Еще при дневном свете я была уже в своей Роднинской квартире. Нона не заставила себя долго ждать. Она мне принесла учебники назавтра. Было воскресенье, и семья Штауб полным составом собралась в большой комнате, что привело Нону в некоторое смущение. Хотя лицо её выражало полное любопытство что-нибудь узнать о моём костюме, она тактично промолчала, и только когда я её выпроводила и мы вдвоём остались на крыльце дома, она спросила, не принесла ли я что-нибудь для маскарада. Я ответила: "Завтра покажу тебе всё". Журнал мод я взяла с собой в школу и еще по дороге показала ей свой будущий костюм: "если получится". Она его нашла обворожительным. После школы мы с Ноной пошли в медпункт, где Нона подробно изложила нашу ситуацию и попросила дать нам немного перевязочного материала – бинтов. В настоящее время у них не было никакого перевязочного материала – всё израсходовано, но мы могли через две недели еще раз попытаться, они ожидали большую поставку. А через две недели останется 5–6 дней до Нового года… Чтобы коротко – через неделю Нона принесла мне коробку из тонкого плотного картона, которую она получила от своего отца – главного механика МТС. Мне она повелела заняться пока изготовлением шахматного коня, как головного убора. Но как? Я рисовать не умею, Нона тоже. Возможно, в школе кто-нибудь смог бы нарисовать, но узнать об этом я могла бы только через Валентину Андреевну. Незадолго до этого мы писали домашнее сочинение с заданным заголовком "Возмездие". Тема свободная, пиши по своему желанию, только бы соответствовало заголовку. Когда В.А. через несколько дней раздавала проверенные сочинения, она бросила на мою парту написанное со словами: "И где ты это списала?". В полном недоумении я посмотрела ей в лицо… и встретила её враждебный взгляд. Не в силах что-либо сказать, я молча опустила голову. Как ей доказать, что я писала это сочинение только из головы. И где мне можно было бы его списать? Ни газет, ни журналов, да и если бы они и были в наличии, я бы не стала списывать… Не стану же я оправдываться. Ну и пусть!.. Поверит ли Павел, что я списала?.. В классе тишина. У меня внутри всё сжалось, а в голове путались мысли. Почему она меня ненавидит? Это я заметила с самого начала, хотя и питала надежду, что она мне еще предложит принимать участие в школьном театре. С этим теперь покончено. И всё же, почему она меня так ненавидит, когда её предмет – литература и русский язык – мой любимый, и я всегда внимательно слушала и конспектировала всё, что было возможно (на своих хорошо изданных немецких книгах своими самодельными чернилами из сажи и молока), старательно записывала всё, потому как мы все признавали, что она хорошо преподает свой предмет… И как будто бы я списала сочинение… И теперь я должна попросить её мне помочь? Никогда. Мне бы и не следовало идти на этот бал. А Нона? Нет, Нона, я пойду, и не из-за тебя, а вопреки всему и всем. Кому всем? Пусть даже мне одной.
Началась последняя неделя 1945 года, в следующий понедельник – новогодний вечер. Получилось так, что один урок у нас выпал, оказался свободным, я разговаривала с Розой и не заметила, как Нона исчезла из класса. Вернулась она с сияющим лицом, когда уже прозвенел звонок на перемену. В руках у неё был свёрток, завёрнутый в белое. Таинственно она сунула свёрток в мою парту и на ухо мне прошептала: "Бинты".
От Розы или от Веры я узнала, что в нашем селе Степной Кучук вновь открывшейся библиотекой заведует Симоненко Иван, который очень хорошо рисует. Он еще летом вернулся с войны и подружился, а может, уже женился на Тане Брагинец из колхоза имени Карла Маркса. Таня была постарше нас. 7-ой класс она закончила в 1941 году, потом она с нами в 1944 начала учиться в 8-м классе. Так как она три года пропустила, ей было трудно учиться, и она оставила школу и стала работать в сельсовете секретаршей. Теперь она вышла замуж за человека, который хорошо рисует.
Всю эту неделю была напряженная работа в школе, до окончания четверти надо было написать несколько контрольных работ и сочинение. В субботу – это было 29 декабря 1945 года – нас отпустили на каникулы сразу после второго урока. (Суббота тогда была рабочая.) Валентина Андреевна объявила, чтобы все, кто готовит костюм, сегодня в 2:00 дня пришли в школу с готовыми или с неготовыми костюмами на генеральную репетицию. Я не объявилась, я ведь еще не знала, получится костюм или нет, и в то же время, у меня было подавленное настроение. Может быть, мне следует сказать и объяснить всё… Но было решено немедленно идти в Кучук. Картонная коробка была уже разобрана и отдельными листами вместе с журналом упакована. Короче говоря, еще до темноты я объявилась в сельсовете Степного Кучука. Таня была еще на месте, она очень обрадовалась встрече и, как всегда, весело смеялась. Она всегда была в хорошем настроении, и ей легко удавалось передать это настроение другим. Тут же она получила от шефа добро, чтобы уйти вместе со мной. Только на улице я объяснила, в чем дело, и она привела меня в библиотеку. Меня она представила как свою подругу и объяснила суть дела. Мне очень понравилось, как они встретились, и отметила про себя, что это любовь. Пока мы с Таней в стороне поведали друг другу о своей жизни, может, уже через полчаса на одной из картонок был контур головы коня с шеей в профиль, на второй картонке – контур головы спереди, были так хорошо изображены, что мы просто диву давались. Вторую часть профиля я должна была вырезать по первому. Еще он наметил на лобовой части места и форму глаз и ноздрей, спросил, чем я буду красить всю голову, на что я ответила: "сажей и молоком". На его вопрос, чем я буду склеивать, есть ли у меня хороший клей, я ответила: "Уж как-нибудь без клея всё соединю. Сошью нитками, потом всё покрашу". В заключение он дал мне немного чёрной туши для глаз и ноздрей в маленькой бутылочке. Я поблагодарила сердечно, и Таня вышла со мной вместе, чтобы немного проводить. Я была очень благодарна Тане, без неё я бы вряд ли посмела пойти к совершенно незнакомому человеку просить о помощи. Чувствуя себя обязанной, я и придумать не могла, чем её отблагодарить. Да и не было в те годы принято одаривать кого-либо за добровольно оказанную помощь. У ярка, возле сельсовета, мы остановились. Уже совсем стемнело, и Таня пообещала подождать здесь, пока я поднимусь на противоположный пригорок у молоканки.
Я бегом спустилась вниз, вспомнила при этом наши школьные проказы во время дежурства по военному делу и, весело смеясь, поднялась к молоканке. Крикнула Тане "спасибо и до свидания". В мыслях проходили картины из школьной жизни в Степном Кучуке… И вдруг я вспомнила, что у Розы ведь недавно был день рождения, ей уже исполнилось 17, а мне будет 17 в феврале. Боже! Как летит время… Никто тогда уже не праздновал дни рождения, мы просто забывали о них. Никто не желал счастья другому в день рождения. Возможно ли это было? Это вызвало бы насмешку. Здоровья желали друг другу только при чиханье. "На здоровье". "Спасибо".
То, что я узнала дома, меня потрясло до глубины. Никто не обрадовался моему приходу и не проявил интереса к свёртку, который я тут же сунула под швейную машину. "Что случилось?" – "У нас больше нечем кормить корову. Абсолютно нечем. Маруся принесла нам мешок сена, этого хватило кое-как на три дня". У Эллы выступили слёзы на глазах. "Почему ты не пойдешь к Кондрику?". – "В том-то и дело. Кондрик так изменился. Он меня даже слушать не хочет. И это, когда корова должна скоро отелиться. А у нас самих уже почти нечего есть… И на тебя он, как обычно, ничего не выделил".
"Тогда я останусь дома и в понедельник сама пойду к Кондрику". Моя сестра категорически воспротивилась. "Знаешь, Лида… Моя сотрудница мне доверилась… сказала, что можно рискнуть… немного сена или соломы… своровать… совсем близко от фермы, может, ты там даже скирдовала…" Да, я знала, где эта большая скирда, которую оставляли до последнего, до весенней распутицы, когда колёса вязнут в жидкой грязи и невозможно добраться до какой-нибудь из дальних скирд, даже если к этому времени еще где-то одна оставалась; или прибегали к ближней скирде во время сильного и длительного бурана с последующим заносом. При тихой и морозной погоде сначала перевозился корм с дальних стогов на нужды фермы и для нуждающихся колхозников.
И теперь Элла говорит, что с этой большой скирды уже кто-то "брал"… Да, Элла хотела, чтобы я с ней пошла к этой скирде. Она не смотрела на меня, её взгляд блуждал где-то между дверью и окном, она часто моргала, что вызывало сходство с нервным тиком…
Потом мы пошли. Элла со свёртком из двух плотно свёрнутых больших мешков, я – с пустыми руками. "Мы с тобой сейчас идем к нашей сестре Марии, ты давно не видела её детей и мы просто хотим их проведать". Мария тогда жила недалеко от нашего зимнего дома на холме между ветряной мельницей и где-то на границе с колхозом Карла Маркса. Отсюда Маруся, которой теперь уже было 13, могла легко добраться до своего рабочего места.
По дороге мы с Эллой перешли на разговор о нашем председателе Кондрике Матвее Кузьмиче.
"Знаешь, Лида, – Элла вдруг, резко остановившись, взяла меня за руку. – Я хочу тебе признаться. Кондрик не такой уж плохой, как некоторые наши думают. Это всё Акимов, бухгалтер, это он натравил Кондрика на меня. И на тебя тоже, но по моей вине".
Акимов, как мы слышали, с женой Валентиной и приемной дочерью (тоже Валентиной) бежали из Ленинграда. В нашем селе они появились в 1944 году. Наш председатель был человек малограмотный и никого не удивляло то обстоятельство, что новый бухгалтер – впечатляющей внешности и безусловно хорошего образования – оказывал большое влияние на управление колхозом. И в сельском совете прислушивались к его мнению. Его жена Валя и Элла вскоре подружились, и моя сестра немало этим гордилась. Потом, при создавшейся возможности, Акимов попытался подругу жены совратить, обещал ей во всём помогать, но если она отвергнет его предложение, то пусть потом не обижается, если её сестре не удастся окончить школу. "Как он мог мне такое предложить? Он же знал, что мы с Валей подруги. Свинья он, и больше никто! Ненавижу его!" – возмущалась Элла. Некоторое время она молчала, и я была шокирована.
"Но это еще не всё, сестричка моя. Я ведь рассказала об этом Вале. И дружба наша прекратилась… А ты завтра пойдешь в школу. И на бал-маскарад ты тоже иди. Всем назло!" Такой возбужденной я Эллу еще не видела.
Мария обрадовалась нашему приходу. Младших детей я не узнавала. Виктору уже 4 года, Саше 7, Лиле 11, Марусе 14. Красивые, хорошего роста и хорошего здоровья дети пробиваются со своей полуслепой и полупарализованной мамой, моей сестрой, через крайнюю нужду…
В летнее время она теперь с Марусей, а то и со всеми детьми, пасла телят, и они приноровились заготавливать, хотя бы частично, на зиму сено для коровы. Зимой Мария не работала, с Марусей у них была одна пара валенок, Лилия и Саша делили вторую пару. Большим подспорьем была, безусловно, корова, так же, как и у нас. К счастью, Мария привезла сепаратор из Мариенталя и могла сбивать масло, которое частично меняла на хлеб. Моя мать тоже носила молоко к Марии сепарировать. Пока я развлекалась с детьми, Элла объяснила сестре истинную цель нашего прихода. И Мария пошла с нами, подав мне еще два свёрнутых мешка. Очень медленно, соразмерно с шагом Марии, мы в обнимку подкрадывались к стогу. Слава Богу, дорожка к стогу была уже протоптана, значит, мы были не первыми. Быстро мы выдергивали пучками сено и заполняли мешки – 4 мешка. Мешки тащили частично на спине, частично по снегу, и всё же мы добрались до избы Марии. Никого мы не встретили, и никто нас не видел. Немного передохнув, оставив один мешок у Марии, мы с Эллой смело понесли три мешка, как будто мы одолжили их у нашей сестры. И теперь мы никого не встретили, была ведь уже глубокая ночь. Нашей удачной операции "сено" мы радовались безмерно.
К завтраку на следующее утро мама сварила суп из смеси свеклы (или очистков) и еще чего-то (суп был красный). За это время я вырезала детали головы коня для моего костюма. После завтрака мама села за прялку. Шерсть Элла заработала за пошив чего-то. Потом будут связаны новые чулки и носки. Я сказала, что за время каникул я сама свяжу себе чулки. Мама взглянула на меня и покачала головой, она хотела сама связать. А я наблюдала за нашей мамой. Её очки были так изношены, потрёпаны, стекла тусклые и поцарапаны, вместо дужек очков – шерстяные нитки вокруг ушей, блузка с заплатками, фартук с заплатками и уже далеко не белый, как когда-то, а серый. А её пышные волосы, хотя и седые, осанка и вся её фигура смотрелись грациозно. За прялкой она сидела прямо, держа голову немного назад.
Когда мы на следующий день пришли в Родино, я сшила черными нитками детали головы вместе, покрасила их растворённой в молоке сажей, нарисовала тушью глаза и ноздри. Анна и вся семья Штауб восхищались шахматным конём, и мне он тоже показался удавшимся. И еще я раскроила вдвое сложенные бинты на квадраты. Весь следующий день я была занята шитьем. Сложнее всего было с квадратами, для каждого ряда нужно было загладить сначала квадрат другого размера. Этим занимались, по моим указаниям, Анна и Амалия.
К вечеру всё было готово. Шахматная доска-юбка была едва заметно пришита в линии талии к платью. Кружевные воланы пришиты к вырезу до пояса и к низу рукавов. Маска для лица тоже была готова. Амалия побежала к Ноне, сказать, что может прийти – всё готово. Теперь я всё надела. Пояс сзади завязывался бантом. Всё было черно-белым, кроме туфель моей мамы, они были коричневые и были мне малы. Элла не предложила мне сама свои моего размера туфли, а я не посмела попросить, думала, и в маминых вытерплю.
Нона заявила уверенно: "Ты будешь лучше всех!"
"Не надо мне лучше всех, чтоб только не стыдно было среди всех". Теперь мы попросили Нону снять пальто, но прежде она достала свои лакированные черные туфли, надела их, сняла пальто, и мы все признали её восхитительной. В хорошо сшитом платье из черного панбархата она казалась и повыше и еще потоньше.
Свои туфли, голову коня и маску я во что-то упаковала, поверх белых чулок надела шерстяные, вступила в свои валенки, надела много раз чиненое, но теплое пальто, голову повязала двумя платками, и мы с Ноной пошли в школу – на бал-маскарад. По дороге Нона была необычно молчалива, задумчивость вдруг сменила её привычную словоохотливость, в которой я порой находила особую прелесть. Что-то её тревожило. Мысленно я спросила себя, не я ли тому виной, а вслух сказала, что она какая-то другая сегодня, и спросила, в чем дело. Она ответила: "Ты моя лучшая подруга, Лида, и я знаю, что тебе я могу доверить свою тайну. Я влюблена". – "Ну и что?" – вырвалось у меня без всякого желания что-нибудь еще от неё услышать. Пугала мысль, что на такое откровение следует своей подруге тоже доверить свою тайну. Это нет. Я немка, и я не должна полюбить такого парня, "который мне нравится". Нет. "И почему я только такая маленькая? Он высокого роста, а я как гном рядом с ним". Сдерживая смех, мне хотелось её успокоить и привести в пример мою мать с моим отцом. Вместо этого я спросила: "Из нашего класса?" Она кивнула. "Павел Братчун". У меня перехватило дыхание. "Он же самый-самый лучший, ты не находишь? Может, ты его еще не так хорошо знаешь, а я с ним была в 8-м классе вместе и была тогда уже влюблена… Почему ты молчишь? Как ты считаешь? Скажи что-нибудь". – "Что я могу тебе сказать, Нона? Но то, что ты, по твоему мнению, ростом не удалась, не имеет к этому никакого отношения. Моя мать намного-намного меньше моего отца. И что? Я даже представить себе не могу, чтобы мама была выше ростом, только такая она должна быть". Это всё, что я могла сказать своей подруге в утешение. К счастью, мы уже дошли до школы. В небольшом коридоре, где была встроена гардеробная, Нона тут же сняла пальто, шапку, валенки и каким-то незаметным образом свои шерстяные штанишки, сдала их в гардеробную и надела свои лаковые туфли на высоком каблуке, поправила волосы и с удивлением посмотрела на меня, почему я не раздеваюсь. Я стояла перед дверью в зал, усиленно раздумывая, как бы мне уговорить Нону остаться на этом "балу" без меня. Ни малейшего желания не осталось на нем присутствовать.
"Нона, милая, я пойду домой". – "Что-о-о-о?"
В этот момент появилась перед нами наша завуч Ирина Ивановна Ионова. Она преподавала у нас математику и была любимой учительницей класса, для Розы и меня особенно – так мы считали.
"Нона, ты прекрасно выглядишь, просто прелесть. Лида, а ты почему не раздеваешься? Пойдем, я тебя приглашаю на первый вальс". Она хотела расстегнуть мое пальто, на что я резко соединила полы пальто, а она заметила мою шахматную юбку. "Так ты в костюме. Пойдем в учительскую, там собрались уже все костюмированные". Но тут же, улыбнувшись, подхватила меня к танцу, и мы провальсировали круг до учительской (я – в подшитых валенках, в старом пальто с заплатками, в платках и с сумкой с шахматным конём и туфлями, а Ирина Ивановна – в элегантном платье с круглым вырезом, бледно-розового цвета, которое очень ей шло и молодило её). В учительской я пыталась ей объяснить, что мой костюм еще не совсем готов, и мне его наверно не следует показывать, потому что он такой уродливый. Учительская была полна девочек, в основном, в костюмах. На нас никто не обратил внимания. Кое-как мы нашли немного места в заднем углу. Ирина Ивановна настояла, чтобы я как можно скорее переоделась. И я послушалась. Для пальто не нашлось крючка, я его положила на свободный стул, который, как я потом узнала, был оставлен для Валентины Андреевны, платки затолкала в рукава, валенки с моими тёплыми чулками и штанишками задвинула под стул. Затем с трудом поместила свои ноги в белых чулках в малые мне мамины туфли, надела маску с кружевной занавеской и лошадиную голову. Ирина Ивановна смотрела на меня молча и очень внимательно, что меня побудило к мысленному вопросу: зачем я пришла?
"Валентина Андреевна! – позвала Ирина Ивановна. – Идите, пожалуйста сюда". В.А. была занята своими подопечными и нас до сих пор не заметила. Теперь она, крайне удивленная, стояла передо мной. "И кто ты такая?" – "Это Герман. Она хотела домой вернуться, так как находит свой костюм безобразным". – "И кто тебе это всё изготовил?" – "Это всё она сделала сама", – опередила меня Ирина Ивановна и ушла, сказав, что она ответственна за порядок в зале.
"Всё уже готово", – Валентина Андреевна осматривала меня с головы до ног. – "Нет. Этот бант надо еще на голове сзади прикрепить, чтобы волос не видно было".
Валентина Андреевна сняла со своей груди иголку с черной ниткой, где к платью была заколота еще иголка с белой ниткой, и закрепила к моей маске сзади большой черный бант, сделанный мной из куска материи от платья тёти Жени.