С. К. Манулькина, пережившая гетто, свидетельствует: "Почему так много евреев осталось в Витебске, и русских тоже! В июле было сообщение, что немцев отогнали далеко от Витебска, километров на 80 на запад. И передали по радио: "Вернитесь все на свою работу, на свои места". Это было не предательство - так власти передали. У меня были родственники на Песковатике: сестра и ее взрослые дочери. Так они уже сидели в поезде и вернулись. Так сделали многие люди, и их всех потом немцы убили".
Об этом же говорит и Г. В. Шантырь: "Радио до последней минуты толковало, что немцев отбрасывают, и необходимости уезжать нет. Да, к тому же, отец был в командировке в Орше, и мы ждали отца… А немцы пришли неожиданно. А что они будут выделывать - никто не знал. Хотя были предупреждения. У нас в подвале жила еврейская семья из Западной Белоруссии, из Польши. И они рассказывали, что там творилось. Но у нас была соседка, одна старая еврейка, она когда-то жила в Германии. Она слушала и считала, что это коммунистические басни…".
* * *
Правдивая официальная информация в одинаковой мере нужна была всем - и евреям, и неевреям. Никто не хотел оставаться под пятой фашистов. Хотя удалось уйти на восток далеко не многим.
По Всесоюзной переписи населения 1939 года в Витебске проживало 167299 человек, в том числе 37099 евреев, то есть 22,17 % от общей численности. Сколько их проживало накануне Великой Отечественной войны, к сожалению, неизвестно. Судя по переписи 1926 года, численность евреев в Витебске составляла 37 % (37013 человек от общей численности населения в 98508 человек). Как видим, за тринадцать предвоенных лет количество еврейского населения Витебска практически не изменилось, несмотря на миграцию, естественный прирост и некоторые другие факторы (хотя в 1939 г. по отношению к общей численности населения процент его стал меньше). Можно полагать, данные оставались примерно такими же и к 22 июня 1941 г. Общая численность городского населения к этому времени составляла около 180000 человек.
Известно, что к сентябрю 1941 г. в Витебске оставалось 64000 человек. Это не считая еврейского населения, загнанного гитлеровцами в гетто. Если из числа довоенных жителей Витебска вычесть 37000 еврейского населения, то получается цифра 143000. Следовательно, к сентябрю 1941 г. в Витебске оставалось примерно 44 % от проживавшей до войны нееврейской части населения. Несомненно, оккупационный режим был страшным для всех жителей города. Но массовые расстрелы в первые недели оккупации коснулись лишь евреев. Отток людей из города в деревню начался лишь зимой, когда стал ощущаться голод. Поэтому мы можем утверждать, что эта цифра - чуть больше 44 % - была верна и в конце июля 1941 года. В это же время юденрат по приказу фашистов провел регистрацию еврейского населения Витебска. В списки было занесено 16000 фамилий. И пускай нас читатель простит за дотошный подсчет. Но это составляет чуть больше 43 % от довоенного еврейского населения города.
Следовательно, в начале июля 1941 года из Витебска на восток ушло приблизительно равное в процентном соотношении количество евреев и неевреев. И это полностью опровергает лживые утверждения о том, что среди беженцев преобладали евреи.
* * *
Люди метались в поисках спасения от смерти. То ли по наивности, то ли от желания даже в самой тяжелой ситуации оставаться оптимистами и не терять последнюю надежду, многие верили, что им удастся пересидеть войну в маленьких деревнях и местечках. Мол, в городах немцы, наверное, расправятся с евреями, а в деревнях оставят их в покое. И еще: богатых они расстреляют, а бедным терять нечего.
Мария Эстрова из Витебска ушла в Шумилино, семья Брускиных - в Яновичи, семья Рониных - в Городок, Хаим Рухман - в Ушачи, Соня Пукшанская - в Лиозно, Вита и Соломон Гольдины - в Яновичи, Рива Шнейдерман - в Бешенковичи, Соломон, Геня, Алтер и Маня Алтерман надеялись укрыться у родственников в Яновичах, Хаим Альтман - в Добромыслях. Даже маленьких детей отправили к бабушкам и дедушкам в местечки, а тех, кто отдыхал там в эти дни, специально не забирали обратно в Витебск. Надеялись, что детям будет там лучше. Так Светлана Каган, которой от роду было всего два годика, осталась в местечке Камень. Игорь и Гоша Соловчинеры - в Дубровно, Миша Рекер - в Островно. Все они были убиты фашистами.
Когда началась война, Хаиму Портному было уже девяносто лет. Всю жизнь он служил кантором в маленьком местечке Бобр. А когда Советская власть закрыла синагоги, оставил свое родное местечко и перебрался к детям в Витебск. Ходил в старом потертом сюртуке и ярмолке, был тихим и незаметным человеком. Его дочь Соня жила в Орше. В конце июля 1941 года Хаим сказал родным, что уходит к дочке в Оршу. Его отговаривали, упрашивали остаться. А он твердил свое:
- Вы все вместе, а Соня - одна. Ей страшно. Надо помочь. За меня не волнуйтесь. Кому я нужен? Никто меня не тронет.
Хаим ушел и не вернулся. Большая семья Портных погибла в Витебском и Оршанском гетто.
* * *
У каждого человека своя судьба, и никто не знает, что его ждет завтра. Сколько драм и трагедий разыгралось в эти дни в домах и в сердцах витеблян!
Мордуха Полякова призвали в армию в первые дни войны. Его жена Груня Хасина имела возможность вместе стремя детьми эвакуироваться из Витебска. Уезжала фабрика, где она проработала всю жизнь, и для нее нашлось бы место в теплушке. Но уже на вокзале плохо стало старшему сыну Самуилу. Его просили: "Потерпи, болит живот - пройдет. Уедем из Витебска - покажем тебя врачам". А шестнадцатилетний парнишка корчился от боли и стонал. Груня, вся в слезах, не зная, что предпринять, металась по привокзальной площади, пытаясь найти машину, чтобы отвезти сына в больницу. Шоферы смотрели на нее и ничего не понимали: "Как можно болеть в такое время?". Наконец она упросила какого-то молодого парня, и тот отвез Груню и ее детей в военный госпиталь. Самуила тут же прооперировали. Аппендицит. Об эвакуации не могло быть и речи. Поезда больше не ходили. Машин не было. А пешком, через день после операции, далеко не уйдешь.
Самуила фашисты расстреляли прямо во дворе бывшего госпиталя. Груня с двумя детьми оказалась в гетто…
* * *
У Мени и Ханы Леи Лосевых не было детей. А семью Мейера Лосева Бог одарил детьми сполна. Мейер всю жизнь был бедняком. Сначала не получил толковой профессии, потом начало подводить здоровье. Меня не раз говорил родному брату: "Отдай мне на воспитание кого-нибудь из своих детей. Мы же не чужие. Тебе будет легче остальных поднимать, и у меня в доме появится радость". Ласковая и добрая Соня перешла жить к Мене и Хане Лее. Здесь она выросла. Здесь ее выдали замуж. 7 июля Лосевы собрались уходить из Витебска на восток. Но в этот день у Сони начались схватки и концу дня она родила. С Соней осталась в Витебске ее приемная мама Хана Лея.
Бабушка, дочь и маленький ребенок погибли в гетто.
* * *
Рувим Нихамкин ушел на фронт на второй день войны. И в тот же день его жену Пашу отвезли в роддом. 26 июня появился на свет мальчик, которому дали имя Давид. Почти две недели женщина с младенцем находилась в роддоме. Ее просто некому было забрать. И только 8 июля Паша Нихамкина с Давидом вышла из роддома, добралась до своей квартиры, собрала двух старших сыновей, и они ушли к родственникам в местечко Колышки. Во время одной из гитлеровских акций погиб ее первенец Абраша. Паша и двое других сыновей, Леонид и Давид, чудом уцелели во время расстрела колышанских евреев.
* * *
Исаак Львович Лифшиц - образованный человек, сдавший экстерном экзамены за курс классической гимназии, много и вдумчиво читавший, работавший в разные годы главным бухгалтером на многих предприятиях города, отлично понимал, что фашисты расправятся с ним и его семьей. И не питал на этот счет никаких иллюзий. И тем не менее, он даже не предпринял попытки эвакуироваться из Витебска. Наверное, хватило бы сил уже немолодому, 62-летнему, но еще крепкому мужчине, выдержать трудный путь на восток. Его останавливало чувство долга. Как раз в начале июля 1941 года на руках у Исаака Львовича оказалась крупная сумма денег, которую он как главный бухгалтер и кассир должен был выплатить работникам артели. Исаак Лифшиц до самого последнего дня, пока фашистские войска не пришли в Витебск, аккуратно, минута в минуту, приходил на службу. Артель уже не работала. А он ждал людей, чтобы выплатить им зарплату. Боялся подвести их, оставить без куска хлеба. Как оказалось, многие из тех, кого он ждал, махнули рукой на деньги и ушли из города. У Исаака Львовича так и не нашлось времени позаботиться о себе. И он остался в оккупированном Витебске. Попал в гетто. Вел себя спокойно и с достоинством. Может быть, силы ему прибавляло то, что он знал - его дети находятся в безопасности. Старшая дочь учится в Москве, а младшая Лиля вместе с тетей, сестрой жены, которая работала в Госбанке, уехала на восток, в том самом вагоне, который выделили для вывоза ценностей.
* * *
Мы не знаем, были ли знакомы Исаак Львович Лифшиц и Иосиф Лейбович Миркин. Но судьбы их в чем-то схожи. Иосиф Лейбович работал главным бухгалтером Витебской областной юридической консультации. 4 июля его вызвал начальник этой организации и сказал, что ему поручается подготовить к эвакуации и вывезти на восток архив. В помощь ему оставили еще несколько человек. Наверняка, в архиве было много документов, необходимых для работы, представляющих интерес для исследователей, историков. Но вряд ли они стоили человеческих жизней. Впрочем, кто тогда думал об этом. Был приказ, и его надо было выполнять. Иосиф Лейбович как обязательный и пунктуальный человек взялся за работу. Его предупреждали, советовали уходить из города. Он отвечал, что еще не до конца выполнена работа и нельзя оставлять архив. Изо дня в день Миркин приходил в консультацию и аккуратно укладывал документы, составлял описи. По-другому он не умел работать. Когда, в конце концов, задание было выполнено, уходить из Витебска было поздно. Немецкие войска перерезали все дороги, ведущие на восток. Иосиф Лейбович остался в городе. Он погиб в тот страшный день, когда фашисты загоняли людей в гетто и заставили тех, кто жил на левом берегу, переправляться через Западную Двину.
* * *
Ирина Иссеровна Левина (Вейлер) рассказывала нам: "Мы жили с папой, мамой, двумя братьями на улице Нижне-Набережной (ныне улица Ильинского. - Авт.). Отца забрали в ночь на 23 июня на фронт. Он был заведующим магазином, отец, и мама были членами партии. Мама приняла у отца магазин. Все было сделано официально, как следует. Со всеми подписями: кто сдал, кто принял. Нам были известны предупреждения властей, что члены партии, убежавшие на восток, при поимке будут расстреляны".
* * *
У Дмитрия Григорьевича Хвата отец был врачом. "К началу войны мы жили в Витебске, - вспоминает он. - Отец заведовал поликлиникой. Звали его Григорий Борисович. Он родился в Белостоке, учился во Франции, закончил университет в Сорбонне. Был терапевтом высшего класса. Практиковал в Германии, Италии. В 1935 году попросил политического убежища Советском Союзе. Он был идеалистом и свято верил в светлое будущее. Так наша семья оказалась в Витебске. Отец был ответственным человеком. Ему в облздравотделе сказали: "Вы должны обеспечивать сохранность имущества поликлиники". Нас с матерью он посадил на поезд, мы должны были ехать в эвакуацию, но мама, хорошо зная отца, выгрузила нас и сказала: "Пока ты здесь, мы остаемся с тобой". Наша семья ушла из Витебска пешком, когда немецкие войска уже входили в город с другой стороны. Ушли, в чем стояли: в летних платьицах, рубашках. Была жара. Захватили с собой только одно одеяло. Мне было тогда тринадцать лет, сестренке - три года. Кое-как мы добрались до городка Ильино, это в Смоленской области. А там уже были немцы. И мы оказались в гетто".
* * *
Подобные рассказы мы много раз слышали от разных людей. Вот воспоминания Марка Давыдовича Пескина, работавшего до войны на игольном заводе контрольным мастером в цехе № 3. "На заводе оставалось только 10 человек. Вскоре нас пригласили в Октябрьский райком партии, он находился в Бибкином переулке (ныне - переулок Янки Купалы. - Авт.). Говорил с нами второй секретарь райкома М. Т. Любимцев. С его слов было понятно, что мы должны быть готовы ко всему: участвовать в обороне города и, если понадобится, создать партизанский отряд. При необходимости должны быть готовы покинуть город и любыми способами добраться до Подольска, куда был эвакуирован наш завод. Из его сумбурного выступления мы поняли, что никакого конкретного плана действия у партийного руководства города нет. Единственное, что он предлагал конкретно: каждому пойти в 6-ю школу на улице Ленина и там получить оружие.
Из райкома мы сразу же отправились в школу. Там на лестничной клетке стоял большой ящик с винтовками. К нашему удивлению, они были американские, калибра 9 мм. Каждому под расписку выдали винтовку и четыре патрона.
А город все время бомбили….".
* * *
Многие семьи не смогли подняться и уйти на восток, потому что мужчины были призваны в Красную Армию. Жены и дети оставались на местах, не решаясь самостоятельно отправиться в дорогу. И нередко из-за одного человека не могла эвакуироваться вся семья.
Нина Моисеевна Гнесина работала на очковой фабрике в планово-экономическом отделе. 2 июля директор фабрики И. Г. Меерзон сообщил на совещании фабричных служб, что поступило распоряжение в ближайшие дни эвакуировать фабрику. Желающие могут уехать со своими семьями.
Вечерний разговор на эту тему в семье Гнесиных был коротким. "Ждать нечего, - сказал муж Нины Моисеевны, - бери детей и уезжай. Я с вами ехать не могу. Аптечные работники остаются в городе. Приедешь на место - сразу напиши". Так вопрос об отъезде был решен.
Нина Моисеевна с детьми пришла на вокзал задолго до назначенного времени. Там уже были другие работники фабрики. "Они сказали нам, - рассказывает дочь Н. М. Гнесиной, - что наш эшелон подадут не скоро. Мы решили не уходить.
Сели на перроне на свои вещи. Были там и другие семьи ожидавшие подачи состава. Над нами висел громкоговоритель. Сидим, слушаем передачи. Вдруг диктор говорит, что Англия и Америка будут нашими союзниками в войне против фашистской Германии. Сегодня я не могу дословно повторит сказанное диктором, но смысл помню очень хорошо. Помню как взрослые стали говорить, что, может быть, стоит вернуться. И многие, действительно, ушли домой. А мы пошли на перрон. Видим, поезд уже стоит. В какую-то теплушку (так тогда называли товарные вагоны, в которых перевозили людей. - Авт.) влезли и мы".
* * *
Стремительное наступление немецких войск затрудняло эвакуацию. В первую неделю войны организованной эвакуации ни населения, ни предприятий из Витебска практически не было. Ситуация изменилась только после речи И. В. Сталина, с которой он выступил по радио 3 июля 1941 года: "…При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ну одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывоза его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно, безусловно, уничтожаться…".
В тот же день бюро Витебского обкома и горкома партии приняли постановление об эвакуации промышленного оборудования, сырья, других товаров и материальных ценностей в тыловые районы страны.
4 июля поезд с оборудованием швейной фабрики "Знамя Индустриализации" (директор Мочалов) и 350 рабочих с семьями - всего 850 человек - двинулись на Саратов. Каждые пять-десять километров поезд останавливался. Вследствие бомбежек были повреждены рельсы. 5 июля выехали обувные фабрики - "Прогресс" в Уфу (директор Пушкин, 200 рабочих) и "Красный Октябрь" в Кунгур Молотовской области (директор Захватов, 125 рабочих), 7 июля - трикотажные фабрики им. Клары Цеткин в Меликес (директор Аверин, 300 рабочих) и фабрика им. "КИМ" в Ульяновск (300 рабочих), 6 июля - дрожжевой завод в Пензу (эвакуировал механик Филатов, директор Герцкин в это время был в отъезде). В эти же дни были отправлены льнопрядильная фабрика им. Кагановича в Кострому (директор Жуковский, 250 рабочих), кожзавод им. Евстигнеева в Горький (директор Кривицкий, 182 рабочих), станкостроительные заводы им. Кирова в Елец (главный инженер Медянцев), им. "Коминтерна" в Саратов (директор Лейкин), игольный завод в Подольск (директор Шапиро), махорочная фабрика на станцию Петровская Саратовской области (директор Школьник), молочный завод в Воронеж (директор Лившиц), облуправление связи в Мичуринск Тамбовской области (начальник Ранкевич), очковая фабрика - в поселок Суксун Молотовской области, в годы войны она была преобразована в завод № 17, производивший оптику для нужд фронта (директор Меерзон), щетинно-щеточный комбинат, железнодорожные предприятия. 5 июля были эвакуированы пединститут им. Кирова - в Челябинскую область (директор Коляда), мединститут - в Ярославль (директор Хазанов), зооветеринарный институт - в город Кинель Куйбышевской области (директор Я. С. Белкин, в годы войны не работал), художественная галерея им. Ю. М. Пэна - в Саратов (старший научный сотрудник Сумник), другие предприятия и учреждения.
Это лишь перечень. А еще были люди, конкретные исполнители. И работа без устали, и гражданская ответственность, и воля, и эмоции, и малодушие - тоже были.