- Олега Фолитара. Помните, я рассказывал вам об этом пареньке? Я ему дал две маломагнитные мины, он долго рассматривал их, потом сказал: "Я им устрою штуку". Я предупредил Олега, чтобы он минировал тот эшелон, который скоро должен отойти от станции. И вот на второй день утром я увидел на станции пожар. Днем в условленном месте, в развалинах, встретился с Олегом. Тот рассказал, как он с маломагнитками в карманах долго ходил по станции, присматривался. На первом пути стоял состав с горючим, Олег крутился возле него. Он стал заговаривать с охраной, клянчить сигаретку, но вместо сигареты получил подзатыльник. Тогда он смешался с железнодорожниками. Никто не заподозрил его: больно он молод. Один из сцепщиков проверял вагонные оси, и Олег увязался с ним. Выбрав момент, Олег прилепил одну мину к цистерне, а потом в конце состава пристроил и другую. Это было вечером. Готовый к отправке эшелон по неизвестной причине задержался. К утру он взорвался…
- Олег не задержан? - не выдержав, перебил я.
- Нет.
- Из вашей группы никого не подозревают?
- Пока что тоже нет, - ответил Мурашко.
- Счастье, что все хорошо кончилось. Олегу запретите показываться на станции, - предупредил я Мурашко.
- Он не хвастун? - о чем-то думая, спросил комиссар.
- Нет, - ответил Мурашко. - А что?
- А то, что от радости может похвалиться, - погибнет сам и погубит всю группу.
- Нет, Олег скромный парень. Он сам волновался, что так получилось. А на станцию мы его действительно больше не пошлем. Остальные две мины я отдал Игнату Чирко. Он железнодорожник, знает, когда и куда идет эшелон; ему легче достичь большего эффекта, - сказал Мурашко.
Мы заговорили о Зое Василевской.
- По-прежнему работает на аэродроме. Виделся с ней, она рассказала, что присматривается к людям. К ним на аэродром недавно пригнали работать группу военнопленных, и Василевская старается установить с ними связь.
Я дал Мурашко адрес Велимовича, рассказал, как от него получить взрывчатку, и предупредил, чтобы без особой нужды к Велимовичу не ходили.
Приближалась 25-я годовщина Красной Армии. Партизаны на железных дорогах устраивали крушения вражеских эшелонов с живой силой и техникой; на шоссейных дорогах работали наши засады.
Лысенко записал приказ Верховного Главнокомандующего, партизаны размножили его, а разведчики разнесли по деревням.
Валентина и Каледа поехали в деревню Крушник Гресского района к связной нашего отряда молодой девушке Нине Корзун. Они вручили ей листовки для распространения в райцентре Греск.
24 февраля разведчики возвратились. Вместе с ними на санях сидели четверо юношей и девушек. Нина рассказала нам страшную историю.
…Вечером 22 февраля 1943 года, в канун 25-й годовщины Красной Армии, в небольшой крестьянской избе в деревне Крушник собралась молодежь. Некоторые играли в домино, другие пели под аккомпанемент гитары партизанские песни. Тихо обсуждали последние события на фронтах.
- Завтра день Красной Армии, фашисты в этот день будут брехать о своих победах на фронте и об уничтожении партизан, - заметил хозяин, пожилой крестьянин с угрюмым лицом; это был отец Нины Павел Корзун. - А под видом борьбы с партизанами начнут и детей и стариков убивать…
- Недавно я была в Греске, специально разузнавала: карателей как будто здесь не будет… Наоборот, из Греска и Шищиц много немцев выехало, полицейские одни не пойдут, - возразила Нина.
Ей не сиделось, она ждала разведчиков из отряда, чтобы передать им ценные сведения. Разведчики приехали поздно вечером и, поговорив с ней, рано утром уехали. Нине хотелось снова попасть в Греск, узнать, какое впечатление произвели на население и оккупантов расклеенные партизанские листовки. "Сегодняшний день пережду, а завтра пойду", - подумала Нина.
23 февраля к двенадцати часам дня послышалась отдаленная стрельба. Она становилась все ближе и ближе. Крестьяне насторожились. Через час из деревни Поликаровки пришло несколько человек. Они сообщили, что по дороге Осиповичи - Бобовня идут эсэсовцы.
Два молодых парня Вячеслав Дробыш и Александр Тригубович начали успокаивать и уговаривать крестьян:
- Никуда не удирайте, все будет хорошо. Немцы, если и придут, ничего не станут делать плохого, если народ останется на месте. А коли сбежите - они сожгут деревню.
- Не слушайте их, они подосланы гитлеровцами! - сказала Нина.
Все в нерешительности стояли на улице, переговариваясь и споря. Многие были за то, чтобы уходить в лес; два парня всеми силами старались их удержать.
- Нина, что будем делать? - спросил отец.
- Надо обязательно уходить в лес. Как бы меня ни уговаривали, я все равно пойду, - твердо сказала она.
- А как мне, больному старику… Только в тягость вам буду. Вы, детки, уходите. Вы молодые, вас могут в Германию забрать, а мы с матерью останемся дома, - проговорил отец.
Между тем выстрелы все приближались. В деревню входили эсэсовцы.
Двоюродный брат Нины Анатолий выскочил на улицу и крикнул, поспешно запрягая лошадь:
- Выходите! Уедем!
Но Павел Корзун и его жена отказались ехать.
- Нет, детки… Коли мы уедем - немцы обязательно хату спалят… А вы езжайте!..
Анатолий и сестры вскочили в сани, помчались в сторону леса. Отец Нины Павел Корзун стоял на улице и, опустив голову, смотрел вслед удалявшимся. Со слезами на глазах к нему подошла жена. Нина помахала им рукой, сани быстро скрылись из виду.
Каратели вошли и начали повальные обыски. Они согнали весь скот и приказали крестьянам собраться в крайней хате. Многие поняли, что им грозит, и прощались со своими близкими.
Несколько гитлеровцев и полицейских подошли с гранатами к дому. Лица крестьян побледнели. Вячеслав Дробыш поднял руку, каратели поняли, что это "свой". Последовала команда: "Отставить!" Дробыша вывели. Он что-то прошептал офицеру, указывая рукой на крестьян. По-видимому, речь шла о том, что не надо расстреливать всех, что это может оказаться опасным… Тогда эсэсовцы приказали крестьянам разойтись по домам и никуда не выходить.
Родственники Дробыша и других полицейских торопливо запрягали лошадей. Гитлеровцы ходили по избам и расстреливали крестьян. Никого не оставляли в живых: ни женщин, ни детей, ни стариков… После этой зверской расправы все дома были подожжены.
Те, кто до прихода карателей успели убежать в лес, ничего не знали о происшедшем в деревне. До них доносились выстрелы и рев скота. Но вот они почувствовали запах дыма и заметили оседавшую на снег копоть.
- Ребята, что это за черные хлопья? - удивилась Нина. - Неужели подожгли? Пойдем на опушку, посмотрим.
Нина и еще одна девушка вышли из леса и увидели, что деревня уже почти сгорела.
Кроме деревни Крушник, горело еще пять деревень. Девушки стояли в каком-то оцепенении. "Мстить!" - промелькнула мысль. Опомнившись, Нина схватилась за голову: "Папа, мама, почему вы остались дома? Почему не уехали с нами? А может, еще живы? Может быть, удалось спастись?.."
Девушки возвратились к остальным и сообщили страшную весть. Когда стемнело, все вернулись в деревню. Она догорала; треск и багровые отблески нарушали зловещую тишину ночи. В лицо ударил терпкий запах жженого мяса.
- Верно, скот сожгли, - угрюмо заметил кто-то из парней.
Подошла чудом спасшаяся корова и с мычанием стала лизать девушкам руки. Едва сдерживая рыдания, парни и девушки направились к своим дворам. На улицах трупов не было. Но вот один из юношей выскочил со двора и крикнул, что нашел обгоревшие трупы своих родителей. Все начали обыскивать пожарища. Анатолий нашел в своем доме двенадцать обгоревших тел.
У тех, которые в темноте не нашли трупов родственников, еще теплилась маленькая надежда: "А может, живы!"
Наступившее утро не принесло никому радости. Выкопали общую могилу и в нее положили двадцать семь обгоревших трупов.
Приехали разведчики нашего отряда. Нина подошла к ним. Платок на ее голове сбился, и в густых каштановых волосах поблескивали седые пряди, появившиеся за ночь. Партизаны взяли ее в отряд.
Запасы хлеба и продовольствия подходили к концу. Мы устраивали на дорогах засады, ожидая обоза противника; наши связные просачивались в деревни, занятые немцами, но там продовольствия достать было трудно.
Коско выдавал все меньше и меньше продуктов. Кончался фураж. Конные разведчики кое-как достали для лошадей немного сена. Долин Сорин уныло смотрел на худеющих животных.
- Продовольствия осталось всего на два дня. Что будем делать? - спросил Коско комиссара.
- Во всяком случае, среди своих людей от голода не умрем, - улыбнулся Родин.
- Может, дать продразверстку населению?
- Нет, дорогой, здесь такой стиль работы не подойдет. Мы возьмем только добровольную помощь. Да и потом один хозяин может иметь хлеб, и даже лишний, а у другого и вовсе может не быть куска. Необходимо обратиться к населению. Будь спокоен, народ нас поддержит, - уверенно проговорил комиссар.
- Конечно, - сказал я.
- Поедем? - спросил меня комиссар.
- Обязательно. Плохо только, что мы с тобой после возвращения из Полесья не были в деревнях, - упрекнул я себя и начал собираться.
Мы направили Мацкевича, Вербицкого, Павленко и Шешко в близлежащие деревни. Они должны были сообщить населению сводки Совинформбюро и рассказать о тяжелом положении в отряде с продовольствием и фуражом.
Мы с комиссаром провели собрания в деревнях Переселки, Сельцо и в Красном Пахаре.
В деревне Переселки, выставив посты наблюдения, зашли в первую избу с краю. На скамейке сидело несколько крестьян в серых полушубках. Среди них пожилой мужчина, хозяин дома, Константин Карпук.
- Давно у нас не были, садитесь, - пригласил хозяин.
Крестьяне подвинулись. Мы заговорили о положении на фронтах, скоро завязался оживленный разговор.
- Выходит, Гитлеру все-таки сломаем хребет, - сказал один крестьянин.
- Не только хребет, но и голову оторвем, - отозвался другой.
Я ждал, когда Гром начнет разговор по существу, а он все медлил и говорил о другом. Но вот он обратился к крестьянам.
- То, что я здесь говорил, нужно знать не только вам, но и всем жителям деревни. Не могли бы вы в просторном доме созвать весь народ? - спросил комиссар.
- Можно, - согласился хозяин, и присутствующие разошлись.
Народу собралось много, стояли даже в сенях.
Комиссар обстоятельно рассказал о блестящих победах Красной Армии. Собравшиеся напряженно слушали. Закончив, Гром отер пот со лба, окинул крестьян взглядом и добавил:
- Вы, вероятно, знаете, что партизанские отряды недавно вели бои с превосходящими силами немцев. Против нас фашисты бросили авиацию, танки, пушки и почти две дивизии солдат. И чем все это кончилось? Немало своих голов сложили гитлеровцы в лесах, а партизаны целы и продолжают бороться.
- Неужто все целы?
- Десять из наших отморозили ноги, - угрюмо сказал комиссар.
- Только! - раздался удивленно-одобрительный возглас. - А нам каратели говорили, что уничтожили сотни партизан.
- Пока с нами народ - фашистам нас не победить! - Тут Родин немного помолчал, потом с силой заговорил: - Теперь мы обращаемся к вам за помощью. У нас сейчас нет продовольствия и фуража. До сегодняшнего дня мы питались за счет того, что отнимали у врага, от населения мы не брали ни крупинки.
- Жаловаться не можем… Где это видано, чтобы свой своему не помог, - раздались голоса.
Вперед от стены протолкнулся бородатый мужчина. Он жестом призвал к тишине и заговорил:
- Мы люди свои, нас агитировать не нужно. Нас воспитала Советская власть. Как увидели, что ворвались оккупанты, кое-что закопали в землю. И теперь у нас есть по одной, а у некоторых и по две неотрытые ямы. Сейчас мы обходимся без того, что зарыто в ямах. Я думаю, обойдемся и дальше. В прошлом году партизаны не дали сжечь немцам хлеб, помогли нам убрать и обмолотить. Так что вопрос ясный. Я даю… - он пошептался с женой, та кивнула головой, - двадцать пудов ржи и столько же картошки.
- Правильно, нужно помочь, - раздался голос. - Я отдаю корову. Кормлю ее, как черта, а молока так и нет… Жирная.
Сосед Карпука Иван Корзун дал пятьсот килограммов зерна, тонну картофеля. Комиссар взволнованно жал всем руки.
- Благодарим, друзья, от всего сердца благодарим, - дрожащим от волнения голосом говорил он. - Но мы всего не сумеем сразу взять, нужно помочь нам…
- Зерно отдам мукой: свезу в поселок на мельницу, оттуда вы возьмете сами, - сказал Иван Корзун.
К столу один за другим тянулись крестьяне, они давали расписки-обязательства.
- Запишите, Павел Смольский. Даю полтонны хлеба.
Крестьяне, прежде чем подойти к столу, думали, советовались друг с другом, подсчитывая в уме свои возможности, а потом уже твердо объявляли.
Хорошо, что крестьяне помогут нам отвезти зерно на мельницу.
- Мешки есть у вас? - спросил меня Иван Корзун.
- Нет.
- Что же вы в карманы будете сыпать муку? - нахмурился Корзун, но тут же сказал: - Ничего, мешки найдем, вы только верните их нам.
Я заверил, что вернем. Народ стал расходиться. Вышли и мы с комиссаром. Около крыльца мелькали огоньки крестьянских самокруток. Сзади услышали разговор.
- Куда так торопишься, покури еще, - говорил один.
- Некогда, нужно сегодня насыпать зерно в мешки. Сам знаешь, зерно не в амбаре. Утром на мельницу, - ответил другой.
Я узнал в темноте голос. Это был Павел Смольский.
- Пойдем, помогу…
"Какие люди! - подумал я. - А сколько таких? Тысячи. Таких людей нельзя поработить!"
Иван Корзун привел во двор упирающуюся корову и привязал ее к нашим саням. Через маленькое окошко его дома просачивался тусклый свет коптилки. Там насыпали в мешки картошку.
К саням подходили и клали буханки хлеба, мешки, какие-то узелки. Рядом с санями стоял комиссар и с благодарностью пожимал руки крестьянам. Один старик принес небольшой окорок и бережно положил его в сани.
- Спасибо, отец, - шагнул к нему Родин.
- Спасибо-то спасибо, только вы больше так не делайте: когда беда, так показали глаза, а так и вашего запаха близко нет, - упрекнул старик.
- Перестань, - одернули его со стороны.
- Чего там перестань, ведь свои люди, их и поругать можно, - возразил старик.
- Сообщения с фронта и воззвания вы ведь получаете, - пытался оправдываться комиссар.
- Получать получаем, что ж из этого? Молодежь прочитает, спросишь, а они скажут несколько слов, и все. А если бы сами рассказали, - другое дело. Живого слова ничто не заменит…
- Правильно, отец, мы это учтем, - согласился Родин.
- Вот и учти. Приезжай сам или пришли других, только чтобы поречистее были, - весело проговорил старик.
- Правильные слова, приеду сам, обязательно приеду. Дай руку! - комиссар обнял старика.
Сняв посты, мы поехали в лагерь. Провожать нас вышли многие жители.
Прощаясь с Корзуном, я спросил:
- Вам не родня Корзуны из деревни Крушник? Их две дочери у нас в отряде.
- Знал их родителей, хорошие люди. Наша родня большая… Ну, прощайте, не забывайте нас, приезжайте.
Мороз был небольшой, и мы шли рядом с санями. Комиссар тихонько посмеивался.
- Что с тобой? - не вытерпев, спросил я.
- Нагоняй-то какой я получил! Слышал, как старик отругал?
- Это, дружище, хорошо, что ругают. Значит, наша деятельность для них - свое, кровное дело. Ведь так? Вот в чем смысл. Народ верит нам, старается помочь. Разве это не оценка? А свои ошибки мы исправим.
- Давай поскорее подберем агитаторов в деревню, - ответил комиссар.
В полночь прибыли в лагерь, отдали Коско продукты и фураж. Крестьянам, которые привезли сено, вернули мешки из-под картошки.
- Ну как, сборщики? - с иронией в голосе встретил нас Луньков.
- Прекрасно, Алексей Григорьевич, - ответил комиссар. - Получили нагоняй и еще кое-что.
Родин выложил на стол обязательства крестьян. Начальник штаба просмотрел их и несколько разочарованно протянул:
- Обещания, одни лишь обещания… Что ж, приснятся нам сегодня на голодное брюхо и тонна картошки, и жирная корова, и окорок…
- Будь спокоен, это не сон, - строго сказал комиссар.
- Чудак, я шучу, конечно, - засмеялся Луньков. - Разве я не знаю наших людей, - уже серьезно сказал он.
Сели за стол. Пришел Сермяжко. Комиссар передал ему разговор со стариком.
- Правильно упрекнул старик, - согласился Сермяжко.
- Теперь у нас должно стать законом: нашим агитаторам два раза в месяц проводить беседы в деревнях, - сказал Родин.
Каждый день комиссар с группой партизан выходил в деревни и никогда не возвращался с пустыми руками. Через несколько дней жители окружающих деревень свезли на мельницу пятнадцать тонн зерна.
В отряд продолжали приходить новые люди. Из деревни Кошели прибыл Федор Боровик: немцы начали подозревать его в связях с партизанами, из деревни Сыровадное - Иван Залесский. Пришел в отряд и друг Коско - Иван Гуринович, он также не мог больше находиться в деревне. Всего в отряд вступило за это время тридцать четыре добровольца.
Однажды совсем неожиданно в землянку ввалился наш связной Туркин.
- Прибыл со всей семьей к вам. - Он тяжело вздохнул и присел.
- Что случилось? - с беспокойством спросил я.
- Пришлось за решеткой посидеть. Поехал в Минск, по дороге прицепился ко мне эсэсовец… С трудом выпутался. Местное начальство, видно, все-таки подозревает… Перевели меня на работу в другое место. Новый комендант - заядлый нацист, сразу начал цепляться ко мне. Еле ноги унес.
- Хорошо, что успел уйти, Всеволод Николаевич.
- Я привел с собой в отряд подростка Михаила Терновского из деревни Воробьево, - продолжал Туркин. - Ему четырнадцать лет, семью его сожгли фашисты во время карательной экспедиции. Он только и мечтает попасть скорее к партизанам, получить оружие и мстить оккупантам. Сирота он… Примите его, - просил Туркин.
- Покажи его, - предложил Луньков.
В землянку вошел небольшой курносый паренек. Он был в длинном кожухе, в больших валенках, из рукавов еле высовывались рукавицы. Начальник штаба едва не рассмеялся.
- Прямо некрасовский мужичок с ноготок, - шепнул он, а Терновский своими блестящими глазами серьезно смотрел на нас, щурясь от света и белых стен.
- Здравствуй, боец! - я нащупал его маленькую руку.
- Здравствуйте, - коротко ответил он.
Меня поразил его голос: это был голос взрослого, много пережившего человека.
- Разденься, дружок, - приветливо попросил Луньков, помог Мише снять кожух, затем усадил его рядом с собой.
- Партизанить хочешь?
- Нужно бить фашистов, чтобы не осталось ни одного. - По лицу Миши пробежала тень.
- Ведь ты маленький, сколько тебе лет? - спросил я.
- Мне семнадцать лет, - явно соврал Миша, подтянулся и вопросительно посмотрел на Туркина: тот молчал. - Я хочу воевать, дайте мне винтовку, я отомщу за родителей и братьев, - проговорил мальчик.
- Ведь ты винтовку не донесешь, - сказал Луньков.
- Тогда дайте автомат, я видел, у вас есть, - нисколько не смутившись, ответил Миша.
- Примите, - заступился за него Туркин. - Парень он умный, пригодится.
- Я пригожусь, - спокойно повторил Миша.