Для посадки мы картошку, которая помельче разрезали пополам или на четыре части, от крупной отрезали кусочки с глазками. Теперь подготовленная картошка должна полежать и пускать ростки. За это время земля на участке возле избушки-хижины перекапывалась и рыхлилась граблями. Проросших семян хватило, чтобы засадить участок.
Возле нашего деревянного дома земля была скорее болотистая, и картошка не родила, поэтому мы летом жили в хижине, а зимой в доме поближе к школе и с окнами, пропускающими больше света. Хотя теплее было в избушке.
Еще одно отступление в зиму 1943 г.
После зимних каникул началась подготовка к 25-летию героической Красной Армии – 23 февраля. Школьный хор, в котором и я участвовала, подготовил несколько песен на военную тему, по-моему, мы пели "Три танкиста", "Катюшу" и "Вася-Василёк"…
В программу включались и наши танцы, но на первом месте стояла театральная постановка. В одноактной пьесе повествуется о немецком офицере, который переоделся в гражданскую одежду и попал в русский плен. При распределении ролей Мане досталась роль героя-ефрейтора. Осталась только роль фашиста, которую никто не хотел играть. Тут же приняли решение, что эту роль должна сыграть я. Эта новость привела мою мать, прямо скажем, в удрученное состояние. Однако, через некоторое время она смирилась и ей пришла идея надеть на меня костюм моего отца для этой роли. Накануне нашего выступления мать достала из сундука черный костюм из шевиотовой ткани, который моя сестра Элла несколько лет назад перелицевала, так как смотрелся он порядком изношенным. Теперь же можно было его принять за новый. (Примечание: этот костюм моя мать ни на какие богатства не стала бы менять. Она твердо верила, что её муж вернется и будет носить его.)
Не так-то просто было тогда мне представлять фашиста в костюме моего отца. Мать постоянно плакала, погруженная в воспоминания. Штанины брюк она завернула внутрь и закрепила их. При примерке заложила она мне небольшую подушку в брюки, чтобы лучше держались, и затянула ремнём. Рубашка и жакет с подвёрнутыми рукавами привели всё в более-менее сносный вид. Откуда-то достали наши бабушки картуз (наверно, Адольфа, мой отец не носил таких фуражек) и натянули его на мои скрепленные на голове косы. Лисбет подала мне складное зеркало для бритья, принадлежавшее моему отцу, чтобы я посмотрела, как выглядит фашист. Девочки смотрели на меня, а мать предупредила, чтоб я не так широко таращила глаза перед публикой. Примерка всех удовлетворила. На следующий день всё упаковали и завязали в платок. В школе мне еще нарисовали сажей усы.
По сценарию немец находился в каком-то подвале разбомбленного дома, там переоделся и нашел банку мармелада или варенья и от голода съел всё, что в ней было.
У нас в доме не то что варенья, ни одной баночки не было. Роза пообещала мне принести банку (о,5 л.) натертой моркови. У нас же не было уже ни моркови, ни свеклы.
С большим аппетитом съела я морковь перед публикой. Я ведь тоже была голодна. В заключение большого представления мы с Маней сыграли еще скетч. К этому времени Маня, видимо, забыла про свое недоверие ко мне и сидела опять со мной за партой. В скетче она играла дурашливого слугу, а я умную госпожу с немецким акцентом. Все прошло наилучшим образом. Публике все очень понравилось. По дороге домой Маня мне поведала, что она слышала. Татьяна Ивановна, наша классная руководительница, упрекнула ответственную за проведение праздника в том, что мне дали сыграть этого немца, что я его слишком симпатичным представила.
В последующих театральных постановках я играла только женские роли.
Глава 7
Учеба в 1943 году подходила к концу, оставались еще экзамены, а там каникулы. Все мы знали, что для нас значит это манящее слово каникулы: это робота на полях до следующей зимы. А мы радовались окончанию учебного года. И когда совсем неожиданно в наш класс вошёл директор школы и спросил, кто хотел бы вместо экзаменов работать в поле, мы с восторгом отреагировали. А на вопрос Мани, как же мы без экзаменов перейдем в 7-ой класс, директор ответил, что будем переведены без экзаменов.
Оказалось, в разгар посевных работ в нашем колхозе Свердлова, к несчастью, сломалась сеялка и потребовалась срочная помощь. Поэтому мы (частично, или весь класс?) оказались на посеве зерна. Для посева применили огромную борону в двуконной упряжке. В первый наш рабочий день четыре девочки, в том числе и я, направлены были непосредственно на посев. С нами были еще две взрослые молодые женщины. Мы получили по мешку примерно с 8 кг зерна, который повесили каждой из нас наискосок через плечо. Последовала короткая учебная тренировка: быстрым движением правой руки брать из мешка полную руку зерна и с размаху широко разбросать перед собой на пахоту. Затем мы встали рядом друг возле друга на борону, левой рукой держа мешок открытым, чтобы удобно было брать зерно. При этом требовалось твердо стоять на ногах, чтобы не терять равновесие, потому как не было никакого ограждения на бороне и держаться было не за что. Мальчишка-погонщик натянул вожжи, присвистнул, и лошади потянули борону с группой сеяльщиц по пашне. По краям пашни были расставлены большие мешки с посевным зерном, чтоб мы могли пополнять наши опустевшие мешки. Была холодная весенняя погода с ветром, и руки мёрзли. К вечеру мы все очень устали, были совершенно обессилены. От однообразной нелёгкой работы я едва могла поднять правую руку. Назавтра нам дали выходной, нас заменила другая группа… В памяти остались только два таких рабочих дня, к счастью, отремонтировали настоящую сеялку…
Самая приятная работа на селе – это сенокос, прежде всего, благодаря несравненному запаху свежескошенной травы. Мы шли по лугу босиком, тянули за собой сенные вилы или грабли или же несли их на плечах. Валок за валком сгребалось и складывалось сено в копны. Голубое небо, сверкающее солнце, чистейший, слегка душистый воздух и трель круто в небо взлетевшего и недвижно парящего над нами жаворонка! Часто завороженно восторгались мы этой красотой в бескрайней степи.
В послеобеденные часы одного из летних дней приехал в поле наш бригадир с печальным известием. Известие было для меня. Муж моей сестры Эллы погиб в трудармии, в тайге. Меня как громом ударило. Я не могла сказать ни слова. И не могла себе представить, как близнецы будут реагировать, когда узнают, что их папа больше не вернется. Бригадир отпустил меня домой и назавтра. Лисбет и моя мать только тихо плакали, но девочкам пока ничего не сказали, и я это одобрила. Мы же, взрослые, убеждали себя быть терпеливыми, не падать духом. Шла война, и люди погибали не только на фронте. И нам надо идти по жизни дальше, какова бы она ни была.
Всё лето я пробыла в поле. Лагерь наш (мы называли его просто "бригада") расположен в пяти – шести км от села. Небольшой рубленый дом с деревянным полом имел одно-единственное помещение, в котором мы, при холодной погоде, все спали, и в котором было расставлено 20 деревянных односпальных коек. Дом имел сбоку пристройку с отдельным входом, там размещалась кухня.
Лето в Сибири хотя и короткое, зато очень жаркое, и мы все лето почти спали во дворе под открытым небом. Из охапки сена, домашней подушки, и что у кого было, каждый устраивал себе спальное место. После длительного рабочего дня спали очень хорошо. Еще задолго до восхода солнца нас будили, и мы шли в поле, работали до наступления обеденной жары и возвращались в бригаду. После обеда нам иногда разрешали гнать лошадей к реке на водопой и на купание. И конечно же, верхом. Недолго нам надо было тренироваться, чтоб без седла, на едва взнузданной лошади сначала рысью, затем галопом скакать по степи до реки и обратно. Рабочие лошади были очень послушные, и проблем не было, кроме одной, о которой лучше умолчать. Было очень весело, хотя я первой никогда не приходила. Может быть, мне лошадь доставалась не из лучших?
После 3–х – 4–х часового перерыва мы шли опять копнить сено.
Сенокос закончился, и начиналась уборка урожая. Хлеба тогда скашивались косилками простой конструкции, называемыми лобогрейками. В первые дни уборки привозили в тот год из села женщин постарше, имевших опыт вязания снопов. Мы за ними загребали остатки колосьев. Ловко работали эти женщины, и мы любовались расставленными по полю снопами. Но недолго женщины работали в поле, их надо было пораньше отвозить домой, где их ждали дети, скотина. А мы собирали вилами маленькие копёшки, сброшенные рядами с площадки лобогрейки, в большие копны.
Лето прошло, и прохлада ночей вынудила нас снова перебраться в избу на ночлег. Кровати все были заняты взрослыми. Нюра, конечно, тоже получила койку, а через некоторое время оказалась еще одна свободна для Розы. Остальные, как нас кто-то назвал, недоростки распределили свои спальные места на полу. Мы с Розой сразу выбрали место между дверью и первой кроватью в правом ряду, на которой спала Галя Горевая, довольно крепкого сложения девушка, года на четыре старше нас. Галя не только безотказно и хорошо работала, она была первая шутница на селе. У неё что ни слово, то шутка, и вся она светилась добродушием. И Галя была наша всеобщая любимица.
После того, как Роза перебралась на койку, со мной рядом спали Дуня или Маня, а то и обе. А впоследствии Роза снова перебралась сюда, т. к. в койках водились клопы. Остальные подростки спали в одном ряду между печью и кроватью поварихи. Бригадир устроился на кухне.
В ранние часы, когда мы выходили на работу, было уже совсем холодно, и большинство обували ботинки или сапоги. Я же оставалась босиком, чтоб сохранить ботинки для школы. Все мы работали летом босиком и у всех ноги почти до колен были исцарапаны, пятки тёмного цвета из-за отсутствия мыла и воды. Особенно неприятны были занозы – вонзившиеся в кожу колючки или мелкие щепочки и осколки. Часто приходилось выдергивать занозы у себя или друг у друга. Одна у меня засела глубоко в пятке, и ни я, и никто из девочек не смог её выдернуть. Пятка загноилась, и образовался большой нарыв. На пятку я вообще не могла наступить. Повариха, как оказалось, была и нашей санитаркой. Она лечила мою загноившуюся пятку компрессом из разжеванного черного хлеба с чесноком. Но ходить я не могла. Домой меня не пустили, а перевели на лёгкий труд. Я должна была крутить точильный агрегат – точилку.
Дед Грицык был единственным специалистом по заточке кос для сенокосилок и лобогреек. Он точил длинные с остроугольными зубьями косы для лобогреек, сидя перед точильным кругом, я сидела напротив и крутила этот круг, поливая его периодически водой. Между делом пятка зажила.
Наконец-то мне передали радостное известие. Элла вернулась из трудармии. Оказалось, она просто сбежала. Когда она узнала, что отца нашего арестовали, а это было в конце прошлого года, она потеряла покой. Ей казалось, что её дети, её мать, Лисбет и сестрёнка, тогда еще ребенок – все теперь пропадут. И она решила бежать, другого выхода не видела. Поделилась с Бертой и Евгенией. Они тоже не знали, чем ей помочь. А как бежать? 120 км при стоявших тогда лютых морозах? Да еще в степи? Это было немыслимо.
К этому времени Евгения получила от управления содозавода разрешение взять к себе в трудармию своих двоих детей Гелика и Голду. И ей привезли детей из Сталино, где они жили с бабушкой. Теперь они жили вместе со всеми в одном бараке. А как теперь Элле попасть домой к своим детям? Это оставалось большой проблемой. Наступила весна, а с ней и бездорожье. О том, чтобы пройти по сплошь покрытой жидкой грязью дороге в степи, нечего было и думать. И лето оказалось неподходящим. И было решено в начале осени осуществить план побега, когда больше всего людей в дороге и легче остаться незамеченной. Известие о смерти её мужа ускорило это событие. К счастью, женщина-комендант лагеря проявила сочувствие к Элле и даже помогла ей в совершении побега, снабдив её продуктами питания на дорогу. (В этом Элла призналась мне несколько десятилетий спустя.) В конце августа Элла ночью постучала в окно своего дома. Утром рано Лисбет попросила бывшую сотрудницу Эллы, её швею, Анну К. срочно прийти к нам домой. Она и отправилась к председателю колхоза тов. Кондрику и объяснила обстановку. Тот очень обрадовался возвращению Эллы и, хотя с некоторыми опасениями, обратился к районным властям с просьбой оставить Эллу в Степном Кучуке как весьма нужного специалиста. Через 2–3 дня она уже была в своей мастерской.
Меня отпустили на два дня домой. Я радовалась несказанно, увидев сестру. В сущности, она была главой нашей семьи, и она всегда находила выход из затруднительных ситуаций.
На следующий день топили плиту только полынной пустошью, чтобы приготовить из золы щёлок для купанья и мытья головы. Купались Элла с дороги и я с поля. В этом щёлоке потом стиралась одежда.
Был солнечный теплый день. Я сидела во дворе на берёзовом чурбане, сушила волосы после мытья и вычёсывала частым роговым гребешком вшей, от которых в те годы вряд ли кто мог избавиться. Вши падали на кусок газеты и потом выбрасывались в огонь. Вдруг появилась передо мной наша учётчица Галина Шкурко. Это было так неожиданно, что я испугалась. Она же восторгалась моими волосами, сказала, что они блестят на солнце как шелк. Я ответила ей в шутку, что на вшей это не производит никакого впечатления. Внезапно она заявила, чтоб я с ней пошла "Куда? У меня сегодня выходной, я завтра приду на роботу". Она же настаивала, чтоб я собралась по-быстрому, что я поеду в Кулунду. На мой вопрос, что мне делать в Кулунде, она ответила, что я буду сопровождать зерно для сдачи его государству. Я не могла понять, что все это значит. Она объяснила, что нашему колхозу выделили две грузовые автомашины, чтобы как можно быстрее вывезти зерно для фронта. Она еще сказала, что Дуня Бут и Яшка Соляник уже несколько дней там, и я тоже останусь там дней на пять. Я буду помогать разгружать машины. Собственно, мне ведь нельзя ехать в Кулунду, потому что я немка. Железнодорожная станция Кулунда, где производится прием зерна со всего Алтайского края и откуда оно развозится по всем направлениям, расположена в 120 км от Степного Кучука. А мы, немцы, не имели права выехать из села даже на 5 км без разрешения комендатуры. Но Галя заявила, что тов. Кондрик все с комендатурой согласует. Я поинтересовалась, что я буду кушать и где спать. Моя мать стояла рядом и с недоумением смотрела на нас, так как кроме слова Кулунда ничего не поняла. Я объяснила ситуацию и спросила, есть ли у нас что-нибудь с собой взять. Она покачала головой. Галя объяснила, что Дуня и Яшка квартируют у какой-то женщины по договоренности с колхозом, что они там якобы и кушают. Галя поторопила меня, потому что груженая машина уже ждала. Мама упаковала мне что-то из теплых вещей, а также едва съедобную лепешку и бутылку молока. Кроме того, она сорвала с куста четыре совершенно зелёных помидора. Со слезами на глазах она передала мне узел. На прощание она только смотрела на меня с дрожащими губами. По дороге к колхозному двору Галя еще раз объяснила, что я назначена как сопровождающая, т. е. для охраны зерна, что меня весьма озадачило. Водитель сидел один в кабине, никто не сказал, где мне занять место, я и взобралась в кузов, до краев наполненный первоклассной пшеницей. Прежде всего, я повязала платок на чисто вымытые и ветром растрепанные длинные волосы. Ноги я зарыла в пшеницу, достала зимнюю куртку из узла и накрыла плечи. Мне было тепло и даже как-то уютно. По ухабистой грунтовой дороге грузовик наш поднимал непроглядные клубы пыли, тянувшиеся далеко за нами.
Наступили сумерки, и меня охватили тревожные мысли. Когда мы приедем в Кулунду? Наверно, уже ночью. И где я найду Дуню? Все как-то неопределенно. В общем, поездка в неизвестность. Всячески старалась себя успокоить, подбодрить. Еще не до конца упорядочив свои мысли, заметила я, что грузовик свернул с дороги направо и остановился. Я выбралась из своего уютного укрытия и увидела солидный деревенский дом, наверно, новый, каких я до этого здесь не видела. На крыльце стояла молодая, хорошо одетая женщина. Водитель вышел из кабины и сказал, что мы здесь переночуем. И добавил, что утром рано мы уже будем в Кулунде. И он исчез с женщиной в доме. А мне мало-помалу стало понятно, что значит охранять зерно. И что эту ночь мне придется провести на улице. И снова тревожные мысли. А что, если они станут воровать зерно? Как мне реагировать? Что же делать? Совсем недолго я так раздумывала, и на крыльце появилась женщина. Она улыбалась и пригласила меня в дом, чтобы поужинать и переспать. Я тут же отказалась. Уже не улыбаясь, она сказала только: "Как хочешь". И закрыла дверь изнутри. Итак, мне надо опять устроиться в пшенице и спать при восходящей луне под открытым небом. Двор, на котором стояла машина, не был огорожен, и вокруг не было видно ни одного дома. Но издали доносился собачий лай, отсюда я заключила, что дом стоит на окраине села. По нужде я спустилась вниз и быстро опять взобралась на машину и зарылась в зерно, достала один помидор, пол-лепешки, молоко и поужинала. Убежденная, что все сделала правильно, я старалась не допускать устрашающих мыслей. "Только не быть трусихой", убеждала я себя в эту ясную звёздную ночь. Устремив взгляд в небо, я полностью предалась власти его чарующей красоты. Это огромное небо, сплошь усыпанное мерцающими звёздами, одни из которых сверкали более, другие менее ярко. И все они вместе с луной заливали землю сказочным светом. Пришло мне на ум найти созвездие Большой Медведицы, единственное, которое я знала. Я быстро его нашла и попыталась мысленно нарисовать вокруг медведя, но ничего не получилось. Снова переводила взгляд от одной звезды к другой и пришла к заключению, что каждая звезда имеет свою тайну и свое значение. Так как я была намерена не спать всю ночь, я принялась считать звёзды. Когда насчитала 200, услышала шорох и шепот. От страха закрыла глаза, повернулась на левый бок в сторону дома и прислушалась. Шофёр и хозяйка дома стояли на крыльце с ведром и с мешком. Значит, они в самом деле хотят воровать зерно. Что мне делать? Кричать? Или просто сказать, чтоб они не подходили к машине. Но смелости не хватило. Что-то надо было делать, они уже спускались по ступеням. И я начала кашлять и чуть повернулась. Снова послышался шепот, и они исчезли в доме. А у меня в голове вопрос: а как бы поступили Роза или Маня?
Звёзды считать мне уже не хотелось. Тихо я лежала с открытыми глазами одна на машине в пустом дворе, одна во всем мире. Но домом моим в эту ночь был весь небосвод, такой неописуемо красивый сегодня. Долго еще я любовалась этой прелестью, и мне казалось, что каждая отдельная звезда подмигивала мне. С мыслью о том, что в эту ночь всё звездное небо принадлежит мне одной, я уснула.
Водитель разбудил меня. Немного устыдившись, я подняла голову, оглядела поверхность загруженного в кузов зерна и увидела сзади вмятину. Значит, они воспользовались возможностью, когда я спала…