* * *
Как ни жутко об этом писать, оккупантами учитывалось все. Звериное лицо фашизма, умноженное на немецкую педантичность и обстоятельность, дало дикое, варварское сочетание. Согласно разработанному гитлеровцами положению, верхняя одежда людей, идущих на расстрел, складывалась в одну стопку, нижняя - в другую, обувь - в третью. Как показывал на допросах в 1945-46 годах бывший бургомистр Витебска В. Родько, "имущество расстрелянных было изъято и перешло в собственность немецкой армии".
Все ценности и часть одежды лучшего качества были высланы айнзацкомандой в Берлин в адрес своего управления. Большую часть расхитили сотрудники СД и полицаи.
Об этом говорил на допросе 25 января 1946 года бывший сотрудник горуправы М. Рогулько: "Имущество еврейского населения, после его истребления, оккупанты считали собственностью немецкой армии. Небольшую часть одежды передали городскому управлению, и я отдал указание оценить ее и реализовать через комиссионный магазин".
Представители "нового порядка" не гнушались тем, чтобы извлечь как можно больше выгоды из трагедии народа. Они стремились прибрать к рукам все, до копейки, что было нажито людьми за долгие годы. Уже в сентябре 1941 года, сразу же после создания гетто, горуправа составила списки домов, принадлежавших евреям. Затем последовал приказ по жилотделу о проведении до 1 января 1942 года инвентаризации всей принадлежавшей им жилплощади. В сводном "Отчете о продаже еврейских строений" читаем, что во второй половине 1941 года за продажу домов только лишь с 13 улиц было выручено 24214 рублей 20 копеек. За первые месяцы 1942 года строения, расположенные на 9 улицах, были проданы за 28092 рубля. В этом же документе читаем дальше: "За проданное бывшее жидовское имущество к 10.04.42 года составляет сумму 233 тысячи 891 рубль 23 копейки. В этой сумме имеется 52 тысячи 306 рублей 20 копеек от продажи домов, остальное от реализации разного рода имущества… Указанная сумма перечислена 21.03.42 на текущий счет ф.(ин)о.(тдела) № 27/11 в общей сумме". То, что названо "разного рода имущество", это детские кроватки, медные тазы, простыни и подушки, тарелки и кастрюли, пиджаки и шляпы. На продажу шло все, что могло принести властям даже копеечный доход, и подсчитывалась в жилотделе горуправы многотысячная сумма с точностью до копейки. В расчет не бралось только одно - человеческая жизнь.
Цинизму марионеточных "отцов города" не было предела. Деньги от продажи этой части одежды они распорядились передать отделу социального обеспечения городской управы с целью употребить их как пособие для инвалидов-беженцев". К тому же, этим хотели показать, что уничтожение евреев необходимо не только для того, чтобы очистить землю от неполноценной расы, но и приносит конкретную пользу. Как, например, в данном случае - помощь инвалидам. Правда, никто не видел тех беженцев, что получили помощь. Но зато многий слышали и про "честность" городской управы, и про ее "бескомпромиссность", и про ее "заботу" о местном населении.
* * *
В сентябре 1941 года из Берлина на "практику" в Витебское гетто, не без ведома А. Фильберта, прислали двух молодых эсэсовских офицеров. Эти выродки "специализировались" на убийстве детей. Во время расстрелов они вырывали малышей из рук обезумевших матерей, и как только ребенок начинал плакать, выстрелом в горло убивали его, а потом тело бросали в яму".
Те из узников гетто, у кого сохранилось хоть немного сил, пытались вырваться. Среди них была и Софья Иосифовна Гольдина (Голубовская). "Однажды, собравшись с духом и силами, я решила бежать. Думала спасти себя и принести хоть какую-нибудь еду родителям. Понимала, если не решусь на этот шаг, погибнем все. Меня подтолкнули снизу, и я перескочила через проволочное ограждение. Внизу стоял охранник. Я выхватила у него винтовку, отбросила ее в сторону и стала убегать. Наверное, охранник, не ожидавший от меня такой прыти, не сразу опомнился. А может быть, у него были другие причины, но он не погнался за мной и не стал стрелять вслед. Я бежала куда глаза глядят. Вскоре оказалась в деревне Вымно. Одна женщина дала мне иголку с ниткой, чтобы я смогла привести в порядок разорванную одежду. Другая - стакан молока с куском хлеба. Я выпила молоко, а хлеб спрятала и пошла обратно в город, надеясь передать хлеб родителям. Мне это удалось. Я неоднократно совершала такие рейды по окрестным деревням. Помню, как однажды принесла своим родителям несколько картофельных оладий.
Если охранники видели, что узникам передают еду, они прогоняли дающих, а в тех, кто не выполнял их команду, стреляли".
Не только Голубовская пыталась бежать из гетто. Такие попытки предпринимали десятки узников. Не всем удавалось выжить даже выбравшись за колючую проволоку.
Сестры Бася, Хая и Соня Зельдины пытались уйти из гетто по туннелям городской канализационной системы. Однако гитлеровцы поймали несчастных и натравили на них свору овчарок. Тренированные псы разрывали женщин на куски…
* * *
8 сентября 1941 года заведующий жилотделом горуправы Голосовский писал начальнику отдела охраны Витебска: "По Нижне-Петровской улице (ныне Комсомольская. - Авт.) возле новой бани, на углу рядом со сгоревшим домом в подвале, находится пять жидовских трупов, а поэтому прошу сделать соответствующие распоряжения об уборке таковых". Возможно, речь идет о пяти узниках гетто, которым каким-то чудом удалось вырваться из-за колючей проволоки. Но обессиленные, измученные голодом и болезнями люди не смогли далеко уйти. На это просто не хватило сил. И они спрятались недалеко от гетто в подвале дома, который и стал их последним убежищем.
Следователь уголовного отдела Витебской горуправы Романовский в эти же дни сообщает начальнику витебской тюрьмы:
"Направляется жидок Зингер Иохим для содержания под стражей до распоряжения".
* * *
Еще и сегодня не высказаны все слова благодарности тем мужественным и благородным людям, которые спасали евреев, рискуя собственной жизнью. Они делали это осознанно. Приведем документ, хранящийся в Витебском госархиве. В своем распоряжении от 24 октября 1941 года комендант полевой комендатуры (V)244 полковник фон Швайдниц объявлял: "Я наказываю Варвинского Михаила, арестованного 21.10.41 в Витебске, на 1 месяц тюрьмы, потому что он в письменной форме присягал перед горуправой, что эта еврейка - русская, хотя ему было известно ее еврейское происхождение. Этим фальшивым заявлением он хотел помочь еврейке при установлении ее личности".
* * *
В семье Мойши Берковича Гиндерова и его жены Сони жила домработница Ефросинья Силантьевна Тимошенко. Родилась она в селе Большая Ржавка Велижского района. Рано умерла мать, жених ушел с белогвардейцами, и, не поладив с мачехой, Фрося подалась в город. В это время Соня Гиндерова заболела туберкулезом, и семья решила взять домработницу. Впрочем, это слово совсем не подходит для Фрузы - она была членом семьи, а после смерти Сони полностью взяла на себя хозяйство.
3 июля 1941 года Мойшу Гиндерова призвали в ополчение. Хая по совету отца - ей шел тогда девятнадцатый год - уехала с соседской семьей Юдкиных в местечко Колышки.
Там она пробыла почти до конца июля. Когда в местечке появились гитлеровцы, Юдкины сказали Хае: "Иди в Витебск к Фрузе, там ты сойдешь за русскую". По дороге Хая встретила Фрузу, которая уже шла ее разыскивать, и они вместе вернулись в Витебск.
После того, как евреев загнали в Клуб металлистов, дом Гиндеровых занял полицай со своей семьей. Его жена хорошо относилась к Фрузе и иногда давала ей вещи Гиндеровых, которые Фруза передавала в гетто. Фруза приносила в гетто и еду, которую отрабатывала у знакомых крестьян в Иловке.
Иногда Хая сама надевала поверх одежды с желтыми латами свитер и украдкой, чтобы никто не видел, уходила к Фрузе. Та давала еду, и Хая относила ее в гетто бабушке и тете.
Фруза видела, как в Иловку пригоняли евреев, приказывали копать ямы, а потом расстреливали. Она знала, что крестьян сгоняли засыпать ямы. За это им давали полотенца и мыло, которые гитлеровцы заставляли евреев брать с собой "на работу". Фруза предупредила Хаю, чтобы на работы она не ходила.
Каждое утро в гетто вывешивали списки людей, направляемых на работы. 2 сентября 1941 года Хая оказалась в этих списках. Она снова поверх одежды надела свитер и украдкой вышла из гетто. Бабушка и тетя остались там.
Идти Хае некуда было. И она пошла к Фрузе, которая спрятала ее за уборной в кустах крыжовника. Оставаться на улице было опасно. Рано утром Фруза решила пойти к себе на родину, в деревню Большая Ржавка, и спрятать Хаю в доме своих родителей. Проходя мимо гетто, они увидели бабушку, которая сидела, закутавшись в одеяло. Но окликнуть ее побоялись. В деревне Фруза сказала отцу, что Хая - ее дочь. В Большой Ржавке было спокойно, немцы появились там лишь пару раз. Беда не приходит одна. Ослабленная Хая заболела тифом. Фруза не спала ночами, выхаживая ее.
2 февраля 1942 года Большую Ржавку освободила Красная Армия. Образовались знаменитые "Суражские ворота". Фруза с Хаей ушли на Большую Землю. Причем, Фруза взяла с собой и 17-летнюю Машу, дочь арестованного немцами деревенского старосты. Добрались до Вольска. Девочки учились в ФЗУ. Фруза подрабатывала. После окончания училища Хаю направили на работу в город Саратов. Там она вышла замуж, туда же переехала и Фруза.
Она жила вместе с Хаей (Анной) Гиндеровой (Качановой) до самой смерти. Умерла Фруза в Саратове в январе 1980 года.
* * *
Софье Яковлевне Сарак удалось бежать из гетто накануне его ликвидации. Она предполагала добраться до деревни Орехово, где жила ее знакомая, попросить у нее кое-какие продукты и отнести обратно в гетто умирающим от голода родственникам.
Когда она возвращалась, увидела свою бывшую соседку Клавдию Осиповну Белоусову. Как оказалось, Клавдия Осиповна специально ждала ее, чтобы предупредить - в гетто идти нельзя.
Почти девять месяцев Белоусова, Старовойтова, Ильины прятали С. Я. Сарак, делились с ней куском хлеба. Потом Старовойтова и дочка Клавдии Осиповны Белоусовой Шура прошли с Софьей Яковлевной тридцать шесть километров через леса и болота, чтобы вывести ее за линию фронта.
* * *
Розу Брускину прятали в Витебске от фашистов ее одноклассники Тамара Ломоносенко и Василий Солодкин. Совсем недавно они ходили в одну школу, стоявшую на высоком берегу Западной Двины. Гуляли, мечтали, сдавали выпускные экзамены. Ни в одном сне не могло им присниться, что буквально через несколько месяцев жизнь примет у них еще один самый трудный экзамен - на человечность, на порядочность. И они выдержат его с честью. Сначала Розу Брускину прятали в деревне Толкуны, потом в Витебске. А когда стало совсем опасно, достали документы на имя Лидии Голубевой, и с ними девушка ушла на восток.
Друзья-одноклассники прятали и Михаила Берлина, красноармейца, попавшего под Витебском в окружение. Они выхлопотали ему "русские" документы на фамилию Кольцов. Для этого нужно было подтверждение двух свидетелей. Ими стали Владимир Козловский и Владимир Морозов. Казалось бы, чудом уцелевший человек должен был переждать время, отсидеться. Но Миша Берлин рвался в бой. Он уходит в Яновичи и пытается там организовать партизанский отряд. По местечку пошел гулять слух "о недобитом еврее, который, вместо того, чтобы схорониться как мышь, поднимает людей на борьбу". Об этом узнали фашисты. Мишу арестовали и расстреляли.
* * *
Война для 13-летней Гали Быковской началась 9 июля 1941 года. В тот день, услышав незнакомые звуки, девочка выбежала во двор и, выглянув через приоткрытую калитку, замерла от неожиданности: мимо нее по родному проспекту Бебеля двигалась немецкая колонна мотоциклистов.
- Мама! Мама! Немцы пришли! Я их только что видела! - взволнованно сказала Галя, едва войдя в дом.
- Слышу, - как-то безучастно ответила мама.
Роза Мордуховна понимала: это пришло другое, страшное время.
Во второй половине дня немцы стали обстреливать левобережный район Витебска. Оттуда открыли ответный огонь. Снаряды и пули летели над крышами домов. Рухнуло стоявшее рядом с домом Быковских кирпичное здание фабрики-кухни.
"Стрельба не прекращалась, - вспоминает Галина Николаевна. - Оставаться в доме было страшно. Мы быстренько собрались и пошли на Юрьеву горку: там еще в начале войны были вырыты окопы. Во время налетов немецкой авиации многие убегали туда прятаться. Когда мы пришли, там уже было полно народу. Стало темнеть, но люди не уходили, мы тоже остались на ночь. Под утро стрельба утихла, все начали расходиться. Пошли домой и мы с мамой. Приходим, а на месте нашего дома одни обгоревшие бревна. Пришли и Измайловичи, с которыми мы жили в одном доме. У нас была общая кухня. Наши родители и мы, дети (у Измайловичей их было пятеро), жили дружно. Иван Фадеевич и Ольга Михайловна были людьми добрейшей души".
Деться Измайловичам и Быковским - было некуда, и они решили перебраться в деревню Хотиничи. Это километрах в десяти от Витебска, около станции Княжица. Говорили, что раньше там была трудколония, в начале войны ее закрыли, и осталось несколько бесхозных бараков. Когда началась эвакуация, некоторые семьи с проспекта Бебеля - Рустиковы, Ивановы - переехали в Хотиничи. Ходили слухи, что там есть еще свободные комнаты.
В тот же день - это было 10 июля - Галя осталась с Измайловичами, а Роза Мордуховна пошла к старому приятелю отца попросить его отвезти всех в Хотиничи. У него была лошадь, он работал на взвозе - так витебляне называли пологий спуск к реке Западная Двина, по которому вывозили дрова с берега на набережную. Он приехал сразу, помог погрузить уцелевшие вещи, усадил детей на телегу и поехал.
Поселились обе семьи в одном бараке. Жители Хотинич между собой почти не общались. У всех были свои заботы. Может, потому Роза Мордуховна некоторое время оставалась незамеченной.
В последних числах августа Быковские неожиданно столкнулись возле своего дома с Марией Скробовой, бывшей витебской соседкой.
- Смотри, и вы здесь, - то ли утверждая, то ли удивляясь, произнесла она.
- А тебе что до этого? - ответила Роза Мордуховна и вошла в дом.
Утром следующего дня кто-то постучал к Быковским. Роза Мордуховна открыла дверь. В комнату вошли полицаи. Один подсел к столу, другой стал у двери.
- Собирайтесь, - бросил сидевший. - В горуправу вызывают, в Витебск.
- Хорошо, сходим.
- Нет, - повысил голос полицай, - пойдете со мной.
В горуправе на улице Толстого Роза Мордуховна встретила знакомого, который до войны работал фининспектором в их районе. Он тоже ее узнал, подошел и со злорадством протянул:
- А-а-а, Роза, здравствуй, наконец и ты попалась, - Роза Мордуховна побледнела. Ей стало страшно от мысли, какай участь ожидает ее Галю.
- Но ты ведь знаешь моего Николая, - сказала она, не скрывая своей тревоги за девочку, - знаешь, что это его дочка.
- Роза, - прошипел знакомый, - раз у нее есть хоть капля жидовской крови, она пойдет туда, куда и ты…
"Когда мы попали в гетто, - вспоминает Галина Николаевна, - мне шел четырнадцатый год. Но пока мы там находились, я повзрослела на несколько лет. Наверное, от страха и ужаса, от увиденного и пережитого…
Часто в гетто приходили немцы. Обычно они заходили со стороны набережной.
Как только мы видели, что они идут, все, кто мог, бежали в здание, стараясь подняться повыше, забирались даже на чердак, чтобы быть от них подальше.
Чаще приходили немцы в черных мундирах со свастикой. Обычно являлись после пяти часов. Ловили молодых парней, избивали дубинками, ногами. Били так, что человек умирал.
Мы с ребятами пробовали найти дыру, чтобы можно было выйти из гетто. Но все щели в разбитых вокруг домах были заколочены. Мы пробовали проскочить в ворота, когда вывозили покойников. Вывозили их по две, три подводы и больше, почти каждый день. В это время мы пытались выбежать, но нас били дубинками не давая выйти. Иногда молодые ребята как-то договаривались с охраной и выходили, чтобы принести родным поесть. А у нас с мамой никого не было.