вспыхивают. Взаимным насмешкам нет конца.
Хитро поглядывая на Веру, Мотков с иронией спрашивает:
- А что, барышня (иначе к Вере он и не обращается), ежели мужички на вашу усадьбу красного петуха пустят?..
- Вы имеете в виду усадьбу помещика Булича, земского начальника, - холодно подчеркивает до предела обозленная его недоверием Вера.
- Почему только его? А именьице вашей матушки Чаадаевой в расчет не идет? Небось жалко: как-никак свое добро?
Вера смотрит на Моткова, видит его ухмылку…
- Представьте себе - не жалко… И вообще запомните: я не из жалостливых… Разжалобить меня не так уж легко. Если вы не болтун, давайте попробуем, пустим вашего петуха, - уже совсем спокойно и вполне серьезно заканчивает Вера.
Мотков поражен. Ничего подобного он не ожидал: "Говорит она ядовито, зло, твердо, и колебаний не заметно".
…Душная летняя ночь. Все благоухает и цветет. Мир и тишина. Но Вере не до этого. Вдвоем с Мотковым ползком подбираются они к скирдам сена. Мотков не верит своим глазам. С открытым ртом, удивленно смотрит он на Веру.
- Ветер западный, в сторону имения, - говорит шепотом Вера. - Со стогов пламя обязательно перекинется на гумна, а оттуда на конюшню, затем на усадьбу. Только лошадей выпустить не забыть бы - животных-то жалко. В доме все спят, - добавляет она после паузы. - Ну, давайте керосин.
Мотков бледен так, что даже в темноте это заметно. Вера берет спички, решительно зажигает. Огонь змейкой бежит по земле все дальше и дальше…
…Горят гумна, служебные постройки, пылает усадьба. К небу вздымается море огня. Тревожно бьют колокола, слышен набат…
Вера с Мотковым верхом на лошадях держат путь к имению сестер Чаадаевых.
Через несколько дней губернская хроника пополняется сообщением о поджоге еще и чаадаевского имения. За ним следует серия поджогов помещичьих имений.
Губернская уголовная хроника трубит о разыскиваемой страшной поджигательнице, руководительнице бунтовщиков Вере Булич.
Архиепископ Андрей предает Веру Булич проклятию.
* * *
Если бы Вера и захотела по порядку рассказать о событиях, происшедших с ней с того момента, когда она бежала из имения, до того, как, крадучись по ночам, добралась наконец до города, она все равно не смогла бы этого сделать, так все перепуталось в ее голове.
А потом, по-видимому, ей не совсем приятны эти воспоминания. На вопросы товарищей о поджогах имений она неизменно отделывалась лаконичным:
- Бросьте вспоминать эту историю.
Быть может, тут сыграл какую-то роль разговор с Гришей Вечтомовым. Но разве она об этом кому-нибудь скажет? Гриша называет этот случай интеллигентским, эсеровским заскоком. Другая на месте Верочки наверняка разревелась бы. Но не Вера. Она стала только чертовски злой. А тут еще необходимость сидеть на месте. Сначала Вера пыталась бушевать, потом покорилась.
На улице уже зима, а Верочке все равно нельзя показываться на улице. "Страшного поджигателя" продолжают искать. Она может и себя погубить и товарищей подвести. В таких случаях полагается менять местожительство. Сие решено окончательно и бесповоротно.